Прославленный живописец Константин Коровин утверждал, что его старший брат Сергей из них двоих был значительно талантливей.
Однако судьба распорядилась так, что в историю вошел яркий, жизнерадостный «Костенька», а Сергей Алексеевич для широкой, тем более современной публики остался почти неизвестным.
Братья вышли из купцов. Их дед Михаил Емельянович занимался ямщицким извозом, пока бурное развитие железных дорог не подорвало основы семейного дела. Несмотря на относительно сложные времена, детство Сережи и Кости было счастливым. Их родители не чурались искусства, неплохо рисовали, а главное, несмотря на финансовые трудности, поощряли творческие устремления своих детей. Первым талант старшего среди них заметил друг семьи, художник-передвижник Илларион Прянишников. Именно он уговорил отца, Алексея Михайловича, отдать сына в Московское училище живописи, ваяния и зодчества и даже помог готовиться к поступлению.
В 1874 году Сергей стал студентом живописного отделения. Среди его наставников значились такие мэтры, как Алексей Саврасов, Василий Перов, Владимир Маковский. Константин поступил туда же на архитектурное отделение, но через год перевелся на живопись.
Историк искусства Павел Эттингер утверждал: «Между родными братьями... да и между их талантами больше было черт противоположных, чем общих». Про младшего князь Сергей Щербатов писал: «Красавец, здоровый, чернокудрый, жизнерадостный весельчак, сердцеед, кутила, бесподобный балагур и рассказчик, влюбленный в Париж, в его живопись и яркую, пеструю жизнь его бульваров и ресторанов, художник, победоносно царивший со своими блестящими декорациями в театральном мире».
Друживший с Константином Коровиным Федор Шаляпин вспоминал: «Рассказать все чудачества этого милейшего комика нет возможности, но, чтобы установить во всей, так сказать, сложности художественный хаос его «хозяйства», достаточно заглянуть в его чемодан. В любое время — теперь, пять лет назад, десять, двадцать. Удивительно, как все это может сочетаться. Полуоткрытая коробка сардинок, струны от скрипки или виолончели, удочка, всевозможные краски, в тюбиках и без тюбиков, пара чулок, очки, оторванные почему-то каблуки от сапог, старые газеты, нанесенные на бумагу отрывочные записи, гуммиарабик или синдетикон, засохший василек, банка с червями, тоже уже засохшими, — словом... И не дай Бог, если кто-нибудь ненароком переместит сардинки или червяков! Константин Алексеевич волнуется, кричит:
— Не устраивайте мне хаоса в моей жизни!»
Совсем иным — серьезным, сосредоточенным на работе, аскетичным — был Сергей Алексеевич. Вот что поведал о нем художник Александр Головин: «Брата Коровина, Сергея, меньше знают и ценят, хотя это художник не менее крупный. Сергей был серьезным, сосредоточенным жрецом искусства, много думал и много трудился». Другой их коллега Сергей Милорадович полагал: «Для Сергея искусство было целью жизни, а для Константина — средством. Сергей развивался под влиянием Сорокина и Перова».
Последний из упомянутых действительно стал одним из тех, на кого ориентировался Коровин-старший, выбиравший для самореализации остросоциальные сюжеты. Лучшие качества новоявленного реалиста проявились еще в училище.
Член Вышневолоцкого краеведческого общества Геннадий Ратников в опубликованной недавно в журнале «Юный художник» статье рассказывает: «В пейзажном классе появляются первые награды за работы, выполненные Сергеем Коровиным. 9 ноября 1874 г. выделено 10 руб. вольному посетителю Коровину для исполнения пейзажа. В качестве награды давались деньги, наборы красок, дюжина или две кистей и холст. В архиве училища сохранились уведомления Сергея Коровина, где он постоянно просит Совет продолжать обучение без оплаты. Вот заключение Совета училища: «Совет ходатайствует об освобождении Сергея Коровина от взносов денег сего учебного года, принимая во внимание его талант, прилежание и хорошее поведение».
В 1886 году он окончил МУЖВЗ, однако в итоге решил связать с ним свою жизнь, стал преподавателем. По этому поводу Василий Поленов меценату Третьякову писал: «Глубокоуважаемый Павел Михайлович. Я долго думал о Сергее Коровине. Мне кажется, что он может быть очень полезен в училище. Во-первых, он очень талантливый человек, а главное, у него много светлого во взглядах, что для нашего дела вещь неоценимая».
Один из его учеников, художник Сергей Бобров вспоминал: «Когда входит наш преподаватель, все, разумеется, стихает. Это высокий, сумрачный, стройный, малоразговорчивый человек, очень смуглый, уже немолодой. Сергей Алексеич Коровин. Лицо его строгое, усталое, замкнутое, по-своему красивое. Оно всегда таково, будто человек только что встал с одра долгой, изнурительной болезни, но не хотел бы об этом говорить и не будет. Глаза вдумчивые, с желтыми белками, красивые. Он печально смотрит на нас сверху вниз, а мы обратно на него снизу вверх. И несколько подобострастно. Он, разумеется, хорошо знает, как и кто нас учил рисовать и какая этому делу цена. Его требовательность к рисунку нередко оказывается, как это ни грустно, все-таки несколько выше нашего понимания».
Воспоминаниями о нем поделился и некогда известный импрессионист Михаил Шемякин: «Чудный человек Сергей Алексеевич Коровин был любим учениками. Когда он входил в класс, высокий, худощавый, цыганского типа брюнет, с желтым смуглым лицом и с золотыми искрами в глазах, чувствовали все его творческую настроенность, и это передавалось ученику».
Свои полотна Коровин-старший писал в реалистической манере, в духе передвижников, к которым присоединился в 1885-м (в отличие от брата Константина, работавшего как импрессионист, избегавшего остросоциальных тем).
«В приемной училища», «В казарме. Экзамен», «Нищие на церковной паперти», «На маневрах» — эти и некоторые другие картины позволяют оценить истинный уровень художественного мастерства Сергея Коровина. Десять лет он посвятил созданию полотна «На миру», изображая, как происходило расслоение крестьянской общины, разделение ее на зажиточных крестьян и бедняков. Невзирая на проблемы со здоровьем, живописец работал много и фанатично и от помощи более успешного брата наотрез отказывался. Михаил Нестеров отмечал: «Он был старший брат Кости, во всем ему противоположный. Серьезный пылкий романтик, он был рыцарь без страха и упрека, но что ни делал он самого возвышенного, прекрасного, все, все обращалось ему во вред: собственное благородство как бы подавляло, изнуряло его... Что-то роковое было в этой высокой фигуре, в его небольшой, с вьющимися черными волосами голове, в его умном лице, с блестящими, как агат, темными глазами. И все же, несмотря на недоверие к себе, его картина «На миру» — один из самых значительных жанров в русском искусстве».
На рубеже веков он получил важный заказ от Исторического музея. К сожалению, труд, которому мастер посвятил несколько лет, так и не был завершен. В 1907 году художник подал прошение об отставке, а в 1908-м скончался.
О его жизненном пути Нестеров писал: «Да мало ли было превосходных, совершенно оригинальных начинаний у Сергея Коровина! Однако не многим из них суждено было осуществиться. Он женился. Жизнь этого благородного мечтателя надломилась, он стал попивать, стал медленно и верно опускаться; психика потеряла устойчивость, что отразилось на его работах. Его пытливый ум всегда стремился к познанию, к изучению, а легкомысленный Костя жалким голосом говорил брату: «Ведь ты, Сережа, с кишек начинаешь рисовать!..» И все же Сергей нежно любил Костю. Сергей Коровин последние годы жизни был преподавателем в низших классах Училища живописи, придумал сложную систему первоначального обучения рисованию, она плохо усваивалась. Последнее его произведение была разработка эскиза «Куликовской битвы» для одной из зал Исторического музея. Эскиз этот имел все достоинства и недостатки позднейших работ С.Коровина. Между тем болезнь прогрессировала, и Коровин скончался, не выполнив и малой доли того, что таилось в его богатой натуре, в благородном сердце его».
В 1908 году открылась посмертная выставка работ живописца. Геннадий Ратников приводит отзыв Сергея Мамонтова об этой, по сути мемориальной, экспозиции: «Перед вами в полном смысле «хмурые» люди, русская безрадостная действительность, именно такая, какою она изображена у А.П. Чехова. Жестокая, горькая, голая правда. Ни одной крупинки сахара не прибавил к ней от себя художник. Писал то, что дало ему его безотрадное время, его серая, печальная доля. Вот горемыка-мужик, распевающий песню. Чувствуется, что веселья ему взять решительно неоткуда, и поет в нем роковое зелено вино. Очень хороши у С.А. Коровина «Сельские похороны», выставленные в двух редакциях. Именно так потрясающе просто уходит русский человек под «вечны своды», именно так провожают его друзья и близкие люди».
Сергей Щербатов посвятил ему такие слова: «Как художник он был явлением особенным. Большой поэт в душе, певец грустной народной России, он, будучи очень слабого здоровья и рано сойдя в могилу, оставил мало работ, но его «На богомолье» — девушка и старушка, идущие по деревенской дороге, — с русским пейзажем, очень тонко прочувствованным, было подлинно художественной вещью, с духовным содержанием... Работал Коровин очень серьезно и упорно, с большим увлечением. Следить за его работой было для меня очень ценно и поучительнее его уроков... Работа мастера и была примером без слов.
Но, конечно, сам Коровин, красавец, худой, бледный, изможденный, сгорающий от болезни, но и горящий духовным и религиозным огнем, с его глухим приятным голосом и каким-то отсутствующим взором, сильнее врезался в память, чем его творчество».