Петр Кончаловский не нуждается в представлении, он одна из ключевых фигур русской культуры прошлого века. Правда, славе его всегда сопутствовали кривотолки. Многих смущала и продолжает смущать легкость, с которой он сделал карьеру советского художника. Если бы не его авангардистское прошлое, его любовь к импрессионизму и фовизму, такой упрек звучал бы по крайней мере менее эмоционально. Но, по всей видимости, знатоков искусства озадачивает главным образом непринужденность, с которой последователь Моне, Сезанна, Ван Гога и Матисса лидер знаменитого объединения российских авангардистов «Бубновый валет» мутировал в классика советского искусства. В 1910-е годы Кончаловский -- один из самых «французских» художников в России, усвоивший уроки парижской артсцены, учившийся в Академии Жюлиана, из стен которой вышли многие европейские авангардисты. Сын издателя и литератора, тогда же он переводит на русский знаменитые воспоминания Эмиля Бернара о Сезанне. Однако не пройдет и десяти лет, как он уже рисует новгородских мужиков и купание красноармейской конницы, отдавая должное передвижникам. В 20-е годы уроки его тестя Василия Сурикова явно пришлись кстати, хотя и с опозданием. Тогда же в Третьяковке и Русском музее проходят персональные выставки Кончаловского. В 1928-м он уже член АХР (Ассоциация художников революции), в 30-е -- заслуженный деятель искусств СССР, автор «Утра испанских пионеров в летнем лагере», а также сочных натюрмортов и портретов видных деятелей советской культуры. В 40-е и после войны к нему приходит подлинное признание, он становится лауреатом Сталинской премии, народным художником РСФСР и счастливым обладателем ордена Трудового Красного Знамени. Что и говорить, карьера почти вертикальная, но далеко не во всем совпадающая с творческим путем художника-соцреалиста.

Входя в могучую кучку советского официозного искусства, Кончаловский был виртуозным живописцем. И именно мастерство ремесленника отличает его от многих коллег из МОСХа и ЛОСХа, переводивших идеологические клише на язык импрессионизма. Как и значительную часть советского художественного мейнстрима, его тоже можно отнести к последователям Сезанна. Между тем его творчество не ограничивается увлечением артреволюцией, совершенной живописцем из Экс-ан-Прованса. У Кончаловского был свой неповторимый почерк: на фоне плакатной пропагандистской живописи сталинского времени его аполитичные натюрморты, пейзажи и портреты не только не выбивались из общего ряда, но смотрелись как необходимый элемент тоталитарной эстетики. Он делал красивое постимпрессионистское искусство для элиты, игнорируя неоклассические идеалы и шик джет сет. Как подобает народнику и советскому гуманисту, он воспевал жизнелюбие, достаток и домашний уклад, едва ли испытывая потребность соотносить идеи народничества и гуманизма с обыденной жизнью в СССР. Неудивительно, что, несмотря на программную реалистичность, его творчество зачастую балансирует на грани фантастики, цинизма и отрешенности от действительности. Таков, например, портрет Алексея Толстого, гостившего летом 1941 года в имении Кончаловских в Буграх. На нем мы видим писателя, приступающего к трапезе за совсем не скудным столом. Теперь этот холст, многие годы будивший аппетит посетителей Русского музея, датируется 1940--1941 годами, кажется, из ложной скромности. В пандан к нему другой натюрморт с куском копченого окорока, парой лещей, плошкой с яйцами, коробом, из которого вот-вот выкатятся бокастые капустные кочаны, и ожидающей своей участи ощипанной курицей. Из правого угла комнаты девочка тянет руку к снеди, с почтением разглядывая свиной бок. В 1944 году, которым датирована эта полная жизнелюбия голландских натюрмортов XVII века картина, не каждый мог вдохновиться такой натурой.

Наверное, Кончаловский и в самом деле был полностью поглощен живописной работой, предпочитая не выходить за рамки ремесла. Впрочем, совершенно очевидно, что он прекрасно чувствовал границы жанра, зная, что именно допустимо рисовать в той или иной манере. Ходит легенда о том, как он отказался сделать портрет Сталина по фотографии, заявив, что работает только с натуры. Наверняка так оно и было. Для правдоподобия можно даже представить себе, как художник, не тратя времени на разговоры с вождем по телефону, уведомляет его об отказе короткой телеграммой.

И в 10-е, и в 20-е, и в 30-е годы, меняя манеру или берясь за новые темы, Кончаловский всегда угадывал, какая живопись в данный момент была на повестке дня. Его переимчивости и умению подладиться под ситуацию можно только удивляться. Ведь с самого начала пути, увлекаясь Моне, Сезанном, Ван Гогом, Матиссом, он никогда не выбирал четкий стиль. Его так называемое французское письмо было неожиданным смешением приемов и мотивов из творчества любимых художников, а колорит картин 10-х годов, который он сам не без удовольствия называл «варварским», противоречил представлениям о сочетании цветов, бытовавшим тогда в Париже. Лихой «бубнововалетец» на заре авангарда и титан номенклатуры в сталинский период, Кончаловский, несомненно, обладал уникальным чутьем модного салонного художника. И сложно найти другого русского живописца прошлого века, который десятилетиями в той же мере преуспевал бы на этом поприще.

Именно в таком амплуа предстает Кончаловский в залах корпуса Бенуа, несмотря на то, что темой выставки несколько неожиданно объявлена «Эволюция русского авангарда». Несмотря на лидерство в «Бубновом валете», Кончаловского к авангардистам можно отнести с рядом оговорок. Он не смог принять кубизм и порвал с авангардом как раз тогда, когда Михаил Ларионов, Наталья Гончарова, Казимир Малевич и Владимир Татлин были на пороге главных художественных экспериментов. Большую часть карьеры он оставался на позициях постимпрессионистской эклектики. По сути, в самой экспозиции нет и намека на то, чтобы показать, каким авангардистом в действительности был Кончаловский. Афиша не соответствует выставке, выставка каталогу, а каталог афише -- нередкая для Русского музея несуразица. Экспозиция построена хронологически, и это помогает увидеть, каким разным могло быть в одно и то же время искусство Кончаловского, даже когда художник был уже в преклонном возрасте. Нас приглашают насладиться многообразием фактуры этой живописи, проникнуться красотой той самой сирени, которую со школьной скамьи должен помнить каждый россиянин. Ведь уже несколько поколений школьников пишут изложение по знаменитой картине Кончаловского «Букет сирени», воспроизведенной в учебнике по литературе. И нет сомнений, что такая слава достойна виртуоза, который был увлечен только своим ремеслом.

В Санкт-Петербурге выставка продлится до середины июля, а осенью переедет в Третьяковскую галерею.

Станислав САВИЦКИЙ

Время новостей