В результате этих нападений, увы, есть и человеческие жертвы (в начале сентября нынешнего года застрелен уроженец Азербайджана). БОРН также берёт на себя ответственность за подрыв кафе (сентябрь 2009 года), а также здания кунцевского отдела Следственного комитета (август нынешнего года), убийство правозащитника Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой, нападение на граждан Таджикистана в Подмосковье (декабрь прошлого года). Сегодня среди экспертов нет единого мнения о том, можно ли все перечисленные выше трагические инциденты связывать с деятельностью БОРН. Однако же проблема русского этнического национализма (включая и его экстремальные формы) заслуживает обстоятельного разговора. К сожалению, все дискуссии на эту тему сводятся либо к рассуждениям о «бытовых предрассудках», либо к алармистским прогнозам о «грядущем русском фашизме». Не хватает спокойного анализа того, насколько эта угроза реальна и если да, то в чём она выражается, какие ресурсы имеет и какими идеями питается.
Разговор о политических перспективах русского этнонационализма (а также о последствиях реализации этого проекта в России) мне хотелось бы начать с двух «самоидентификационных тезисов».
Тезис первый. Автор настоящей статьи позиционирует себя как российский государственник.
Тезис второй. Именно поэтому автор считает русский этнонационалистический проект политически опасным для российского государства. Рассуждать столь категорично мне помогает немалый практический опыт (прикладные исследования в горячих точках, а также исследовательские проекты по кавказской окраине России).
Сегодня русский этнонационализм — это сила, которая ещё не стала институциональной. У неё нет своих партий (хотя есть сочувствующие в разных политических объединениях, включая и респектабельные парламентские фракции). Чего стоит лозунг «Мы за бедных, мы за русских!» , приносивший лидеру ЛДПР Владимиру Жириновскому существенный прирост голосов на парламентских выборах. К русскому этнонационализму апеллируют и КПРФ, и даже представители партии власти (вспомним хотя бы «Русский проект» Ивана Демидова).
Борьба за защиту интересов этнического большинства в России становится всё более востребованным и популярным политическим лозунгом. Ещё вчера требование навести порядок в миграционной политике, защитить не столько отечественного, сколько именно русского товаропроизводителя и продавца озвучивалось исключительно маргинальными политическими лидерами шовинистического толка. Сегодня о необходимости противостояния нелегалам и обеспечении приоритетных интересов коренного населения говорят высшие должностные лица страны. Симпатии к русскому этнонационализму есть и в рядах правоохранительных структур, спецслужб, администраций разного уровня.
Но в чём конкретно заключается опасность русского этнонационалистического проекта для российского государства, если русские — это этническое большинство? Русские в нынешней России, в отличие от времён Российской империи и Советского Союза, составляют более 80% от общего количества населения РФ. По результатам первой Всероссийской (она же последняя) переписи населения 1897 года, удельный вес великороссов составлял чуть более 44%. Однако это количество распределялось и на Великое княжество Финляндское, и на Царство Польское. В Советском Союзе (уже без Польши и Финляндии, но с Галицией и Закарпатьем) количество русских увеличилось до 55% от общего числа советских граждан. После распада Союза ССР и превращения одной шестой части суши в одну восьмую количество русских выросло до таких показателей, что многие аналитики пришли к выводу об этнической гомогенности РФ. Тем не менее рассматривать «русскую идею» в её различных этнонационалистических вариантах как объединительную идею для новой России представляется нам неперспективным в силу целого ряда причин.
Во-первых, «русская идея» (в её этнонационалистическом исполнении) ничем не отличается от чеченской идеи (в её ичкерийском варианте). В данном случае мы говорим не о направленности идеи, а о её сути, содержании. И в первом, и во втором случаях речь идёт о приоритете «крови», а не согражданства. Следовательно, практическая реализация такой идеи не будет способствовать задаче разделения политики и этничности. Этничность же не может объединять всех граждан Российской Федерации, даже если речь идёт об интеграции 15—20% населения.
Хочется напомнить, что абхазы в Абхазской АССР составляли всего 17% населения. И тем не менее встроить их в проект «Грузия для грузин» оказалось невозможно. Карабахские армяне в семимиллионном Азербайджане тоже были каплей в море. Что, однако, не даёт возможности сегодняшней Азербайджанской Республике (со всей нефтью и ростом оборонных расходов) рассчитывать на блицкриг в новой карабахской войне. Вопрос не в абсолютных цифрах — в степени готовности этнического меньшинства принять «русскую идею» в её этнонационалистическом обличии. Сегодня к такому повороту не готов Кавказ (даже такие его территории, как Адыгея, вспомним хотя бы провал объединительного проекта с Краснодарским краем), не готово Среднее Поволжье и даже Сибирь (если вести речь о Туве).
При этом политическая лояльность (лояльность через согражданство и политический национализм) принимается даже представителями самых проблемных этнических групп России. В этой связи весьма показательна формула, выдвинутая чеченским политологом Шамилем Бено, экс-министром иностранных дел дудаевской Ичкерии: «Все мы, независимо от того, как нас зовут — Шамиль, Иван, Исаак и т.д., — должны считать себя в первую очередь гражданами России. Первичная идентичность должна быть гражданская, а затем уже по культурной принадлежности — русский, чеченец, армянин, еврей — в своём быту». Увы, для признания этого тезиса Чечне дважды пришлось преодолевать сепаратистский соблазн… Но и для того чтобы бывшие поборники независимости Чечни стали ощущать себя гражданами России, Москве тоже пришлось идти на большие жертвы и внутренние потрясения. И уж гарантировано то, что русскими себя они ощущать не будут никогда. Как бы нам того ни хотелось!
Значительная часть полевых социологических исследований в чеченских общинах за пределами Чечни (Волгоградская, Астраханская, Ростовская области) говорит о том, что именно Россию считают своей родиной подавляющее большинство респондентов. При этом бросается в глаза одна интересная гендерная особенность. Стопроцентный пророссийский выбор делают женщины-чеченки (то есть группа гораздо более консервативная и склонная к стабильности). То есть кабардинцы, чеченцы, татары, тувинцы готовы быть лояльными российскими гражданами и служить России, но при этом не готовы к русификации и признанию русских высшим российским этносом.
Давайте посмотрим на динамику призыва в российские вооружённые силы и потом поставим себе риторический вопрос, кто больше «косит» от армии (главного символа российской государственности!) — жители Дагестана, КБР… или же жители Калужской области (можно вместо последней поставить название любой другой центральнороссийской территории)? Кто до сих пор считает службу в рядах вооружённых сил обязательной частью мужской инициации? Конечно, сегодняшняя армия — это не старая гвардия Наполеона. Но проблема санации в армии и государстве вообще — это не вопрос русификации. Это проблема национализации и реприватизации государства. То есть процесса, в котором могут и должны участвовать все граждане России вне зависимости от их этничности.
Во-вторых, нерусские этносы имеют различный исторический опыт вхождения в состав России (в том числе и резко негативный) и по-разному интегрированы в российский социум. И речь здесь идёт не только о российском Северном Кавказе. Можно привести в пример ту же Туву, соседствующую с Красноярским краем. Превращение представителей «плохо вписавшихся» этносов в лояльных российских граждан не может быть успешно проведено через простое игнорирование их этнической принадлежности. И уж точно русификация не может стать инструментом их интеграции в российское сообщество.
В-третьих, у России сегодня нет инструментов для русификации. Из регионов Кавказа русские либо уже уехали, либо стремительно уезжают. Даже, по официальным данным, в Ингушетии осталось всего 2% русских! Фактически гомогенной является Чечня. Численность русских в Дагестане снизилась до 3%. При этом русские Дагестана сконцентрированы в Махачкале, Каспийске (и большая часть русских этого города-спутника дагестанской столицы — военные), Кизлярском и Тарумовском районах (исторически территориях нижнетерского казачества). Количество русских снизилось и в КЧР (теперь они перестали быть первым по численности этносом в республике), и в КБР. И даже в Адыгее, где русские составляют абсолютное большинство, их роль и значение стремительно снижаются. В «российском форпосте» — Северной Осетии лидеры русских общин едва ли не официально признают свою роль младшего брата осетинского народа. Вопрос: кто будет русифицировать окраины?
И дерусификация — это не один лишь Кавказ. Из Тувы после трагедий в Хову-Аксы на озере Сут-Холь в 1990 году произошёл стремительный выезд русского населения. А те, которые остались, «бремя русского человека» нести не могут и не хотят. Кстати, к вопросу о бремени. На одном из совещаний в аппарате Южного федерального округа (ещё во времена Виктора Казанцева) главным вопросом повестки дня был русский вопрос на Кавказе. На этом совещании чрезвычайную активность проявлял тогдашний атаман Всекубанского казачьего войска Владимир Громов, который апеллировал к полпреду по поводу различных эксцессов, связанных с этническими меньшинствами. И эти апелляции исходили от представителя краевой власти Кубани, где русские являются этническим большинством (более 80%)! А что уж о КБР и Дагестане говорить!
Более того, жёсткая русификаторская политика в этих регионах вызовет в качестве реакции антирусские погромы. Так что же делать? Выход один — делать ставку на еврокавказцев, евротувинцев, бороться с клановостью, коррупцией и непотизмом, уходящими далеко за пределы вышеназванных республик в самое сердце нашей родины. Местное население устало от феодальных отношений, которые благословляет и поддерживает Кремль. Снова мы упираемся в проблему приватизации власти, которая воистину не имеет национальности. И от этой приватизации страдают как русские, так и нерусские. От феодальной этнократии страдают не только русские в республиках РФ. Дискриминацию испытывают татары в Башкирии, хакасы в Туве, балкарцы в КБР, черкесы и абазины в КЧР. И бороться надо с этим государственным феодализмом, а не с этническими группировками. Эти группировки, кстати сказать, возникают и эффективно действуют с благословения коррупционеров славянской национальности в погонах.
В-четвёртых, принимая во внимание современные этнодемографические тенденции, необходимо быть готовыми к снижению доли русского населения в составе Российской Федерации. Даже в Москве и Московской области удельный вес русских с 1989 по 2002 год сократился с 95 до 93%. Очевидно, что этот факт не должен привести к тому, чтобы Россия перестала быть Россией и превратилась в образование с иной судьбой и иными ценностями. Принципиально важно, чтобы изменение этнической структуры Российской Федерации не затронуло фундаментальные основы российской культуры (в самом широком смысле), а также статус России как единого демократического государства, имеющего серьёзные внешнеполитические амбиции. А потому для государства, желающего сохранить себя в нынешних границах, абсолютным приоритетом является интеграция, а не ассимиляция и насильственная русификация. А значит, оптимальная российская национальная политика — это не строительство «русского государства», а формирование политической нации (определяемой как гражданское сообщество, а не биологическое явление).
Особое место в разрешении национального вопроса по праву отводят миграции. Установление жёстких правил в миграционной политике будет справедливо лишь в том случае, если само государство окажется в состоянии правильно понять феномен миграции и его особенности в России. С одной стороны, российские представители говорят об «особой миссии», ответственности за судьбы экс-советских республик, доминирующей роли РФ в СНГ, а с другой — пытаются не видеть разницы между вчерашним советским гражданином и нелегалом из Пакистана. Вместо поощрения иммиграции граждан некогда братских советских республик, прекрасно интегрированных и в русскую культуру, и в языковую среду, происходит сдерживание их притока. Естественно, речь должна идти не об огульном приёме всех желающих. Однако в случае с бывшими соотечественниками такая процедура должна быть упрощённой. Иначе Россия ещё больше ослабит связи с ближним зарубежьем, утратив остатки влияния на постсоветском пространстве.
Вернёмся, однако, к проблеме нелегальной иммиграции. Само по себе данное определение не вполне корректно. Пора давно понять, что Россия — это не Франция, Австрия или Швейцария с их проблемами иммигрантов-нелегалов. Для России главная проблема — не иммиграция, а внутренняя миграция, то есть перемещение граждан России нерусской национальности в регионы с доминирующим русским населением. Если же говорить об иммиграции, то 70—80% внешних мигрантов — это русские, покидающие пределы государств СНГ и, в меньшей степени, Балтии. Поэтому миграция для России — это проблема состоятельности единой российской политической нации и единого государства. А значит, и задачи у российской миграционной политики должны быть иные — они не могут сводиться к полицейским спецоперациям, зачисткам территорий и возведению заградительной стены против чужеземных «варваров».
Спору нет, проблема интеграции, скажем, чеченцев, аварцев или ингушей в российский социум существует. Есть и проблема этнической преступности (сколько бы об отсутствии национальности у преступников ни писали правозащитники). Однако обе эти проблемы никаким образом не имеют отношения к нелегальной иммиграции. Чеченцы — граждане России и обладают всем набором прав и обязанностей, которые есть у других российских граждан вне зависимости от национальности. Борьба с формированием этнических преступных кланов — это задача МВД, функционирование некоррумпированных органов правопорядка — это проблема российского общества, которое слишком терпимо к злоупотреблениям властей и даже готово их поддержать с выгодой для себя, как правило краткосрочной. Увы, российская власть ничего не делает для того, чтобы массовое сознание различало внутреннюю и внешнюю миграцию. Для среднестатистического россиянина нет особой разницы между чеченцем, аварцем, приехавшими с территории Чечни или Дагестана, и выходцем из иностранного государства. В сознании населения все они определяются как «чёрные». Такая неразборчивость чрезвычайно опасна, поскольку затрудняет формирование общероссийской гражданской идентичности. Более того, формирует основы сегрегации и мягкого (хотя и не всегда) апартеида. Такая сегрегация работает против России.