Тогда я предпочёл взглянуть на проблему сохранения России как территориального единства в контексте будущего всех сверхкрупных территориальных геополитий. Но уже вполне заметным был и другой контекст, а именно возможность дрейфа российского Востока в сторону Китая. Теперь он выходит на передний план в связи с подписанием российско-китайского соглашения о разработке российских недр в расчёте на китайский рынок. Вместе с быстро растущим китайским импортом в Россию и всё более массивным присутствием этнических китайцев на Дальнем Востоке это, кажется, становится всё больше похоже на постепенную интеграцию российского Востока с Китаем или, во всяком случае, с сопредельными районами Китая. 

Демографически мощный Китай всегда нависал над пространствами либо совершенно пустыми, либо едва заселёнными монголоидными, то есть расово родственными китайцам, народностями. Использовать эти территории для разгрузки чудовищно перенаселённых равнин империи Хань мешали климатически-почвенные условия, крайне непривычные для ханьских земледельцев, и долгая военно-политическая слабость империи. 

Колонизация с Запада сдерживалась большей удалённостью собственно России и крепостным правом. Не исключено, что метрополия сама не очень-то хотела активной колонизации Дальнего Востока. Метрополия инстинктивно чувствовала, что чем массивнее будет славянское население Дальнего Востока, тем труднее будет удержать его в орбите метрополии, а не наоборот. В этом убеждает нас теперь сравнение с историей отделения Северо-Американских Соединённых Штатов (САСШ), как когда-то они назывались. Вряд ли Петербург в своё время сознательно обдумывал эту аналогию, но инстинкт ему подсказывал, что такая опасность существует. 

Так обстояло дело в эпоху аграрной колонизации. Ситуация изменилась в промышленную эпоху. Тут Китай получил заметное преимущество. Славянское население оказалось очень трудно удержать на Дальнем Востоке. Ни льготы, ни принуждение (ГУЛАГ) не помогли. Сейчас все только и говорят об оттоке из этого региона славянского населения, но на самом деле оно обсуждалось уже в 60-е годы. Между тем эксплуатация местных ресурсов для России совершенно необходима, и они доступны в расположенном ближе и перенаселённом Китае. 

Дальний Восток превращается в зону, где агентуры геополитического суверенитета, конституции, собственности и заселения не совпадают. Это не уникальный случай. Пояс таких зон проходит через весь земной шар. Сейчас такое несовпадение намечается лучше всего в юго-западных штатах США, быстро заселяемых латиноязычным населением из Мексики и Центральной Америки. То же самое происходит в Западной Европе, оказавшейся под сильным демографическим давлением мусульманского Средиземноморья и Чёрной Африки. 

Во всех этих случаях происходящее оркестрируется напряжёнными разговорами об угрозе геокультурного поглощения и «ползучей» геополитической аннексии. В былые времена можно было бы с уверенностью сказать, что действительно вслед за заселением неизбежно последует отделение этих зон от их старого суверена с последующим провозглашением нового государства, которое затем войдёт в орбиту влияния нового суверена или попросту будет аннексировано им — немного погодя или сразу, как правило, с применением военной силы или с угрозой такого применения. Это было обычным явлением в эпоху, когда между владениями суверенов не было формальных и непроницаемых границ, а целые народы перемещались по мере необходимости. В новейшей истории такие эпизоды уже были редки. Классический пример — Техас, сперва заселявшийся колонистами из САСШ, затем отделившийся от Мексики в качестве независимого государства и, наконец, вступивший в САСШ на правах штата. Можно ли думать, что зоны, возникающие теперь на стыке Юга и Севера, пойдут по пути Техаса? 
Ясного ответа на этот вопрос нет. Неизвестно заранее, какие тенденции окажутся сильнее — тенденция к совмещению функциональных агентур или же, наоборот, к их дальнейшему расхождению, что зависит в разной мере от каждой из агентур: суверена, собственников, «народа» (или «насельников», как говорят географы). Их поведение предсказать нелегко. Местный политический и бюрократический истеблишмент может (вместе и порознь) тянуть в одну сторону, собственники — в другую, «народ» — в третью. Не следует считать очевидным даже то, что живущие на Дальнем Востоке славяне обязательно предпочтут Москву в качестве суверена, а китайцы — Пекин. Не говоря уже о том, что каждая из этих агентур может быть расколота. 

Реализация техасской схемы также сомнительна в условиях нынешнего мирового порядка. Захват даже предварительно заселённой «своими» территории сейчас крайне затруднён, если возможен вообще. И потому, что гораздо более связанная, чем во времена техасского прецедента-инцидента, глобальная система суверенных государств не допускает того, что было возможно в мире с обширными спорными, ничейными, пустыми и безгосударственными территориями: даже очень слабые государства теперь неприкосновенны. И потому, что война перестала быть легитимным инструментом геополитики, почти уже утратив свою моральную ценность для кого бы то ни было, кроме тех, кого теперь все почти единодушно называют террористами; назвать военные действия антитеррористической операцией — теперь единственная возможность оправдать их, да и то не слишком эффективная, как показали чеченские войны, а тем более поход Буша на Ирак. И, может быть, самое главное: потому что война сверх того стала просто не нужна для достижения тех результатов, которые не могли быть раньше достигнуты без войны, а теперь имеют меньше всего шансов быть достигнуты именно военными средствами. Себестоимость других методов теперь гораздо ниже. После впадения в тяжёлый обморок Советского Союза (России) в прессе циркулировала карикатура: Гитлер смотрит на восток и думает: а не проще ли было всё это купить? 
В этих условиях дрейф Дальнего Востока в сторону присоединения к Китаю по техасской схеме кажется самым маловероятным. 
Более вероятно превращение Дальнего Востока в кондоминиум Москвы и Пекина. Обе метрополии меньше всего заинтересованы в независимом Дальнем Востоке, потому что его существование будет провоцировать конфликт между ними и потому что его дальнейшая геополитическая ориентация совершенно неизвестна. У Москвы будут основания опасаться, что Дальний Восток станет сателлитом Китая. У Пекина будут основания (хотя, может быть, и менее веские) опасаться обратного. И у обоих будут основания опасаться ориентации такого нового государства на кого-то третьего: Вашингтон, Токио, Тегеран и что-то ещё. 
Появление независимого Дальнего Востока кажется весьма вероятным в случае, если всё же все сверхкрупные геополитические конгломераты действительно будут распадаться. Мне кажется, что так и будет (смотри мою более раннюю колонку) и, между прочим, именно происходящее с Дальним Востоком (как и с юго-западом США) указывает на то, что процесс начинается. 

Но распад сверхкрупных конгломератов не обязательно будет сопровождаться возникновением на их месте новых геополитий, стилизующих себя как национал-государства по образцам XIX—XX веков. Их определяющими характеристиками будут полиэтничность и несовпадение агентур суверенитета, собственности и гражданства. В этом случае юго-запад США и российский Дальний Восток просто оказываются лабораторией этого вида геополитий. Такие образования, конечно, можно именовать государствами, но лишь в том смысле, что в их границах будет сохраняться особый и унифицированный режим воспроизведения жизни, не более. 
И наконец, можно видеть в этих зонах образ глобального порядка — без государств вообще. Ведь мир по определению есть место, где не совпадают суверенитет, собственность и гражданство. Тогда Хабаровский край, Калифорния и Лондон с Парижем оказываются очагами полной геополитической реконфигурации мира. 
В России происходящее на Дальнем Востоке и с Дальним Востоком у одних будет вызывать страх, у других — радость, у третьих — злорадство, но на самом деле все эти переживания впустую. Происходящее надо понимать и адаптироваться к нему.

Александр КУСТАРЕВ

Политический журнал