— Про музей — пожалуйста, а про остальное я не хочу разговаривать, — женщина в очках со светлыми волосами, стриженными каре, подметает веником двор. Это Нана, жена Зураба Хецуриани. Она говорит «проходите», но на нас почти не смотрит. — Сами понимаете, время сейчас сложное, послевоенное, а мы люди простые, в политику не лезем. Грузины, абхазы — это все политика.

Мы сидим на веранде пустого кафе «Старая таверна», которое находится прямо во дворе дома. «Таверна» уже закрыта на зиму. Под ногами выясняют отношения сиамская кошка и сторожевая такса Джессика.

 Нана, девочка из хорошей грузинской семьи, еще не ходила в школу, когда Георгий Хецуриани, ее будущий свекор, уже был известным всей Абхазии человеком. Сын крестьян из Зугдиди, кем только за свою жизнь не работавший — и болота пицундские осушал, и мельницы строил, — в 1965 году он придумал, как можно больше не работать вообще. Георгий первым в Абхазии начал фотографировать туристов на Голубом озере. Это чудо природы площадью 180 квадратных метров, а глубиной более 70, с ослепительно бирюзовой водой, расположено в горах по дороге на озеро Рица. Туристы фотографировались по дороге наверх — в компании живого павлина, медведя или верхом на лошади, — а на обратном пути получали фотографии. Спустя 40 лет в Пицунду иногда приезжают дети тех туристов и просят уже Хецуриани-младшего, Зураба, сфотографировать их на том же месте в той же позе.

За сезон Георгий зарабатывал несметные деньги, особенно с тех пор, как в 1967 году в Пицунде был построен курорт. Слова «инвестиции» тогда еще не знали, да и вряд ли оно понравилось бы грузинскому крестьянину. Поэтому сбережения он никуда не вкладывал, а тратил на старинные вещи и материалы для собственных изделий. Не зря Министерство культуры Абхазской АССР выдало ему в 1978 году справку следующего содержания: «Дана Хецуриани Георгию Ясоновичу в том, что он действительно является народным умельцем и состоит на соответствующем учете в научно-методическом центре народного творчества». Хецуриани-старший мастерил макеты мельниц, виноделен, жилищ охотников, собирал глиняные черепки, монеты, серебряные сабли. Все это с трудом помещалось в старом доме, поэтому пришлось построить новый, двухэтажный.

Нана Хецуриани считает, что слова «грузин» и «абхаз» — это политические термины, а в жизни есть только слово «люди»

Постепенно экспонатов стало так много, что идея музея народов Кавказа пришла сама собой. Жемчужиной коллекции стал фаэтон фирмы «Мерседес», на котором ездил основатель города Гагры принц Ольденбургский. Георгий Ясонович отдал за него годовой урожай кукурузы.

По деревне он ходил в папахе и бурке, на праздники надевал сапоги из лайковой кожи и расшитый серебряными шнурками военный мундир. Легко жить красиво, если ты грузин. Или наоборот — легко быть грузином, если умеешь жить красиво? Зависит от точки зрения.

Когда сын Зураб купил свою первую машину, «Волгу», отец сказал ему: «Сначала сделай что-нибудь для людей, а уж потом пускай пыль в глаза». И сын сделал во дворе дома-музея мемориал памяти абхазцев — героев Великой Отечественной войны. С невечным огнем, который зажигался 9 мая, когда в гости к Хецуриани приезжали ветераны со всей республики. Человек двести. Девушка Нана из хорошей грузинской семьи, которая к тому времени стала женой Зураба, кормила ветеранов обедом. Чистить картошку — это было ее проклятие. Как бы она ни старалась, свекор все равно смеялся и говорил: «Тоньше надо». У него самого от картофельной кожуры оставались прозрачные золотистые завитки. Он не экономил, просто это тоже было красиво: и сами завитки, и умение делать все лучше всех, особенно руками.

В дом-музей Хецуриани, который в 1982 году получил официальный статус, приезжали туристы и оставляли в книге отзывов записи: «Музей на матросов краснознаменного Черноморского флота произвел огромное впечатление» или так: «Генацвале! Очень понравилась бурка, карманы которой можно использовать для сигарет».

Нана чистила картошку, пекла хачапури и пересказывала свекру прочитанные книжки. Сам он читать не любил, но собрал у себя в музее одну из лучших в республике библиотек грузинской и абхазской литературы.

Судя по экспонатам музея, на Кавказе все-таки больше мира, чем войны

В 1991?м сын хорошего знакомого родителей Наны, известного грузинского писателя Константина Гамсахурдиа стал президентом Грузии. По телевизору начали показывать бесконечные заседания парламента, сын писателя звал народ на митинги под лозунгами «Грузия для грузин!».

В Пицунде тоже шли митинги, но Нана туда не ходила. Во-первых, она дружила со своими соседями-абхазами и совсем не хотела, чтобы они куда-то уезжали, во-вторых, у них с Зурабом родилась дочка, и Нане было чем заняться.

В августе 1992?го гвардейцы Тенгиза Китовани, успевшие сместить Звиада Гамсахурдиа с должности президента, вошли на территорию Абхазии. Началась грузино-абхазская война, которая длилась больше года и в которой погибли почти три тысячи человек.

В ноябре темнеет в Пицунде рано, в одночасье — как будто лампочку электрическую выключили. На веранде «Старой таверны» становится холодно. Нана меняет чай на чачу.

Зураб целый день провел на «фазенде» — это несколько гектаров земли за Пицундой. Там пасется скот, растут хурма и картошка. Семья Хецуриани ведет почти натуральное хозяйство: молоко, сыр, мясо — все оттуда. За скотом и птицей смотрит сосед, которому Зураб недавно продал половину участка. По-настоящему «фазендой» занималась мама Зураба — русская жена Георгия Хецуриани, казачка из древнего рода Михалевых. Но два года назад она умерла, и теперь все там потихоньку приходит в запустение. Фермер из Зураба получился так себе, похуже, чем музейщик и фотограф.

Прямо за домом — плантация мандаринов, за сезон она дает то ли три, то ли тридцать тонн урожая: нежадные хозяева путаются в цифрах. Да и кто тут, действительно, считает мандарины? Зураб продает их родственнику прямо на месте: «Пока до границы довезешь — будет уже 20 рублей за килограмм, чтоб через границу перевезти, таможенникам заплатить — все 30. Лучше я на месте за 10 продам и мучиться не буду».

Судя по экспонатам музея, на Кавказе все-таки больше мира, чем войны

Зураб водит нас по плантации и последовательно угощает мандаринами, фейхоа, киви, хурмой, барбарисом, а потом начинает новый круг. Отказаться невозможно. Перезревшая хурма падает под ноги. Ее никто не собирает. «Возни много. Пусть птички едят», — царственно бросает Зураб.

Он надевает на нашего фотографа папаху и бурку и снимает его на наружной винтовой лестнице дома-музея. Мне предлагается выбор: фото под пальмой или с чучелом медведя. Это стандартная программа гостеприимства в доме Хецуриани. На прощание Зураб преподносит мне в подарок павлинье перо.

Сначала грузины заняли, а потом абхазы отбили соседнюю Гагру, но в самой Пицунде боевых действий не было. Стрелять Зурабу не пришлось. 

Ни в грузин, ни в абхазов. Как и все лидзавские мужчины, не ушедшие на войну, он только ходил целый год с автоматом в ночные «дежурства по деревне», охраняя дома от мародеров. Так рассказывает Нана.

Однако все соседи — а Зураба знает почти любой и в Лидзаве, и в Пицунде — уверены, что «Хецуриани воевал на нашей стороне». Может быть, они имеют в виду, что Хецуриани был готов воевать? Может, Зураб и сам так считал раньше? Или хотел, чтобы все думали, что он так считает? Грузин, которые тогда взяли в руки оружие и подняли его против абхазов, здесь не осталось. Кого не убили, те уехали. А Зураб не хотел умирать и не собирался уезжать из своего дома-музея.

Сейчас на вопрос, воевал или нет, он отвечает коротким: «Нет. Мне стрелять было не в кого».

Дочь Зураба и Наны в следующем году поедет учиться в Сочи, там много знакомых грузин.

Сложное время, послевоенное.

В одном селе недалеко от Пицунды раньше жило много грузин, а теперь на фоне черных оконных проемов брошенных домов горят лишь оранжевые огоньки хурмы на деревьях. Старенькая грузинка по имени Бабуца, мама подруги Наны, — одна из немногих местных жителей грузинской национальности.

Из-за нее жена Зураба уже неделю не спит по ночам. Несколько лет назад Бабуца пустила пожить на время ремонта своего крестного сына, абхазского «мальчика». («Мальчик! Сейчас ему далеко за сорок».) А теперь крестный сын хочет выгнать Бабуцу на улицу, а дом забрать себе. Подруга рассказала Нане, что он уже привозил нотариуса, в присутствии которого заставил Бабуцу подписать какие-то бумаги. А потом еще ударил ее. Ударил! Нана ни за что не стала бы рассказывать незнакомым людям про Бабуцу из страха еще больше ей навредить, но мысль о том, что мужчина поднял руку на пожилую женщину, ей невыносима.

Плотность экспозиции растет с каждым годом

Мы поехали в это село. Разговаривали с людьми на длинной улице, спрашивали их, как они отмечали провозглашение независимости Абхазии. Одна женщина сказала нам, что, пока все праздновали независимость и веселились, она плакала, потому что 15 лет назад на войне убили ее брата. Еще она сказала, что у нее грузинская фамилия, потому что 50 лет назад многих абхазов в Абхазии заставляли менять паспорта и добавляли к фамилиям грузинские окончания, а теперь она хочет пойти в паспортный стол и вернуть себе свою настоящую фамилию.

Другая женщина рассказала, что ее сын скоро женится, а невесту себе нашел, представьте, грузинку: «И ничего, никто не возражает». Еще люди на улице говорили, что, хотя многие грузины уехали, дома по-прежнему принадлежат им. И что если кто из них не воевал против Абхазии и не ходил на грузинские митинги, то они запросто могут вернуться в свои дома. Но если кто-то ходил митинговать — даже по глупости, хотел просто послушать, что говорят, — то таким здесь лучше не появляться.

В конце концов нам рассказали, что в этом селе действительно живут пожилая грузинка и ее крестный сын абхазской национальности. Вон в том доме, видите?

— Не обижает он ее?

— Да чего ее обижать — живет себе и живет, — как-то в сторону ответил собеседник.

И мы постучались к Бабуце.

Дверь нам открыл мужчина, который сразу напрягся. Зачем мы приехали? Кто нас прислал? Почему нас интересует грузинская бабушка? Почему нас не интересуют настоящие абхазские воины? Этот мужчина, назовем его Нугзаром, оказался единственным из встреченных нами за несколько дней человеком, который принялся объяснять нам, что все живущие в Абхазии грузины — это разведчики и шпионы, у которых «одно на уме — как бы нам всем отомстить».

— И у Бабуцы? — спросили мы.

— У всех, — криво усмехнулся он.

К крестной он нас не пустил: «Она себя плохо чувствует».

Зураб любит животных и растения, потому что они никогда не воюют

Мы рассказали эту историю одному Очень Важному Силовику из Сухуми. Чем больше мы говорили, тем больше он хмурился, а когда мы закончили, сказал, что подобных историй с претензиями на собственность, где по одну сторону — грузины, а по другую — абхазы, в стране несколько сотен. И что вопрос этот не юридический, а политический, потому что нынешнее правительство республики и так обвиняют в том, что оно настроено слишком «прогрузински». И что есть, конечно, юридический путь защиты прав, и иногда он даже приносит плоды, но гарантировать что-нибудь сложно, а главное — где будет жить Бабуца, пока идет суд, если этот Нугзар уже поднял на нее руку? Соседи ей, судя по всему, не подмога. И что он своей властью, конечно, мог бы помочь одной конкретной Бабуце, но это будет ему слишком дорого стоить: «Я же не знаю, кто за этим Нугзаром стоит. Вы уедете, а у нас из-за этого может война начаться».

Он еще какое-то время хмурился, а потом достал записную книжку: «Я могу сделать только одно — позвонить человеку, который был командиром батальона, где служил этот Нугзар. Чтобы он с ним поговорил. Если кого-то он и послушается, то только его».

«Не убивать же этого “мальчика”…» — сказал нам, прощаясь, Очень Важный Силовик, как будто извиняясь за то, что может сделать так мало. И посмотрел вопросительно. Так нам показалось.

И мы так твердо, как только могли, сказали: «Нет».

Сложное время, послевоенное. Российские журналисты никак не могут помочь пожилой грузинской женщине, на которую поднял руку абхазский мужчина. Помочь может только другой абхазский мужчина — тот, что выше званием.

В кухне в доме Наны и Зураба под потолком есть дымовое отверстие. Это Хецуриани-старший, когда строили дом, настоял на том, чтобы его сделать. Газ и электричество тогда были в Пицунде и Лидзаве круглосуточно, и Нана не понимала, зачем ей в кухне дырка. А свекор сказал: «Пройдет десять лет, ты будешь топить тут буржуйку дровами и вспомнишь меня».

«Он все рассчитал», — говорит теперь про свекра Нана.

Ошибся Георгий Ясонович всего на год — война началась через девять лет после этого разговора. Нана перенесла кроватку грудной дочери на кухню. Там же спала, ела и жила вся семья. Сделанную соседом буржуйку топили дровами.

Свекровь из казачьего рода Михалевых ночевала на «фазенде» — стерегла урожай. С автоматом под подушкой.

Благодаря собственной земле продукты в доме были. Рядом жил русский дедушка, бывший матрос. На второй месяц войны он похоронил жену. Пенсию тогда в Абхазии не платили. На похоронах Нана сказала ему: «Хотите — приходите теперь ко мне обедать». У свекрови-казачки было даже сало, русский дедушка его очень любил. И он, хоть стеснялся, но приходил — целых два месяца. Потом сказал, что хочет починить всю старую обувь в доме Хецуриани, и попросил моток толстых ниток. На следующий день он не пришел обедать. Когда Нана пошла его навестить, она нашла дедушку в петле, свитой из этих самых ниток.

Еще через несколько лет ей, выпускнице Курского педагогического института, пришлось научиться торговать. Абхазских мужчин почему-то не пропускали через российскую границу, и главную абхазскую валюту — мандарины — стали возить женщины. Меньшинство — на машинах, остальные — на тележках и в баулах. Нана — в сумке на колесиках. Оранжевой, заграничной. Сколько туда помещалось? Десять килограммов, пятнадцать? В любом случае достаточно, чтобы на обратном пути купить ребенку продукты на ужин. Однажды пьяный таможенник сказал ей: «Ты, рвань, куда идешь?!» Больше Нана мандарины не возила. Через полгода она поехала на свадьбу к родственнице в Сочи. Надела лучшие свои серьги — подарок свекрови, нарядилась, надушилась. Она была уверена, что таможенник узнает ее и ему станет стыдно. Но в тот раз на КПП дежурила другая смена.

Отношения между грузинами и абхазами постоянно обостряются вот уже пятнадцать лет, но музей за все эти годы никто даже не пытался тронуть. На фасаде дома еще Хецуриани-старший повесил композицию под названием «Равновесие религий». Там на одной чаше весов представлены все виды крестов — от православных до католических, а на другой — все разновидности мусульманских надгробий. Это же музей культуры народов всего Кавказа, вы помните? Весы хранят равновесие. Пока.

Зураб везет нас из Лидзавы в Пицунду, пытаясь заодно работать экскурсоводом. Экскурсия получается довольно однообразной: «Вот в этом доме грузины жили… И в этом…»

Обзор прерывается неожиданно:

— Я удивляюсь, почему русские не дошли до Тбилиси. Все грузины были уверены, что русские танки зайдут в город. Ну, ничего, теперь тут все будет спокойно. С Россией воевать дураков нет.

— А вы… радовались провозглашению независимости Абхазии?

Снова как будто выключили электрическую лампочку, на этот раз внутри Зураба.

— Я в политику не лезу, — говорит он прежним спокойным голосом, глядя в окно и затягиваясь сигаретой.

В доме Наны и Зураба до сих пор висят два портрета Сталина — человека, придумавшего такое устройство страны, при котором одни народы подчиняются другим. Георгий Ясонович его очень уважал.

Уже на пороге я вдруг поняла, что, говоря про «сложное время, послевоенное», из-за которого нельзя обсуждать политику, Зураб и Нана имели в виду вовсе не минувший август, а ту, прежнюю войну, после которой прошло уже пятнадцать лет. Время для Хецуриани стало послевоенным в сентябре 1993?го и осталось таким навсегда. Это точка зрения, которую выбрали за них.

Анна Рудницкая, спец.корреспондент отдела «Репортаж» журнала «Русский репортер»

Эксперт