Почему американцы интересуются почти забытым в России арт-движением веселых ленинградских пьяниц? Мы поговорили с автором книги про арт-группу «Митьки» о российской самоиронии, которую ценят читатели в США

Александар Михаилович
Архив Александара Михаиловича


Ее автор — американский исследователь и преподаватель сербского происхождения Александар Михаилович, почетный профессор компаративистики и русистики в Университете Хофстра и приглашенный профессор литературы в Беннингтонском колледже. Почти 15 лет он исследовал феномен петербургской арт-группы «Митьки», которую в конце 1980-х-начале 1990-х знала вся страна. В интервью культурному журналисту Марии Лащевой Михаилович рассказал, почему считает, что Pussy Riot — продолжатели митьковских хэппенингов, почему у американцев плохо с самоиронией — и как главный герой «Митьков», братушка в тельняшке и ушанке, связан с экзистенциальной традицией мирового искусства. 


— Как вы заинтересовались русской культурой?

— Мои родители эмигрировали из Сербии в США во время Второй мировой войны. Я рос в двуязычной среде — сначала я говорил только исключительно на сербском языке, потому что мои бабушка и дедушка вообще никогда не владели английским. Мама по-английски говорила хорошо, но с ней и сестрой мы тоже всегда общались на сербском. Так что, думаю, я вообще всегда был чувствителен к языкам. Конечно, на этот интерес повлиял и Чикаго, город, в котором я рос. Это потрясающе интересное место, где собраны разные этносы, в каждом районе был свой вариант английского языка. Я просто этим восхищался.

И в сторону русской культуры сначала меня тянул язык, а потом — русская литература, искусство и политика. С одной стороны, русская культура странная и экзотическая, а с другой она связана с моими корнями, поскольку у меня славянское происхождение. Американская культура очень отличается от русской. Думаю, это связано с религией — ведь даже американцы не протестантского вероисповедания чувствуют протестантские настроения. И с этой точки зрения между русской и американской культурой зияющая пропасть.

— Если основа американской культуры — это протестантство, то основа русской — православие?

— Конечно. Но есть еще еврейская линия, которая играет довольно важную роль в современной культуре, особенно в литературе. Есть гигантские фигуры — Мандельштам, Гроссман. Еврейские и православные гении в русской культуре существуют параллельно, но имеют больше общего между собой, чем, например, протестантские и православные. 

— Как вы заинтересовались арт-группой «Митьки», когда вы впервые о ней услышали?

— Я был в Москве по работе в 1999 году, и в киоске на Киевском вокзале заметил аудиокассету с этикеткой «Митьки». Я стал ее рассматривать — о, разные известные исполнители: Гребенщиков, Шевчук. Купил и стал слушать. Там звучала советская классика, песня «Ванинский порт» и разные песни Второй мировой войны, которые мне всегда очень нравились, но исполненные совсем по-новому, под влиянием ленинградского андеграунда.

С одной стороны — классика о войне со всей ее глубокой трагедией, исторической травмой через которую проходили мои родители. А с другой — довольно шутливая субкультура. Существование вот этих двух совершенно различных и даже противоположных интерпретаций меня очень заинтересовало. Это похоже на берлинское кабаре между двумя мировыми войнами — глубокая ирония и даже смех с одной стороны, а с другой — трагедия, серьезность. Это очень сложный риторически, литературно, и даже визуально коллаж. Он говорит об очень непростом опыте перехода Советского Союза в Российскую Федерацию.

Митьки как группа образовалась только в 1984 году, когда вышел полный текст Владимира Шинкарева «Митьки». До этого просто существовал свободный кружок разных ленинградских художников и искусствоведов. Книга Шинкарева как будто определила историю кружка, дала ему наименование и формы. Она стала ожившим романом с разными действующими лицами. 

— С кем вы первым познакомились из митьков?

— Сначала я познакомился с Евгением Зубковым. Он живет в США, работает психиатром, — он специалист по зависимостям, лечит алкоголизм. Он из Ленинграда и был тесно знаком со всеми этими людьми, особенно с Митей Шагиным. Он дал мне телефоны Шинкарева, Шагина, [Ольги и Александра] Флоренских, [Виктора] Тихомирова, Ирины Васильевой. И в 2004 году я связался с ними, когда приехал в Петербург.


Слева направо: Александар Михаилович, Евгений Зубков, Дмитрий Шагин, Татьяна Шагина, Владимир Рекшан
Архив Александара Михаиловича


— А зачем вы вообще взяли эти телефоны? Вы уже знали, что будете писать о них книгу?

­— Да, я уже решил написать книгу о митьках. Так им и представлялся: «Я буду о вас писать».

— Как вы представляли себе эту книгу, какая у вас была цель?

— Я бы сказал, что цель была научная. Это анализ культурного кода «Митьков» с помощью методов русской формальной школы литературоведения. На меня очень повлияли статьи [советских литературоведов Бориса] Томашевского, [Виктора] Шкловского, и особенно [Юрия] Тынянова — его подход к кругу Пушкина и времени Пушкина.

Но все-таки это не исключительно научный вопрос. Чтобы проникнуть в этот мир, надо иметь к нему и к этим людям эмпатию. Научная работа скорее походит на опыт хирурга, который делает операции. Человеческий организм для этого хирурга — это что-то неживое, постороннее, отдельное. Но для глубокого исследования вы должны сблизиться с человеком и не обращаться к нему, как к мертвой материи.

— Когда вы познакомились с митьками, изменилось ли ваше впечатление о них?

— Мы не сразу нашли общий язык. Они были очень вежливы, но сначала немного скептично относились ко мне. Кто этот странный человек? Конечно, доверие не сразу приходит. Они прощупывали меня, хотели узнать, какие у меня странности. Может быть, он враждебно относится к митькам? Может быть он русофоб? Но слава богу в течение двух-трех недель мы сблизились. После того, как я вернулся в Соединенные Штаты, мы поддерживали контакт, переписывались и разговаривали по телефону, доверие стало еще крепче. 

В ходе работы над этой книгой много случилось с самими митьками. Был разрыв между Шинкаревым и Шагиным в 2008 году, когда Шинкарев начал писать книгу «Конец Митьков» [и покинул арт-группу]. Была полемика между Шинкаревым и искусствоведом Любовью Гуревич, она отреагировала на его книгу «Митьковские пляски» и обвинила его в том, что это фашистская книга.

Моя работа длилась очень долго по разным причинам: я преподавал, были другие проекты, статьи. В 2008 году после выхода книги «Конец Митьков» мне пришлось немного переписать свои заключения. Я считаю, что «Конец Митьков» — на самом деле часть первоначальной книги «Митьки». Это такая резкая критика в сторону Шагина — перформанс, развитие того же литературного текста, того же повествования, того же нарратива, того же сюжета. 


На выставке «Арефьевцы и Митьки. Семья Шагиных в неофициальном искусстве» в центре ARTPLAY. Москва, 1 февраля 2017 года
Василий Кузьмиченок / ТАСС


Тогда я понял, что это все — театрализация жизни, которая берет начало еще во время ТЭИИ — Товарищества экспериментального изобразительного искусства, которое существовало в Ленинграде с 1981 года до 1991-й. Парадигма игрового состязания ощущалась, например, в отношениях между самими митьками, а также в соревновании между митьками и «Новыми художниками» Тимура Новикова. В каком-то смысле это были две враждебные мастерские. На самом деле они очень друг на друга влияли, заимствовали друг у друга образы для живописи, для обеих групп была очень важна театрализованность повседневной жизни. Когда появилась вторая книга Шинкарева, для меня это просто было как богоявление — я понял, что это новый вариант того же сюжета группировки из Ленинграда, которая выражает себя публичными акциями и шокирующим поведением.

— По-вашему, это была осознанная тактика Шинкарева или он писал книгу «Конец митьков» по наитию?

— Это прекрасный вопрос. Конечно, угадывать мысли других людей очень трудно. Думаю, отчасти это было осознанно, отчасти это была игра. Например, он [Шинкарев] говорит о Дон Кихоте в этой книге, это очень интересный момент, потому что в каком-то смысле сами фигуры — Шинкарев и Шагин — это двойники, близнецы того же типа, как Дон Кихот и Санчо Панса. Конечно, Санчо Панса и Дон Кихот — они очень разные, но даже в самом романе Сервантеса есть ощущение, что оппозиция может перевернуться — и противник займет место своего близнеца. Так и Шинкарев — это глубокий литератор, человек с колоссальной эрудицией, который считает себя лидером. А Шагин — это шут, человек несерьезного типа, но очень доброго, мягкого характера, который любит играть, валять дурака. И в то же время они способны поменяться местами. 

Такая интерпретация книги «Конец митьков» созрела со временем. Митьков как движения больше не существует — каждый из них занимается своими проектами. «Конец митьков» стал шлагбаумом, который опустился. Но сегодня мы можем рассматривать путь этой группировки в ретроспективе.

— Но вы в книге пишете о митьках, как будто бы они существуют прямо сейчас, как будто движение живо.

— Да, вы правы. Если бы я сегодня переписал эту книгу, я бы тогда подчеркнул, что на самом деле актуального движения больше не существует. Но во время написания я так погрузился в материалы, что говорил о движении только в настоящем времени. Сейчас я бы добавил две страницы в конце в качестве послесловия о том, что на самом деле это уже все прошло, я бы немного это переосмыслил.

— Когда вышла книга на английском языке?

— Я закончил ее в 2017 году. 

— Кому интересно читать про митьков на английском?

— Богемные круги всегда интересовали американцев, начиная с движения хиппи 1960-х годов. Оппозиционная шутливая субкультура всегда привлечет внимание и либералов, и консерваторов, для них это что-то недоступное, недостижимое. Американцы всегда настаивают, что они не конформисты, но по сути они являются глубоко убежденными конформистами. Понятие нонконформизма — это идеал для американца, но на самом деле он идет вразрез с его моральными ценностями. Так что им это просто очень интересно.

Еще американцам интересны митьки, потому что эта субкультура чурается политики. Движение митьков испытывает сильное влияние Толстого, это культура, которая враждебна самому насилию. И это, конечно, похоже на убеждения хиппи — это была их программа, не поддерживать насилие государства и правительства.

— Когда вы рассказываете о митьках своим коллегам и студентам, что их удивляет больше всего?

— Игровое начало, юмор, смех. Американская культура очень серьезна. Эта культура убеждена в том, что она — идеал добродетели. Мне кажется, что русские имеют много общего с британцами, у обоих народов есть самоирония. Американская культура не сильна в этом — они очень гордятся собой. Есть такое выражение в английском языке, как бы это перевести… «Мы — сияющий город на горе, на верхушке горы». Мы — идеал, как Олимпия, со своими золотыми колоннами. Конечно, это образ с глубокими христианскими корнями — мы делаем утопию в Северной Америке, у нас будет своя община, община добродетели. Поэтому мои студенты всегда живо реагируют на митьков, они поражаются их чувству юмора и иронии.

— В России считается, что митьки — это локальное явление, неактуальное, полузабытое, что их время прошло. Как вам кажется, почему здесь их недооценивают?

— Думаю, их творчество тесно связано с определенным временем — со второй половиной 1980-х годов и первой половиной 1990-х. Конечно, жизнь в Российской Федерации сегодня очень отличается от того десятилетия. С этой точки зрения митьки действительно далеки. Но если мы понимаем другую эпоху со всей ее экзотичностью, это может послужить поводом поразмышлять о настоящем времени, лучше его понять.


— Как митьки столкнулись с новой реальностью, с путинским временем?

— Путинское время — это, конечно, не время, а времена. С тех пор как Путин стал президентом, страна прошла через разные моменты, разные эпохи. Например, первые три года лидерства Путина — это не то, что мы видим сейчас, там были совершенно другие политические вопросы. Мне кажется, сегодня митьки избегают политических вопросов — отвечать на них они не любят.

— Современное искусство очень политизировано, аполитичность митьков делает их еще более неактуальными.

— Им всегда была безразлична политика, их тошнило от политического искусства. Творчество митьков сегодняшних скорее имеет, я бы сказал, ностальгический мотив в отношении позднего ленинградского андеграунда. Это было время художественной свободы, было много разных очень талантливых художников, они были бедны, но все-таки были знамениты. Сейчас это практически невозможно — рынок правит всем. Сегодня художнику нужно найти своего мецената, чтобы быть удачным и успешным, такой конфигурации просто не было в 1980-е годы в Ленинграде. Через ностальгию митьки критикуют сегодняшнее состояние художественного рынка — это в каком-то смысле политическая критика путинской России.

— Вам самому какие этические идеалы ближе?

— Я бы сказал, идеалы 1960-х годов — и в Советском Союзе, и в Соединенных Штатах. Это идеализм, который никогда не принимает себя полностью всерьез, идеализм с привкусом самоиронии.

— Вы пишете, что примеры современного политического искусства, протеста в искусстве, — акции Pussy Riot, Павленского, — вышли из митьковских хэппенингов. Но ведь «митьки никого не хотят победить», они аполитичны. Как все-таки такое аполитичное искусство переродилось в новую более агрессивную форму?

— Враждебность насилию, которое мы ощущаем в ранних работах митьков — это на самом деле тоже яркий политический жест. Особенно, если вспомнить, что тогда шла Афганская война. Мне кажется, что вся этика митьков пропитана опытом Афганской войны.

— Что главного сделали митьки за два с лишним десятилетия своего существования?

— Их движение продолжало экзистенциальную традицию мирового искусства. Это продолжение Беккета, это продолжение театра абсурда, это продолжение экзистенциальной абсурдистской традиции мировой литературы, которая не имеет географических границ. 

Поделиться