Виктор Голышев: «„1984“ — отравленная книжка, и эта зараза проникает в тебя»
27 ноября 2021 ● Arzamas
В «Радио Arzamas» вышел спецпроект — аудиоспектакль по антиутопии Джорджа Оруэлла «1984».
Обложка первого издания романа Джорджа Оруэлла «1984». Лондон, 1949 год
© Martin Secker and Warburg Ltd.
Мы попросили переводчика романа Виктора Голышева рассказать о работе с текстом, трудностях перевода и отношениях с великими авторами
О первом впечатлении от романа
Я прочитал «1984» в 70-е годы — задолго до того, как перевел. Не знаю, откуда ко мне книжка попала — наверное, кто-то из приятелей дал. Помню, она была мятая, в бумажной обложке. Впечатления были очень сильные — мне показалось, что все это очень похоже на нас. Он писал книгу, когда был болен, в последние три года жизни, и я думаю, что толчком стала его испанская история. Он воевал в Испании, был членом POUM и был ранен в шею. Когда началась чистка поумовцев, он еле унес из Испании ноги. И, конечно, про советские процессы он тоже читал.
Общее ощущение от книги было очень тяжелое. А конкретно мне больше всего запомнилось описание столовки. Я помню, как выходил из столовки, когда в институте учился, и весь пиджак пах горелым маслом. И как очень неопрятный человек давал тебе котлету рукой. И еще — аресты и судебные дела. У меня много знакомых сидело, и про чистки я услышал довольно рано, потому что до войны папаша мой работал в Наркомате внешней торговли. Его ближайший друг, который, кстати, в Испанию ездил во время Гражданской войны, сел неизвестно за что, а министра расстреляли.
© Martin Secker and Warburg Ltd.
Мы попросили переводчика романа Виктора Голышева рассказать о работе с текстом, трудностях перевода и отношениях с великими авторами
О первом впечатлении от романа
Я прочитал «1984» в 70-е годы — задолго до того, как перевел. Не знаю, откуда ко мне книжка попала — наверное, кто-то из приятелей дал. Помню, она была мятая, в бумажной обложке. Впечатления были очень сильные — мне показалось, что все это очень похоже на нас. Он писал книгу, когда был болен, в последние три года жизни, и я думаю, что толчком стала его испанская история. Он воевал в Испании, был членом POUM и был ранен в шею. Когда началась чистка поумовцев, он еле унес из Испании ноги. И, конечно, про советские процессы он тоже читал.
Общее ощущение от книги было очень тяжелое. А конкретно мне больше всего запомнилось описание столовки. Я помню, как выходил из столовки, когда в институте учился, и весь пиджак пах горелым маслом. И как очень неопрятный человек давал тебе котлету рукой. И еще — аресты и судебные дела. У меня много знакомых сидело, и про чистки я услышал довольно рано, потому что до войны папаша мой работал в Наркомате внешней торговли. Его ближайший друг, который, кстати, в Испанию ездил во время Гражданской войны, сел неизвестно за что, а министра расстреляли.
О переводе на советский лад
Когда немножко здесь отпустило — я даже не помню, в каком году, — стало ясно, что есть шанс перевести эту книгу. В издательстве «Мир» мне сказали: «Мы вас напечатаем — переводите». Кусок перевода напечатали в газете, и мне стали писать какие-то письма и давать советы, как и что надо перевести, чтобы переделать текст на советский лад. А я этого совершенно не хотел: это довольно универсальная история, не только наша. Элемент подавления человека системой всегда и везде существует: здесь он просто доведен до предела.
Об отравленной книге
Обложка сборника произведений Джорджа Оруэлла, включающего роман «1984» в переводе Виктора Голышева. Москва, 1989 год
© Издательство «Мир»
Переводил я где-то год, и раз семь после этого болел простудой: «1984» — отравленная книжка, и эта зараза проникает в тебя. Ты же, когда переводишь, больше общаешься с книжкой, чем с родственниками, которые с тобой в одном доме живут. Переводить роман Оруэлла — это чистая отрава. Я перевел целую книжку его эссе — там всё наоборот. Совершенно изумительная проза. У него так все ясно в голове, он нигде не красуется, он нигде не хочет понравиться. Бродский считал, что его эссе лучше, чем «1984». Они действительно замечательные.
О любовной линии в романе
Поскольку вокруг все черно, для меня самое важное там — идея гармонии, которая сидит у автора в голове. Мне кажется, что она, во-первых, очень важна для равновесия прозаического, а во-вторых, потому, что должен быть контраст — ты не можешь все написать одной черной краской. Нужно, чтобы был просвет, тогда эта чернота воспринимается.
О языке Оруэлла и новоязе
Черновик романа Джорджа Оруэлла «1984» с рабочими правками. 1947 год
OrwellToday.com
Само письмо Оруэлла очень простое, прозрачное. Там нет ничего лишнего, ничего нет злободневного, никакого сленга: все написано очень чистым английским языком. Его интересует одно: сказать без украшений.
Идея же новояза в том, что надо язык сделать очень бедным — тогда у людей не будет лишних мыслей. Это единственный раз в жизни, когда мне приходилось что-то придумывать. Английский новояз на русский точно не переводится — из-за другой грамматики, из-за того, что у нас есть род, а у них рода нет. Вот это пришлось придумывать. Я довольно систематически к этому подошел: некоторые вещи перевести нельзя, это бессмысленно, а какие-то уродские слова, многосложные, как паровозики, легко получаются по-русски.
О том, как говорит текст
Рукописный черновик романа Джорджа Оруэлла «1984»
biblioklept.org
Текст с тобой говорит не хуже человека, даже лучше, потому что он яснее, и слов у него больше, и слова правильнее. Когда я кого-то перевожу, других книжек я не читаю. Вот мне понравилась книжка — я ее стал переводить. Потом, может, я буду еще что-то читать. Единственное исключение — Фолкнер: перед тем как переводить, я читал другие его книги и переводы. Но обычно тебе ничего не надо, тебе не нужна писанина литературоведов или критиков — нормальная книга сама за себя говорит.
О Райт-Ковалевой и переводе слова «гамбургер»
Мы были довольно сильно отрезаны, за границу не ездили. Можно было радио слушать, но там вряд ли услышишь, что такое гамбургер. Переводчик Сергей Таск собрал полторы странички слов, которые не могла знать Райт-Ковалева. В какой шапке ходит Холден Колфилд? В какой-то охотничьей шапке. На самом деле он ходит в бейсболке, козырьком назад. А у нее — в охотничьей. Ну, не видела она бейсболок. Проблема, да, но при этом «Над пропастью во ржи» все читали и до сих пор читают — это я по студентам знаю. Значит, она нормально перевела. Если бы книга была переведена плохо, ее не читали бы сейчас. Хотя там новый перевод кто-то делал, это несущественно — читают все равно Риту Райт.
О том, как переводить непонятные читателю слова и понятия
Сейчас с интернетом все стало проще, а раньше надо было ехать в библиотеку и искать в Американской энциклопедии или где-то еще, что означает то или иное слово. Поэтому желательно знать, про что ты переводишь. Про это Хемингуэй еще писал. В тексте больше подразумевается, чем написано. Это то, что называется подтекст. Поэтому ты должен знать больше необходимого минимума. Тогда у тебя появится свобода, чтобы переставить слово внутри фразы. А так ты будешь как с завязанными глазами.
О том, как понять, что перевод плохой
А я не знаю этих рациональных критериев. Ты просто читаешь книжку, видишь, что слово в ней неточное. Но я не могу сказать, что такое плохой перевод. И потом, я плохих переводов не читаю вообще.
О первых переводах и неопытности
Виктор Голышев во время работы инженером. 1961 год
© Из личного архива Виктора Голышева
Я работал инженером. Первый рассказ мне правила мать — она переводчица была, — сильно правила. Сначала я переводил по рассказу в год. А когда ты один рассказик в год переводишь, то очень сильно в него вкладываешься, ты можешь ковыряться с одной фразой весь вечер после работы. Так что никакой особой лажи не было. Была неопытность: ты понимаешь какие-то простые вещи, как что по-русски пишется, потому что читал Тургенева или Толстого, но мелкую технику ты усваиваешь с возрастом. Причем довольно быстро, если ты этим хочешь заниматься.
О теории и связанных руках
Теорию лучше не знать никакую. Это очень большая наука сейчас: про это много пишут инязовские люди, а я просто не понимаю некоторых слов. Это дело для тех, кто занимается теорией. А у тех, кто переводит, свое дело. Если смотреть в теорию, у тебя будут связаны руки. Как в анекдоте. Человека спросили: вы, когда спать ложитесь, руки на одеяло кладете или под одеяло? А он не знал, и поэтому он не мог заснуть — как ни положи, все равно неудобно. Примерно такое же отношение теория имеет к переводу. Ты просто поселяешься в этой книжке — тебе не надо никакой теории для этого.
О том, для кого переводить
Джордж Оруэлл за печатной машинкой. Фотография Вернона Ричардса. 1945 год
© Vernon Richards / Pushkin House
Зачем переводишь, мне трудно объяснить. Писатель — большой человек, а ты маленький, поэтому это нельзя назвать дружбой, но это такое общение. Я никогда не думал о том, что я хочу, чтобы люди прочли этот перевод. Идеи, что я поделюсь с людьми, у меня не было. Пару раз я переводил вслух с листа приятелю с его женой детектив Дэшила Хэммета, но это было развлечение. Так что идея, что тебя будут читать, на третьем месте. На первом месте стоит автор, которому ты должен подчиниться, а на втором — ты сам. А читатель уже где-то там, далеко, и ты не думаешь о том, чтобы ему угодить. Я не считаю себя большим интеллектуалом или каким-то теоретиком, но я думаю, что есть довольно много народу примерно такого умственного развития. И вроде им это должно подойти. Но ты про это не думаешь — ты думаешь, что тебе книжка понравилась.
О выборе между автором и русским языком
Этот выбор все время происходит, конечно, но это не рациональная вещь, а на уровне организма. Чтобы и складно было, и не соврать, не вставить лишних пять прилагательных или чего-то не убрать. Потому что если писатель хороший, ты его должен слушаться на сто процентов. Они не все хорошие, особенно теперь. Может, дело в возрасте, но на меня литература уже не так сильно действует. И я думаю, что она стала играть меньшую роль в сознании у людей, чем 40 лет назад. Это нормальная история.
О том, можно ли улучшать авторский текст
Я считаю, что нет. Если ты переводчик — переводи, а не редактируй и не совершенствуй. Мне, правда, Мария Федоровна Лорие говорила, что когда они переводили Драйзера, который мусорно пишет, они улучшали его. Но я с такой проблемой не сталкивался ни разу. Если они не умеют писать, ты их просто не переводишь. Но исправлять — нет. Ведь тогда непонятно, на какой стадии ты можешь остановиться. Нет, если там кто-то пересказывает «Винни-Пуха» или «Алису в Стране чудес», то он просто выбрал такую систему. Там нельзя перевести, и тогда они решают пересказывать. Но я же обычную прозу перевожу, не какую-то супердетскую. Тогда неизвестно, на какой стадии ты можешь остановиться и что ты можешь себе позволить. Поэтому лучше не позволять себе ничего. Просто стараться угодить автору в первую очередь, а дальше уже себе угождать.
О том, можно ли переводить заново
Обложка сборника рассказов Шервуда Андерсона «Уайнсбург, Огайо» в переводе Виктора Голышева. Москва, 2002 год
© Издательство «Текст»
Меня попросили перевести сборник маленьких рассказиков Шервуда Андерсона «Уайнсбург, Огайо» — перевести по новой, потому что его переводили до войны люди с фамилиями Танк и Охрименко. Если человек жив, я точно не буду переводить — неважно, хорошо он перевел или плохо. Потому что он деньги получает за переиздания. Эти два переводчика уже умерли, и я согласился. А рассказы, которые переводили Татьяна Максимовна Литвинова, которая потом в Англию уехала, и Нина Бать, которую я видел в детстве у матери, я переводить не стал — потому что Нину Бать я видел живую. Значит, какая идея перевода? Тебе заказывают то, что ты должен лучше перевести. Мне не раз заказывали, и я отказывался. Например, рассказ Эдгара По, который переводил какой-то наш классик начала века. Я сказал: «Я не буду, зачем? Он нормально перевел».
О принципах
Принципы — это такая вещь, которая тебе упрощает жизнь. Ты решил, что больше не будешь в чужой карман лазить, — и все, жизнь очень упрощается. Принципы — это способ упрощения жизни. Плохие принципы тоже кому-то упрощают жизнь. Врагов надо истребить — ты их и истребляешь, не особенно разбираясь, насколько он враг.
О том, что общего у актеров и переводчиков
Я думаю, что переводы похожи на актерскую интерпретацию. У актера больше возможностей, чем у переводчика. Он может лицо какое-то состроить, руками махать, обнимать кого-то. Переводчик ничего этого не может. Но в принципе это актерский бизнес.
Когда немножко здесь отпустило — я даже не помню, в каком году, — стало ясно, что есть шанс перевести эту книгу. В издательстве «Мир» мне сказали: «Мы вас напечатаем — переводите». Кусок перевода напечатали в газете, и мне стали писать какие-то письма и давать советы, как и что надо перевести, чтобы переделать текст на советский лад. А я этого совершенно не хотел: это довольно универсальная история, не только наша. Элемент подавления человека системой всегда и везде существует: здесь он просто доведен до предела.
Об отравленной книге
Обложка сборника произведений Джорджа Оруэлла, включающего роман «1984» в переводе Виктора Голышева. Москва, 1989 год
© Издательство «Мир»
Переводил я где-то год, и раз семь после этого болел простудой: «1984» — отравленная книжка, и эта зараза проникает в тебя. Ты же, когда переводишь, больше общаешься с книжкой, чем с родственниками, которые с тобой в одном доме живут. Переводить роман Оруэлла — это чистая отрава. Я перевел целую книжку его эссе — там всё наоборот. Совершенно изумительная проза. У него так все ясно в голове, он нигде не красуется, он нигде не хочет понравиться. Бродский считал, что его эссе лучше, чем «1984». Они действительно замечательные.
О любовной линии в романе
Поскольку вокруг все черно, для меня самое важное там — идея гармонии, которая сидит у автора в голове. Мне кажется, что она, во-первых, очень важна для равновесия прозаического, а во-вторых, потому, что должен быть контраст — ты не можешь все написать одной черной краской. Нужно, чтобы был просвет, тогда эта чернота воспринимается.
О языке Оруэлла и новоязе
Черновик романа Джорджа Оруэлла «1984» с рабочими правками. 1947 год
OrwellToday.com
Само письмо Оруэлла очень простое, прозрачное. Там нет ничего лишнего, ничего нет злободневного, никакого сленга: все написано очень чистым английским языком. Его интересует одно: сказать без украшений.
Идея же новояза в том, что надо язык сделать очень бедным — тогда у людей не будет лишних мыслей. Это единственный раз в жизни, когда мне приходилось что-то придумывать. Английский новояз на русский точно не переводится — из-за другой грамматики, из-за того, что у нас есть род, а у них рода нет. Вот это пришлось придумывать. Я довольно систематически к этому подошел: некоторые вещи перевести нельзя, это бессмысленно, а какие-то уродские слова, многосложные, как паровозики, легко получаются по-русски.
О том, как говорит текст
Рукописный черновик романа Джорджа Оруэлла «1984»
biblioklept.org
Текст с тобой говорит не хуже человека, даже лучше, потому что он яснее, и слов у него больше, и слова правильнее. Когда я кого-то перевожу, других книжек я не читаю. Вот мне понравилась книжка — я ее стал переводить. Потом, может, я буду еще что-то читать. Единственное исключение — Фолкнер: перед тем как переводить, я читал другие его книги и переводы. Но обычно тебе ничего не надо, тебе не нужна писанина литературоведов или критиков — нормальная книга сама за себя говорит.
О Райт-Ковалевой и переводе слова «гамбургер»
Мы были довольно сильно отрезаны, за границу не ездили. Можно было радио слушать, но там вряд ли услышишь, что такое гамбургер. Переводчик Сергей Таск собрал полторы странички слов, которые не могла знать Райт-Ковалева. В какой шапке ходит Холден Колфилд? В какой-то охотничьей шапке. На самом деле он ходит в бейсболке, козырьком назад. А у нее — в охотничьей. Ну, не видела она бейсболок. Проблема, да, но при этом «Над пропастью во ржи» все читали и до сих пор читают — это я по студентам знаю. Значит, она нормально перевела. Если бы книга была переведена плохо, ее не читали бы сейчас. Хотя там новый перевод кто-то делал, это несущественно — читают все равно Риту Райт.
О том, как переводить непонятные читателю слова и понятия
Сейчас с интернетом все стало проще, а раньше надо было ехать в библиотеку и искать в Американской энциклопедии или где-то еще, что означает то или иное слово. Поэтому желательно знать, про что ты переводишь. Про это Хемингуэй еще писал. В тексте больше подразумевается, чем написано. Это то, что называется подтекст. Поэтому ты должен знать больше необходимого минимума. Тогда у тебя появится свобода, чтобы переставить слово внутри фразы. А так ты будешь как с завязанными глазами.
О том, как понять, что перевод плохой
А я не знаю этих рациональных критериев. Ты просто читаешь книжку, видишь, что слово в ней неточное. Но я не могу сказать, что такое плохой перевод. И потом, я плохих переводов не читаю вообще.
О первых переводах и неопытности
Виктор Голышев во время работы инженером. 1961 год
© Из личного архива Виктора Голышева
Я работал инженером. Первый рассказ мне правила мать — она переводчица была, — сильно правила. Сначала я переводил по рассказу в год. А когда ты один рассказик в год переводишь, то очень сильно в него вкладываешься, ты можешь ковыряться с одной фразой весь вечер после работы. Так что никакой особой лажи не было. Была неопытность: ты понимаешь какие-то простые вещи, как что по-русски пишется, потому что читал Тургенева или Толстого, но мелкую технику ты усваиваешь с возрастом. Причем довольно быстро, если ты этим хочешь заниматься.
О теории и связанных руках
Теорию лучше не знать никакую. Это очень большая наука сейчас: про это много пишут инязовские люди, а я просто не понимаю некоторых слов. Это дело для тех, кто занимается теорией. А у тех, кто переводит, свое дело. Если смотреть в теорию, у тебя будут связаны руки. Как в анекдоте. Человека спросили: вы, когда спать ложитесь, руки на одеяло кладете или под одеяло? А он не знал, и поэтому он не мог заснуть — как ни положи, все равно неудобно. Примерно такое же отношение теория имеет к переводу. Ты просто поселяешься в этой книжке — тебе не надо никакой теории для этого.
О том, для кого переводить
Джордж Оруэлл за печатной машинкой. Фотография Вернона Ричардса. 1945 год
© Vernon Richards / Pushkin House
Зачем переводишь, мне трудно объяснить. Писатель — большой человек, а ты маленький, поэтому это нельзя назвать дружбой, но это такое общение. Я никогда не думал о том, что я хочу, чтобы люди прочли этот перевод. Идеи, что я поделюсь с людьми, у меня не было. Пару раз я переводил вслух с листа приятелю с его женой детектив Дэшила Хэммета, но это было развлечение. Так что идея, что тебя будут читать, на третьем месте. На первом месте стоит автор, которому ты должен подчиниться, а на втором — ты сам. А читатель уже где-то там, далеко, и ты не думаешь о том, чтобы ему угодить. Я не считаю себя большим интеллектуалом или каким-то теоретиком, но я думаю, что есть довольно много народу примерно такого умственного развития. И вроде им это должно подойти. Но ты про это не думаешь — ты думаешь, что тебе книжка понравилась.
О выборе между автором и русским языком
Этот выбор все время происходит, конечно, но это не рациональная вещь, а на уровне организма. Чтобы и складно было, и не соврать, не вставить лишних пять прилагательных или чего-то не убрать. Потому что если писатель хороший, ты его должен слушаться на сто процентов. Они не все хорошие, особенно теперь. Может, дело в возрасте, но на меня литература уже не так сильно действует. И я думаю, что она стала играть меньшую роль в сознании у людей, чем 40 лет назад. Это нормальная история.
О том, можно ли улучшать авторский текст
Я считаю, что нет. Если ты переводчик — переводи, а не редактируй и не совершенствуй. Мне, правда, Мария Федоровна Лорие говорила, что когда они переводили Драйзера, который мусорно пишет, они улучшали его. Но я с такой проблемой не сталкивался ни разу. Если они не умеют писать, ты их просто не переводишь. Но исправлять — нет. Ведь тогда непонятно, на какой стадии ты можешь остановиться. Нет, если там кто-то пересказывает «Винни-Пуха» или «Алису в Стране чудес», то он просто выбрал такую систему. Там нельзя перевести, и тогда они решают пересказывать. Но я же обычную прозу перевожу, не какую-то супердетскую. Тогда неизвестно, на какой стадии ты можешь остановиться и что ты можешь себе позволить. Поэтому лучше не позволять себе ничего. Просто стараться угодить автору в первую очередь, а дальше уже себе угождать.
О том, можно ли переводить заново
Обложка сборника рассказов Шервуда Андерсона «Уайнсбург, Огайо» в переводе Виктора Голышева. Москва, 2002 год
© Издательство «Текст»
Меня попросили перевести сборник маленьких рассказиков Шервуда Андерсона «Уайнсбург, Огайо» — перевести по новой, потому что его переводили до войны люди с фамилиями Танк и Охрименко. Если человек жив, я точно не буду переводить — неважно, хорошо он перевел или плохо. Потому что он деньги получает за переиздания. Эти два переводчика уже умерли, и я согласился. А рассказы, которые переводили Татьяна Максимовна Литвинова, которая потом в Англию уехала, и Нина Бать, которую я видел в детстве у матери, я переводить не стал — потому что Нину Бать я видел живую. Значит, какая идея перевода? Тебе заказывают то, что ты должен лучше перевести. Мне не раз заказывали, и я отказывался. Например, рассказ Эдгара По, который переводил какой-то наш классик начала века. Я сказал: «Я не буду, зачем? Он нормально перевел».
О принципах
Принципы — это такая вещь, которая тебе упрощает жизнь. Ты решил, что больше не будешь в чужой карман лазить, — и все, жизнь очень упрощается. Принципы — это способ упрощения жизни. Плохие принципы тоже кому-то упрощают жизнь. Врагов надо истребить — ты их и истребляешь, не особенно разбираясь, насколько он враг.
О том, что общего у актеров и переводчиков
Я думаю, что переводы похожи на актерскую интерпретацию. У актера больше возможностей, чем у переводчика. Он может лицо какое-то состроить, руками махать, обнимать кого-то. Переводчик ничего этого не может. Но в принципе это актерский бизнес.