Кто запретил Шекспира в 2021 году, или Антиутопия зануд

Чудовищная идеологизация масскульта, наблюдаемая в последние пять лет, включая такой, казалось бы, несокрушимый бастион, как американский кинематограф, отчасти является следствием вымывания личного лирического чувства и личной культуры из числа приоритетов современника.


Самой популярной в XX веке (пожалуй, даже типовой) формой антиутопии была идея государства (тоталитарного в той или иной степени), получавшего полный контроль над людьми-юнитами путем избавления их от человеческих эмоций, способности «сострадать, мечтать, восхищаться и вожделеть».


В замятинском «Мы» эмоции истреблялись сначала путем идеологической индоктринации носителей, а затем — в финале — путем хирургической операции на головном мозге.

В «Дивном новом мире» Хаксли расчеловечил людей комбинацией из генной инженерии, инженерии социальной (через уничтожение семьи и всякого интереса к культуре) и, наконец, всеобщей наркотизации химическим счастьем.

В «1984» Оруэлл, увлекшись уничтожением не эмоций, но понятий, несколько отступил от общей схемы, но уже Айра Левин в «Дне совершенства» вернулся к медикаментозной антиутопии, которую впоследствии воспроизводили бессчетное число раз в книгах и кинофильмах (и продолжают воспроизводить в нашем веке). В результате условное Царство Темного Властелина, где все ходят в одинаковом и не улыбаются, размножаясь либо через пробирки, либо как автоматы, а за хранение сонетов Шекспира полагается расстрел, — стало штампом в мире, где популярность Шекспира и без всяких запретов катилась к нулевой отметке.

Нам сегодня не кажется, что мы лишены лирического чувства — до тех пор, пока мы не сравним себя с предками, жившими хотя бы сотню лет назад.

Тут уместно привести колонку в майской британской Times, посвященную, по выражению автора, «культу тупости и банальности».

Согласно приложению «Как это потратить» от Financial Times, за 127 тысяч фунтов можно приобрести «крайний/предельный» (ultimate) электрический рояль-самоиграйку Steinway, пишет колумнист Times. «Предельность» данного рояля состоит в том, что он не только воспроизводит до терции времени игру великих пианистов-людей, но также полностью повторяет силу давления их гениальных пальцев на клавиши.

Иными словами, за 127 тысяч фунтов богач может приобрести себе набор невидимых гениев, играющих на более-менее настоящем инструменте, что сообщает ну совершенно тот же живой звук, не пропущенный через колонки.

«Приобретение такого рояля привлекает внимание к хобби, которого вы на самом деле не имеете. «Глядите на меня, говорит этот роборояль! Мой хозяин несколько менее скучный тип, чем вы думали». Этот инструмент сигнализирует: вы можете приобрести большой рояль, но вы слишком заняты и значительны, чтобы играть на нем».

Происходит следующее: в соревновательно-трудоголическом современном мире (разумеется, речь о мире высоких достижений, а не о получателях стимулирующих чеков. — В.М.) преуспела Скучность. Быть скучным, механическим, демонстративно бесчувственным стало своеобразным символом статуса.

Цукерберг хвалится своей вечной серой футболкой, потому что «не чувствует, что занят своей работой, если тратит время на вещи глупые или фривольные». Безос хвалит скучные книжки, которые «помогли ему развить свою схему минимизации сожалений». Билл Гейтс, перспективный холостяк, интересуется более всего тем, как бы сократить население Земли и перевести его на поддельное мясо. Джек Дорси, асексуал и веган, медитирует в бороде. За всех отжигает один Маск — и тот, сказать по правде, балует мир только глубоко скучными айтишными приколами уровня «назвать сына кодом вместо имени» и «устроить менаж-а-труа с голливудскими красотками».

За этими примерами тянутся тысячи и миллионы других скучных искателей успеха — самое плохое в котором не то, что этот успех бесстыден, а то, что он зануден, механистичен, лишен внутренней эстетики.

У процитированного ранее автора Times есть убийственное по-своему воспоминание: «Помню свой выпускной год в университете. Старичок-преподаватель смотрит на нас, свою аудиторию, с улыбкой и говорит: «Ну, в вашем возрасте вы все, видимо, пишете стихи».

Повисает неловкая пауза, аудитория смущенно вертит вихрастыми головами — не-а, не пишем. Мы не писали стихов, мы писали заявления на стажировки.

Позже мне довелось работать в университетской библиотеке и каталогизировать викторианские альбомы: бесконечная череда поэм, акварелей, сушеных цветов».

Досуг XIX и даже большей части XX столетия был досугом деятельным и довольно творческим: сколь бы ни были домашние концерты и домашние пьесы продиктованы желанием подражать высшим классам, законодателям образа жизни — эти подражания не были копиями. Они нередко превращались не только в настоящие личные переживания, но и позволяли вырастать новым творческим величинам.

Современность нанесла массовому лирическому чувству, культуре эмоций сразу два мощных удара.

Во-первых, в нашу жизнь ворвались Высокие Технологии (так принято называть вычислительные и коммуникационные прорывы последних десятилетий), что не просто утолило вечную человеческую скуку и нужду во впечатлениях, но захлестнуло человечество избыточной, хищной, даровой, агрессивной тысячеглавой волной впечатлений, информаций и переживаний.

Объем ущерба, наносимого человеческой способности воображать современным «лимбическим капитализмом», то есть комплексом технологичных приемов по моментальному удовлетворению простейших запросов лимбической системы нашего мозга в обмен на наше время и (очень небольшие) деньги — только предстоит оценить. Какой ущерб нанесен и наносится этим лимбическим капитализмом способности творить, мы тоже поймем окончательно тогда, когда выйдут на покой последние представители «поколения икс», выросшие еще в обстановке мотивирующей скуки.

Во-вторых, наша эпоха является, по меткому высказыванию одного известного российского финансиста, первой эпохой, в которой до действительно огромных денег и даже настоящей власти дорвались представители «алгоритмической интеллигенции». То есть увлеченные, но зачастую довольно асоциальные создатели программ, приложений, схем, работающих без человека и скорее форматирующих его под себя, нежели понимающих его и пытающихся к нему приспособиться.

Этот новый вид элиты, безусловно, трудоспособен, меритократичен, на свой лад очень креативен и, вероятно, заслуживает своего успеха, но его трудно упрекнуть в высоком уровне гуманитарной культуры.

Эта алгоритмическая элита лимбического капитализма, если и пишет стихи сама, то, скорее, по своей собственной старой (доинтернетовских времен) гуманитарной памяти. Те же, кто пришел следом, современные «от тридцати и младше», уже обучаются у нее чему угодно, но не эстетике и лирическому чувству.

Итог — еще очень ранний — можно наблюдать уже сегодня: не только писание собственных стихов и чтение чужих, от Гомера до Шекспира и от Пушкина до Леонарда Коэна, сегодня приближается к забвению и исключено из массового представления о социальном стандарте. На спаде такое явление, как хобби, в развитых странах исчезают (постепенно, но быстро) коллекционирование марок, моделирование и всякое рукоделие с декупажем. В Великобритании перед пандемией три года подряд наблюдалось падение посещаемости музеев и галерей, и это не только ее проблема.

Возможно даже, что и чудовищная идеологизация масскульта, наблюдаемая в последние пять лет, включая такой, казалось бы, несокрушимый бастион, как американский кинематограф, также отчасти является следствием вымывания личного лирического чувства и личной культуры из числа приоритетов современника.

Теснимая, с одной стороны, перепроизводством лимбического «доширака для восприятия», а с другой — ролевыми моделями в виде горделивых утомительных зануд, получивших главный доступ к золоту, власти и дочерям человеческим, персональная культура в целом сегодня находится не то чтобы под запретом или под гнетом, нет, гораздо хуже. Она просто вытеснена в маргинальность, на периферию человеческих ценностей.

Против нее работают два величайших оружия на свете — развлечение и престиж.

И реабилитация этой, казалось бы, непрактичной и даже излишней для успешности 2020-х сущности состоится, надо думать, не раньше, чем ее недостаток приведет антиутопию XXI века, сформировавшуюся без всякого внешнего насилия, к известному нам из книжек финалу.

Автор
Виктор МАРАХОВСКИЙ, публицист
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе