Полсотни развивающихся стран, в которых проживают 40% населения третьего мира, тратят на здравоохранение меньше, чем на выплату процентов по госдолгу. А как вообще образовалась пропасть между развитыми и развивающимися странами, почему лидером мира стала Европа, а не Малайзия, у которой имелись на это все шансы? Осмысления процесса до сих пор нет. О том, как выскочить из ловушки, которая фиксирует отсталость, рассуждает экономист Александр Виноградов.
Зафиксированы в отсталости
Четверть века назад в стране произошел дефолт. Событие это, безусловно, оставило свой отпечаток на всех, кто был тогда в сколько-нибудь сознательном возрасте. Более того, страх дефолта как некоего экзистенциального ужаса закрепился в людях. Россия здесь не уникальна: в развивающихся странах дефолты в некотором смысле норма. Рекордсмен — Аргентина с ее 9 дефолтами, три из которых были в этом веке. Только в прошлом году дефолты произошли в Мали, Гане, Сальвадоре и на Шри-Ланке.
По недавнему исследованию ООН, валовой государственный долг достиг колоссальных $92 трлн, при этом рост долга в развивающихся странах идет вдвое быстрее, чем в развитых. Согласно этому же документу, в среднем страны Африки вынуждены занимать деньги вчетверо дороже, чем американцы, и восьмикратно дороже, чем европейцы, — низкая кредитоспособность, выраженная в рейтингах, дает о себе знать. При этом 52 развивающихся страны, в которых проживают порядка 40% всего населения этих стран, уже сейчас имеют серьезные долговые проблемы: к примеру, 45 стран из этого набора тратят денег меньше на здравоохранение, чем на выплату процентов по госдолгу. ООН пытается закончить это исследование на позитивной ноте, призывая к полноценной реформе международной финансовой архитектуры, включая долговую архитектуру, целью ее должна стать более «инклюзивная» (об этом термине ниже) система, поддерживающая рост и развитие в, кхм, развивающихся странах, но толку от этого призыва, очевидно, немного.
Отойдем немного от жесткого позиционирования, от того самого «кто и почему должен будет всем этим заниматься», посмотрим на картинку из «абстрактного гуманизма». Ну да, бедные они и несчастные, ай-ай, нехорошо, надо бы как-то их спасать, развивать и всячески оказывать им помощь. Но на этом этапе возникает вопрос: а как они оказались в таком положении, на каком этапе произошло закрепление «развивающегося» статуса, можно ли это как-то обойти?
Ответов на предварительном этапе анализа два.
Во-первых, взрывной рост Запада начался с промышленной революции и распространения капитализма в некапиталистической среде, с сопутствующим структурированием ее «под капитализм». Эта тема была затронута еще век назад Розой Люксембург в ее книге «Накопление капитала», но она не входит в то, что активно изучалось в советской политэкономии, поскольку данную книгу активно критиковал Владимир Ленин (да и написана она была в попытке доработать идеи Карла Маркса, закрыть дыры и недоработки его теории). Из этого, очевидно, следует, что те, до кого капитализм добрался позже, оказались зафиксированы в отсталости. При этом рассматривать вопрос, почему промышленная революция началась именно что на Западе (точнее, в Великобритании), мы сейчас не будем, хотя эта тема очень благодатна для вариантов «что, если» — достаточно вспомнить Рим, почти вплотную подошедший к мануфактурному производству той же ceramica sigillata.
Во-вторых, рассуждая сугубо на уровне исторического процесса, можно сказать, что та страна, которая не стала развитой к последней четверти XIX века, так и осталась в развивающихся. Суждение, безусловно, жесткое, провоцирующее искать (и находить!) контрпримеры, и они даже есть — Норвегия или, скажем, Израиль, но это все частные случаи, обусловленные теми или иными локальными условиями, либо же не очень протяженные во времени.
Осмысления этого процесса толком не проведено, хотя концепций существует масса. Да, есть понятие «великая дивергенция», введенное в конце прошлого века Сэмюэлем Хантингтоном, которое как раз и указывает на это резкое ускорение развития стран Запада (Европы и Нового света). Самое известное объяснение — «менталитет у них такой»; за этими словами может скрываться вообще что угодно. Разумеется, предпринимались попытки приплетать и религию, причем при поддержке с обеих сторон: «протестантская этика» против «духовности», об этом писал Макс Вебер. Фернан Бродель в «Материальной цивилизации» утверждает: «Если сравнивать европейскую экономику с экономикой остального мира, то, как представляется, она обязана своим более быстрым развитием превосходству своих экономических инструментов и институтов — биржам и различным формам кредита».
Далее, в 1981 году австралийский историк экономики Эрик Джонс выпускает книгу «Европейское чудо», где указывает на демографию — европейский контроль над численностью населения посредством поздних браков позволил создать условия для выхода из «мальтузианской ловушки». Попытку добавить биологии и географии предпринял Джаред Даймонд в своей широко известной книге «Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих обществ», появившейся в 1997 году; более новые исследования говорят уже о человеческой генетике и потребляемых в пищу культурах. Далее, Дэвид Ландес в книге «Богатство и нищета наций» пишет о культуре: способности европейцев накапливать знания и технологии. Сюда же можно отнести и вышедшую в 2012 году книгу Why Nations Fail, написанную Дароном Асемоглу и Джеймсоном Робинсоном. Авторы утверждают, что существует два разных типа «экономических институтов»: одни («инклюзивные») способствуют экономическому росту и одновременно подтачивают господствующее положение правящей элиты, другие («экстрактивные») же укрепляют власть той же самой элиты, но при этом не дают населению вырваться из объятий нищеты. Понятно, что, по их мнению, Запад поддерживал институты первого типа, а Восток — второго, и получилось то, что получилось.
Полируется же это все фиксацией «Великой конвергенции» — резкого ускорения темпов роста в развивающихся странах примерно с последнего двадцатилетия XX века, превышение их над темпами развития западных экономик. Конвергенция, однако, куда-то делась лет 10 назад, когда оказалось, что развитые страны, несмотря на свои огромные долги, продолжают как-то справляться с ситуацией. При этом у развивающихся то дефолт, то резкая девальвация, призванная удешевить собственный экспорт, дав ему преимущество на рынке, то политический либо же военный переворот, в чем особенно оказалась заметна Африка. И на выходе — картинка, слегка очерченная в первом абзаце данного текста. Но это сейчас; вопрос в том, как ситуация может выглядеть в дальнейшем, — на уровне гипотезы. При этом стоит помнить, что никто не отменял ни мирового разделения труда, ни круговой причинности по Гуннару Мюрдалю.
Нищие тоже важны для мировой экономики
Капитализм, напомним, расширялся по территории, где его еще не было, где не существовало промышленного производства, постоянной жесткой конкурентной борьбы и потока инноваций, но где трудились свои локальные ремесленники, велась своя деятельность и, главное, где имелись деньги, золото и серебро. Иначе говоря, у тех, кто не вошел пока в капиталистический контур, было ценное, и его «изъяли»: с выгодой купили товары, более дешевые, чем свои, а со временем те, кто был недалеко от центра, сами полностью вовлеклись в этот контур на хорошем положении в разделении труда. Но будет ли ценное у тех, кто остался сейчас за бортом экономического развития? «Здравый смысл» говорит, что нет, что нищие голые негры не нужны Первому миру с его роботами и космопланами. Но это сомнительно. К примеру, особенность текущей ситуации заключается в том, что ключевой товар нынешнего времени — микропроцессор, он же чип — так распространен (и позволяет осуществлять всякие технологические чудеса) в том числе и потому, что почти любой нищий негр может позволить себе хоть какой сотовый телефон. А может позволить в том числе и потому, что чипов производится много и каждый из них в отдельности недорог.
Иными словами, даже тот небольшой спрос, обеспечиваемый нищими жителями развивающихся стран, оказывается весьма важным для мировой экономики в целом и для экономики стран Первого мира в частности. Спрос, однако, должен быть для этого платежеспособным, т. е. должно быть то, что есть у этих самых нищих и в чем нуждается Первый мир. Таких товаров в обозримом промежутке просматривается два: дешевый труд, особенно в сфере объективно несложной, но трудно роботизируемой деятельности вроде ухода за пожилыми людьми. Второй же товар понятен и привычен — это природные ресурсы, которые зачастую проще купить, чем добывать самостоятельно или тем более ограбить кого-либо.
На этом этапе хочется выскочить из этой ловушки, которая фиксирует отсталость. На ум приходит три варианта — либо все развивающиеся страны дружно предъявят всем развитым странам и потребуют у них помощи, капиталов и технологий, либо развивающаяся страна отказывается от работы на мировом рынке. Либо же кто-то и почему-то начнет вкладывать капитал в развивающиеся страны, наращивая их уровень технологий, культуры, инфраструктуры, образования и капитала.
Первый, очевидно, нереален: противоречия мешают, особенно если их поддерживать извне; кроме того, развивающимся странам попросту не хватает проработанной культуры и знаний, чтобы осознать всю эту ситуацию во всем ее хтоническом колодезном ужасе. Второй же вариант парадоксальным образом может привести к одновременному обеднению при локальном «импортозамещении» — собственно, нечто подобное сейчас можно видеть в РФ. Что-то свое стало появляться, но при заметном росте цен, что вполне видно в производстве автомобилей. Третий же нереален совсем. При этом он, бывает, используется в рамках отдельной страны, когда деньги, полученные от эффективной деятельности, вкладываются в некие недоразвитые районы, но это почему-то, что удивительно, не останавливает оттока капитала и людей в более подходящие для жизни и деятельности места.
Резюмировать можно двумя тезисами.
Во-первых, текущий порядок вещей складывался исторически, из проектов и случайностей, ошибок и точного расчета, удач и неудач. К примеру, лидером мира имела внятные шансы стать Малайзия (за подробностями — к прекрасной книге Уильяма Бернстайна «Великолепный обмен»), а Европа могла оказаться заросшей периферией, но мы имеем то, что имеем. Это не означает, что к ситуации нельзя приложить проектное решение, но здесь как раз и возникает вопрос позиции, «кто и почему».
Во-вторых, в обозримом будущем никакого раскола на продвинутых и отставших в человеческой цивилизации не предвидится, пока полезными ценностями остаются дешевый неавтоматизируемый труд и торгуемые редкие ресурсы. Опять же, это есть в культуре — фильм «Элизиум» 2013 года ровно о таком сценарии. А что дальше, если/когда научное познание мира доберется до генетического улучшения отдельных особей всего вида?.. Вопрос открытый.
Конечно же, как-то это негуманно. Вроде бы. Но, увы и ах, это есть вековая норма.