«Белорусский проект» на «великой шахматной доске»

Новая уния Александра Лукашенко с Ватиканом и Западом в свете политической онтологии Сэмюэля Хантингтона

 Так в чем проблема, чего вы лезете в эту Россию, где вас пинают? Неужели вы не понимаете, что уже не первый раз создается ситуация, когда нас хотят взять голенькими и голыми руками, бесплатно? 

27 апреля 2009 года папа Бенедикт XVI принял в Ватикане президента Белоруссии Александра Лукашенко. Ватикан стал первым государством Европы, согласившимся принять на официальном уровне до недавнего прошлого невъездного и опального в глазах Запада белорусского лидера. Это событие можно рассматривать как закономерный итог тенденции, явственно просматривавшейся с осени прошлого года, когда после войны в Южной Осетии Лукашенко неожиданным образом перестал находиться в немилости у Запада, который приостановил санкции в отношении Белоруссии, несмотря на ужасную, по мнению европейцев, ситуацию с правами человека в этом государстве. А в феврале текущего года Евросоюз также принял Белоруссию в откровенно антироссийскую политическую программу «Восточное партнерство» наряду с такими «европейскими» для Запада соседями России, как Украина, Молдавия, Грузия, Армения и Азербайджан. 
Ватиканский прорыв в Европу 

Эта первая после долгих лет отвержения Лукашенко «цивилизованным миром» встреча с Европой свидетельствует о заинтересованности Ватикана стать посредником между Западом и белорусским президентом - блудным сыном Европы и Католической церкви, который изъявил наконец-то желание вернуться в европейскую семью народов и в объятия любящего его святого отца. Лукашенко как опытный политик понимал, что должен извлечь максимум выгоды из столь благоприятной для него политической конъюнктуры, отблагодарить папу за его милости, а также неким политическим актом подтвердить серьезность своих намерений и дальше сотрудничать с Ватиканом и Западом. Учитывая негативный в прошлом имидж Лукашенко на Западе, для него это та игра, в которой придется делать крупные ставки. 


А чего может еще хотеть от него Ватикан, как не душ его подданных и использования его самого в своей игре с Русской православной церковью? Политический момент для сближения с последней, по мнению Святого Престола, является в настоящее время исключительно благоприятным, поскольку в Русской церкви сменился предстоятель. Об усопшем патриархе Алексии II консервативные католические круги, особенно при Иоанне Павле II, не стеснялись отзываться подчас крайне негативно, обвиняя его в чрезмерной подозрительности и скрытой враждебности к Католической церкви. Причина тому - нежелание Алексия II осуществить мечту великого польского папы: посетить Россию и встретиться с патриархом, что означало бы на языке церковной дипломатии выражение лояльности России в отношении Ватикана и стремления Русской православной церкви к примирению и сближению с католиками. Но теперь и в Ватикане, и в Москве духовная власть в руках преемников названных церковных лидеров, нынешний папа уже неоднократно встречался с новым русским патриархом, когда тот еще возглавлял Отдел внешних церковных связей, поэтому в Ватикане стараются не упустить свой шанс. 


И Лукашенко, этот бывший борец с Западом, тут как тут - к услугам Ватикана. Непосредственно перед поездкой к папе он выступил с инициативой организовать на территории Белоруссии встречу папы с патриархом Кириллом, обосновывая свое предложение тем, что «Белоруссия - это место святое, потому что здесь нет разногласий между католиками и православными», и если встреча не состоится, то «это повредит людям, католикам и православным». Из приведенных слов белорусского президента следует, что подлинный смысл встречи предстоятелей обеих Церквей состоит в примирении католических и православных народов во всемирном масштабе (ибо в Белоруссии нет межконфессиональной конфронтации), то есть в некоей будущей всемирной унии этих ветвей христианства, уже почти тысячу лет пребывающих в схизме. 


Симптоматично, что Ватикан не только не воздержался от комментирования посреднического проекта Лукашенко, но и активно и горячо поддержал его. При этом представитель Святого Престола также подчеркнул вселенский характер инициативы Лукашенко: «<...> это важно для будущего христианства, для мира в целом». Таким образом, Лукашенко не просто становится важным новым восточным партнером Евросоюза в его геополитической борьбе с Россией, но и обретает прямо-таки исключительную значимость как необходимый посредник в глобальном проекте Запада по объединению Католической и Православной церквей. Ради таких перспектив Лукашенко, захвативший на встречу с папой своего внебрачного пятилетнего сына, не постеснялся откровенно подхалимским языком выразить глубокое удовлетворение от встречи с понтификом: «Я видел многих политиков, но такой заинтересованности, лучезарности и светлости в глазах я не видел ни у кого. Я не чувствовал никакого барьера. Он не забыл, что я приехал с сынишкой, и сказал, что он хотел бы, чтобы я пригласил малыша. Насколько у него велико притяжение к детям. Для меня это был еще один из факторов, чтобы сказать, что этот человек - от Бога». 


Сколь глубокими были горечь и разочарование Лукашенко, когда он узнал о полном фиаско своего глобального экуменического проекта!.. 12 мая заместитель председателя Отдела внешних церковных связей Московского патриархата протоиерей Георгий Рябых заявил об отказе от посреднических услуг белорусского президента в организации встречи и переговоров с Бенедиктом XVI. Лукашенко отреагировал на это в привычной для него резкой (причем на этот раз - особенно) манере: «Какая здесь политика? У кого-то в России что-то чешется, как говорил Черномырдин. Так чешите в другом месте. <...> Католики - это наши люди, и то, что я им пообещал, я все сделал. Они считают меня своим президентом». 


Что же, в политиканстве, как всегда, виновата Москва - это общий посыл всех ее евразийских «союзников». Лукашенко, несомненно, взвесил собственные политические преференции от оказания такого рода глобалистских услуг Западу.


Для консервативного папы Бенедикта XVI встреча с политиком со столь сомнительной на Западе репутацией и готовность воспользоваться его посредническими услугами не вызвали совершенно никаких морально-этических проблем. Хотя Ватикан не устает позиционировать себя в качестве высшего морального авторитета человечества, для обеспечения религиозной экспансии или политического влияния он не чурается использовать любые политические средства, в том числе стоящие «по ту сторону добра и зла». Это было многократно продемонстрировано Святым Престолом на протяжении XX века. Вспомним хотя бы дружеские взаимоотношения ультраконсервативного папы Пия XII с фашистскими лидерами Италии, Хорватии и Словакии - основателем европейского фашизма Бенито Муссолини, кровавым вождем усташей Анте Павеличем и католическим священником-президентом Йозефом Тисо. Или откровенную политическую поддержку не столь консервативными послевоенными преемниками Пия XII разного рода диктаторов - таких, как испанец Франко, чилиец Пиночет или филиппинец Маркос. 


В этом смысле именно подчеркнутая консервативность Бенедикта XVI, по всей вероятности, придает ему независимость от политической конъюнктуры современного Запада, что вряд ли мог себе позволить его популярный польский предшественник, во многом обязанный именно Западу за более чем щедрую политическую и финансовую поддержку в его бескомпромиссной борьбе с коммунизмом. Подобная стратегия отказа от безусловной принадлежности к какому-либо политическому лагерю из-за претензии на светскую власть и глобальность собственной духовной миссии, а также дистанцирование Святого Престола от современных секулярных ценностей западного мира (демократии и защиты прав человека) обусловили решение папы протянуть руку заклейменному демократическим Западом в качестве «последнего диктатора Европы» Лукашенко. 


Интересно, что именно Бенедикт XVI стал первым за многие столетия папой, приказавшим убрать из списка своих многочисленных титулов наименование «Патриарх Запада». Этот политико-религиозный сигнал можно истолковать по меньшей мере трояко: как претензию на глобальность и отказ от регионального западного характера своей компетенции, как отделение Церкви от аморальных западных ценностей и ориентацию на традиционные общества развивающихся стран с консервативным укладом, а также в чисто религиозном отношении как отказ папы первоиерархам Православной церкви в праве равноценности духовного апостольского преемства по сравнению с католиками. Именно последняя интерпретация папского решения вызвала в свое время опасения и протесты в православном мире, поскольку православным было известно, что нынешний папа, бывший ранее префектом Конгрегации вероучения кардиналом Ратцингером, являлся автором энциклики Dominus Jesus (2000 год), поставившей под сомнение доктрину либеральных католиков времен Второго Ватиканского собора о Православной церкви как о Церкви-сестре, что практически означало снятие ограничений для католической миссии на канонических территориях Православной церкви. 


В политической активности Ватикана снимается онтологическое различие политики, религии и морали, поскольку, согласно консервативному католицизму, хорошо все, что соответствует воле святого отца. В случае с визитом Лукашенко целью Ватикана являлось, конечно же, не морально-религиозное поучение в отношении поступков очередного борца с западной демократией, не постеснявшегося предъявить высшему моральному арбитру своего внебрачного сына. Святой Престол вознамерился употребить политический ресурс Лукашенко для распространения сферы своего влияния на всю православную цивилизацию с центром в столь нелюбимой в последнее время белорусским президентом России. Лукашенко отлично понимает такой политический расклад между Западом, Ватиканом и Московским патриархатом. Нуждающийся в легитимизации в «цивилизованном мире», он отправился к папе, рассчитывая сыграть на противоречиях между названными центрами силы, а также надеясь, что Бенедикт XVI не потребует от него «усиления демократии» и уважения прав человека в Белоруссии. 


Православная цивилизация как культурная идентичность 


Термин «православная цивилизация» активно употреблял Сэмюэль Хантингтон. По силе и глубине политологической мысли, а также по реалистичности представляемой картины мира концепция Хантингтона может сравниться только с идеями немецкого пророка «Заката Европы» Освальда Шпенглера. Хантингтон был не только знаменитым профессором Гарварда, но и многолетним советником и экспертом Госдепа США и принадлежал к немногочисленной группе наиболее ярких американских политиков и политологов - таких, как Генри Киссинджер и Збигнев Бжезинский, - которые не только рефлексировали, но и реально творили современную стратегическую геополитику Запада. Но в случае Хантингтона чрезвычайно важен исторический контекст появления первой публикации его основополагающей работы «Столкновение цивилизаций» в журнале Foreign Affairs в 1993 году. 


К концу 80-х годов прошлого века «вестернизированный», по выражению Хантингтона, Горбачев, осуществляя перестройку, выдвинул два проекта взаимоотношений с Западом. Первый сводился к отказу от силового ведения геополитики и констатации такой модели будущего глобального мира, которая исключала бы идеологические конфликты между разными цивилизациями. Второй утверждал так называемые общечеловеческие ценности, подчеркивал их универсальный характер и решительно отвергал какую-либо релятивистскую критику универсальности этих ценностей со стороны всевозможных адептов культурной гетерогенности. И совершенно логичным образом непосредственно вслед за популяризацией обоих проектов Горбачева вышла книга радикального либерала Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек» (1992), где горбачевский выбор интерпретировался в качестве «конца истории» в смысле окончательной и триумфальной победы либерализма над авторитаризмом в формах фашизма и коммунизма. 


Буквально уже через год, в 1993 году, Хантингтон опубликовал свою знаменитую статью, которая явилась онтологическим ответом Запада на концепт Горбачева-Фукуямы. Смысл ответа заключался в радикальном отрицании названных проектов. Вместо глобального мирного сосуществования Хантингтон постулировал очертания принципиально новой структуры глобального конфликта, вместо универсальных общечеловеческих ценностей он обосновывал понятие «культурная идентичность», то есть оправдывал зависимость ценностей индивида от его культурной принадлежности. Причем формулировал это намного более жестко, чем любая предшествующая либеральная идеология. 


Сам Хантингтон говорил об основной концепции своей системы предельно откровенно: «В новом мире центральным фактором, определяющим симпатии и антипатии страны, станет культурная идентичность. Да, страна могла ждать вступления в блок во время холодной войны, но она не может не иметь идентичности. Вопрос «На чьей вы стороне?» сменился более принципиальным: «Кто вы?» Каждая страна должна иметь ответ. Этот ответ, культурная идентичность страны, и определяет ее место в мировой политике, ее друзей и врагов». 


То есть имеются некие объективные, а не конъюнктурные причины и критерии, по которым не политическая самоидентификация - ее в принципе можно свободно выбрать, - а культурная идентичность, являющаяся врожденным, как индийские варны, качеством человека, должна определять его место в политической ситуации будущего. И Хантингтон объяснил причины, разделяющие человечество, в том числе Россию и Запад, на уровне политической онтологии. 


Во-первых, американский мыслитель назвал религию идейным фундаментом каждой из существующих в настоящее время обособленных мировых цивилизаций. И если для цивилизации Запада это католицизм, а также протестантизм в качестве производной от изначальной католической парадигмы, то для России это православие, которое, как ощущал Хантингтон, в своей целостности задает иную культурную парадигму, не сводимую к католицизму. В системе Хантингтона здесь возникает единственное исключение, когда первоначально одна религия - христианство - распадается на две столь антагонистические парадигмы, что, несмотря на, казалось бы, догматическую близость вероучений, не существует возможности их реальной конвергенции в одну цивилизацию до тех пор, пока одна из религиозных традиций не пожертвует своей онтологической сущностью в угоду другой. Иначе говоря, Запад не примет православную традицию в свою духовную сферу до тех пор, пока православие не заключит унию с католицизмом. Причем не имеет значения, что современный католицизм все более и более перестает являться для секуляризованного Запада даже относительно важной ценностью. Гораздо более важным является тот факт, что в процессе исторического генезиса современный Запад стал тем, что он есть, благодаря католицизму. У Запада на настоящий момент просто нет другой духовной основы, с которой его культура в своей целостности могла бы быть идентифицирована. Поэтому Запад не выжил из ума, чтобы позволить себе духовно-культурную диверсию, воспринимая в чистом виде православные ценности, без их выхолащивания посредством осуществления унии с католицизмом. Хантингтон не мог вербально выразить сущностное политико-онтологическое отличие восточного христианства от западного, но он чувствовал его интуитивно и поэтому отказывал странам с православной культурой в праве автоматически, как бы по факту рождения, принадлежать к западной цивилизации. 


Во-вторых, Хантингтон постулировал и вторичную дифференциацию культурной идентичности внутри каждой обособленной цивилизации, вводя разделение на стержневые и периферийные страны. Например, Россию не просто отнес к православной цивилизации, но объявил ее стержневой страной православной традиции, равно как и Китай - стержневая страна синской, а Индия - индуистской цивилизации. Для уникальной западной цивилизации существуют два цивилизационных стержня - США и франко-германский блок как ядро европейской интеграции. Быть стержневой страной одной из самодостаточных цивилизаций означает иметь намного больший градус собственной культурной идентичности в сравнении с какой-либо периферийной страной этой же цивилизации. Отсюда чаяния прозападных либералов, не принадлежащих по праву рождения к западной цивилизации и, более того, происходящих из стержневой страны другой цивилизации - например, России, - являются, по Хантингтону, безответственными перед лицом будущего конфликта цивилизаций. Ведь, желая быть с Западом, они представляют иную цивилизацию и к тому же еще страну с противостоящим Западу цивилизационным проектом. Чего же они ждут и на что надеются? Чтобы Запад принял их в свои объятия и сам заразил собственную цивилизацию духовной чуждостью, осуществляя безумный синтез наподобие того, к чему призывают сегодня, например, радикальные западные левые, призывающие к полной интеграции исламской культуры в западную - хотя бы путем включения некоторых норм шариата в британское светское право? Но даже исламские страны в отдельности представляют у Хантингтона для Запада меньшую культурную опасность, чем Россия, поскольку в исламской цивилизации отсутствует стержневая страна. 


Однако все-таки жесткий культурный детерминизм не может быть успешным политическим фактором, поскольку если ситуация для некоей страны и народа раз и навсегда задана, то существует очень мало возможностей для динамики и маневра в будущем. К тому же культурная идентичность, сформулированная как судьба и предопределение, лишает индивидуумов свободы выбора, что непосредственно подрывает основы либеральной идеологии. Хантингтон понимал это уязвимое место своей концепции и специально уточнял, что любая страна все-таки имеет возможность сделать выбор в пользу другой - в первую очередь западной - цивилизации, но при этом она должна сделать больше, чем заявлять пустые политические декларации, то есть должна дать сущностный ответ на вопрос «Кто вы?». 


Поэтому Лукашенко не просто видный политик (это, пожалуй, определяет его политическое долголетие, а также позволяет ему надеяться, что представленный папе пятилетний сын будет преемником своего отца), но и великий региональный стратег, достойный ученик Хантингтона. Он понимает, что его страна (относимая Хантингтоном к периферии православной цивилизации) и подвергаемая им в последнее время остракизму Россия (как стержневая страна православной цивилизации) должны делать, чтобы искренне ответить Западу на вопрос «Кто вы?». Перво-наперво надо заключить новую унию с католиками, поскольку очень приятно общаться с такими обаятельными людьми, как «последний христианин» - папа Бенедикт XVI, не требующий от Лукашенко никакой демократической демагогии. А там будет видно - может быть, цена ответа Западу на вопрос «Кто вы?» и не будет, как в случае с возможным сближением с католиками, представлять угрозу для власти белорусского президента. Проблема для Лукашенко и одновременно причина неудачи его экуменического проекта заключаются в том, что он для реализации своих гениальных идей должен апеллировать к не зависящему от него Московскому патриархату. Ведь в отличие, например, от Украины Белоруссия не имеет карманных православных церквей, всегда готовых к унии с Западом по причине устойчивой нелюбви к москалям. 


Однако из современных лидеров стран православной цивилизации не один Лукашенко такой великий политический стратег. Украинский президент Ющенко, оказывается, делает то же самое: недавно он побывал в том же Ватикане с проектом объединения всех украинских православных церквей и Греко-католической церкви в единую Поместную церковь Украины! Но надо отдать ему должное - он все-таки не тянет в свою унию с католиками Россию, если, конечно, не считать многострадальной Украинской церкви Московского патриархата, и к тому же имеет на Западе принципиально отличный от Лукашенко имидж идейного западника и убежденного демократа-глобалиста. 


А может быть, дело здесь вовсе не в гениальности и уникальности белорусского или украинского президента, а в некоторых объективных культурных и исторических парадигмах развития культур их государств - культур, обуславливающих схожие черты эволюции идентичностей в рамках ответа на вопрос «Кто вы?». 


История Белоруссии - катастрофа национальной идентичности 


К сожалению, даже многие российские политики и интеллектуалы имеют чрезвычайно слабое представление об истории и культурных ценностях белорусского народа. На уровне обыденных представлений принято считать, что Белоруссия даже в силу своего названия - это почти регион России, такая своеобразная Болгария в качестве шестнадцатой республики Советского Союза. Придерживающиеся подобного мнения, наверное, сильно удивились бы, узнав по крайней мере три факта из белорусской истории. 


Во-первых, этноним «белорусы» в отношении предков современного белорусского народа или название «Белоруссия» применительно ко всей ее нынешней территории не были заметно распространены в народе практически вплоть до вхождения этих земель в состав Российской империи в конце XVIII века. 


Во-вторых, сегодняшняя Белоруссия как совершенно законная правопреемница Великого княжества Литовского на протяжении более пятисот лет ее взаимоотношений с Московским государством и Российской империей являлась отнюдь не младшим братом и ближайшим другом Москвы, а главным конкурентом и неизменным геополитическим врагом России в борьбе за влияние в Восточной Европе. В-третьих, главным политическим инструментом Великого княжества Литовского была идеология унии в политическом и религиозном отношениях, а также в смысле культурной и национальной идентичностей. 


Что касается идентичности белорусов и названия их государства, то, пожалуй, во всей Европе нет более драматической истории народа, существовавшего на протяжении нескольких столетий в собственном государстве под традиционным именем, затем вследствие трагических событий утратившего не только государственность, но и прошлую национальную идентичность и получившего позднее некое новое имя, которое стало восприниматься как вполне традиционное. Именно такая культурно-историческая катастрофа произошла в истории Белоруссии, являющейся прямой исторической правопреемницей Великого княжества Литовского, Русского и Жемойтского. В этом названии под княжеством Литовским подразумевалась территория современной Белоруссии, народ которой имел самоназвание «литвины». Княжество Русское составляли современные украинские и западнорусские земли, присоединенные к Великому княжеству Литовскому позднее - во время монгольского нашествия. А княжеством Жемойтским назывались земли сегодняшней Литвы - в период образования Великого княжества Литовского это была периферия. (На протяжении полутора веков здесь господствовал Тевтонский орден, и великий князь литовский Витовт четырежды передавал эту территорию немцам.) 


Но Великое княжество Литовское успешно существовало и без современных собственно литовских земель, поскольку оно было образовано князем Миндовгом отнюдь не в нынешней прибалтийской Литве, а на территории современной Западной Белоруссии. Его первоначальной столицей был современный город Новогрудок Гродненской области, возникший на землях балтского по происхождению племени ятвягов, проживавших на территории нынешних Гродненской, Брестской и части Минской областей. Элита этого воинственного племени сыграла важнейшую роль в образовании будущего мощного государства. Вероятнее всего, происхождение слова «Литва» восходит к названию земли племени ятвягов - Ятва. При этом очевидно, что государство с таким названием возникает посредством культурного синтеза двух разнородных, хотя и близких друг к другу этносов, предков современных белорусов - балтов-ятвягов на западе и славян-кривичей на востоке Белоруссии. Это уже была некая культурная уния балтов и славян, породившая впоследствии литвино-белорусский этнос. Но выглядела эта культурная уния совсем не так, как писали советские историки в школьных учебниках: что белорусы (такое название в XIII-XIV веках в рассматриваемом регионе отсутствовало) с их славянским элементом объединились с литовцами, принадлежавшими к балтской культуре (вместо «литовцев» тогда существовали отдельные балтские племена, включая издревле проживавших на «белорусских» землях ятвягов). Поэтому проблема национальной идентичности современных белорусов заключается в том, что именно их средневековые предки изначально именовались литвинами и заложили политические и культурные основы Великого княжества Литовского. Но в результате унии этого государства с Польшей народ стал постепенно терять право на собственное имя! 


Литвинами, или литовцами, поляки предпочитали считать не предков современных белорусов - литвинов, говоривших ко времени Люблинской унии 1569 года как на западе, так и на востоке современной Белоруссии на западнорусском (отличавшемся от современного белорусского - так называемом руськом) языке, что свидетельствовало о славянской ассимиляции ятвягов, входивших еще с X века в Киевскую Русь, а запоздавших со славянской ассимиляцией жемойтов и аукштайтов - предков современных литовцев. Медленные темпы ассимиляции этих балтских племен - по сравнению с их бывшими сородичами ятвягами - в славянскую культуру Великого княжества Литовского служат только подтверждением периферийного значения территории современной Литвы для Великого княжества Литовского. Ведь официальным государственным языком, на котором издавались статуты этого государства, и языком культуры литвинского народа, на котором вышли первые восточнославянские печатные книги, был все тот же руський язык - вплоть до его замены после Люблинской унии на польский язык. 


Манипулирование национальной идентичностью литвинов являлось типичной политико-культурной диверсией польских стратегов Речи Посполитой, желавших для окончательного подчинения Великого княжества Литовского положить конец мирно протекавшему слиянию славянской и балтской культур в один литвинский народ. Политика польских властей Речи Посполитой была ориентирована на создание и закрепление конкурировавших с автохтонным этнонимом «литвины» наименований предков современных белорусов. Поэтому на протяжении XVI-XVIII веков возникло огромное количество различных вторичных, по большей части региональных самоназваний литвинов, неосознанно принявших правила игры их «союзных» стратегов: русские, тутейшие, чернорусы, хацюны, полищуки, пенчуки, малороссы, ятвяги, кривичи, белорусы. Наименование «белорусы» изначально имело узкий региональный характер и относилось даже не к современной Белоруссии, а к Московской Руси и только с течением времени, начиная с XVII века под влиянием Москвы стало распространяться на крайний северо-восток Белоруссии, на полоцкие земли. Западная же Белоруссия в Средневековье именовалась Черной Русью, поскольку это название, как и Белая Русь, всегда было исключительно региональным, и никогда, вплоть до гибели Великого княжества Литовского в конце XVIII века, среди самих литвинов не возникало потребности заменить общее историческое самоназвание «Литва» и этноним «литвины» каким-либо другим. Но под влиянием польской политики имя «литвины» стало в большей мере ассоциироваться не с национальностью, а с гражданством Великого княжества Литовского, существовавшего в качестве автономного государства в объединенной Речи Посполитой. То есть слово «литвины» стало со временем выражать не национально-культурную, а политическую идентичность, которой осталось существовать ровно столько, сколько и самому государству. (Здесь можно провести аналогию с Советским Союзом, где понятие «советский» также означало только политическую, а не национально-культурную идентичность, поэтому оно и исчезло вместе с распадом государства.) 


Гибель государства литвинов произошла неожиданно быстро: в конце XVIII века - во время разделов Речи Посполитой между Пруссией, Австрией и Россией, когда земли Великого княжества Литовского отошли к Российской империи. При этом царское правительство не пожелало признавать наименования «Литва» и «литвины» за так называемым славянским населением Великого княжества Литовского, то есть поступило прямо по шаблону польских культурных империалистов! Николай I, презиравший все польское, ликвидируя после польско-литвинского восстания 1830 года литвинскую Греко-католическую униатскую церковь, стал прилежным польским учеником, когда потребовал от чиновников пропагандировать название «Литва» только в отношении так называемого неславянского, то есть жемойтско-аукштайтского, населения. Царь захотел воспринимать территорию современной Белоруссии только как Западнорусский край и, запретив именовать ее Литвой, а проживавшее там население - литвинами, с подозрением относился даже к названию «Белая Русь», поскольку оно означало все же некоторое отличие этой земли от России. Но с течением времени региональное русское именование полоцких земель подхватывается белорусской национально ориентированной интеллигенцией, и к концу XIX - началу XX века слово «Беларусь» становится символом заново переосмысленной национальной идентичности народа, исключительно политическим путем разделенного со своими «новыми литовскими» братьями. 


Из политических взаимоотношений Великого княжества Литовского и Московского государства смешно выводить какую-то славянскую солидарность, которую сейчас нам пытаются представить как нечто само собой разумеющееся, как духовную основу Союза России и Белоруссии. Оба государства вели друг с другом практически перманентные войны на протяжении нескольких столетий, и вопрос ставился ребром: двум славянским соседям нет места на одной восточноевропейской земле, что в конце концов и подтвердилось, когда Великое княжество Литовское в 1795 году окончательно прекратило существование. 


Но в этом контексте гораздо более значимым является вопрос о причинах потери национальной идентичности литвинами и государственности - Великим княжеством Литовским. Основной причиной подобных драматических событий явился сам способ бытия этого государства, в основе которого лежал концепт унии. Уния - сущность и инструмент политического проекта Великого княжества Литовского начиная с великого князя литовского и впоследствии польского короля, основателя польской королевской династии Ягеллонов Ягайло, заключившего в 1386 году Кревскую унию с Польским государством. По условиям унии за право взять в жены польскую принцессу и получить с помощью такого брака польский престол литвинский князь Ягайло (в православии - Яков, в католичестве - Владислав) должен был сам перейти в католичество из православия (он был только на одну четверть по отцовской линии литвином, на три же четверти - великороссом-тверичанином, поскольку его мать и бабушка по отцу были тверскими княжнами) и обратить в католичество всех литвинов, в первую очередь не крещенных в православие. Эта первая литвинская политическая уния имела откровенно культурно-религиозный характер. Причем Польша и ее Католическая церковь вели себя так, как и подобает политикам с западной культурной идентичностью: за культурно-религиозную идентичность литвинов - польские политические преференции, даже готовность отдать королевский престол и малолетнюю польскую принцессу почти русскому, хотя и внуку великого Гедимина, бывшему православному князю Витебска! 


Но за этой первой классической литвинской унией последовала целая серия других (как политических, так и религиозных) уний, наиболее известные из которых - Люблинская уния 1569 года и Брестская уния 1596 года. Люблинская уния завершила процесс объединения Литвы с Польшей. Тогда Великому княжеству Литовскому, напуганному Ливонской войной Ивана Грозного с немцами, была обещана политическая поддержка Польши в обмен на отказ от некоторых институтов государственного суверенитета и передачу под власть Польши православных с Украины, считавшихся в Литве русскими - в отличие от самих литвинов. Брестская уния осуществила политическое примирение Католической и Православной церквей на территории Речи Посполитой в форме создания на основе Православной церкви Греко-католической церкви, признавшей отказ от православного богословия и подчинившейся римскому папе. 


Уния - это радикальный отказ от собственной культурной, религиозной или политической идентичности в угоду синтеза с другой - чуждой - культурной традицией ради совместного мирного сосуществования и снижения политических рисков. Но и цена за унию соответствующая - духовная капитуляция, готовность поменять культурную идентичность, отказ от борьбы за истину и следование принципу политического консенсуса в форме римского языческого концепта Do ut des («Даю, чтобы ты дал», лат.). Именно по этому пути пошло государство литвинов. Именно этот традиционный для белорусов путь перманентно соблазняет и Лукашенко. Ведь он не может предложить в отличие от России никакого собственного самостоятельного проекта развития белорусской государственности. Ему нужна либо уния с Россией (в форме Союза России и Белоруссии), которую он мог бы использовать как экономически, так и для захвата власти в России (мечта стать президентом России и Белоруссии после Ельцина), либо уния с Западом и Ватиканом. Последнему проекту мешает только «демократический» характер Запада, но весьма способствует отсутствие такового у Святого Престола. 


На подобную унию Лукашенко всегда будет готов пойти ровно в той мере, в какой это не будет угрожать его власти и сможет приносить реальные экономические дивиденды. Основным смыслом унии для белорусского лидера является принцип возмездности, платного обмена товарами - Do ut des, причем все равно, какой товар за какой. Так что молоко за совместную оборону с Россией - это еще не самый экзотический вариант для политика - не только президента белорусских католиков, но и бывшего председателя колхоза, по старой памяти, видно, считающего себя патроном белорусских коров, нуждающихся для выживания в экспорте своего продукта в эту Россию. Во взаимоотношениях с Россией его возмущает именно подозреваемая бесплатность политического партнерства, что явно не характерно для Запада. Но в то же время в случае западной переориентации и союза с бывшими политическими противниками можно легко потерять власть. Так что вся надежда на папу, который, как «человек от Бога», должен совместить в себе все преимущества политических торгов с Россией и Западом без их недостатков. 


Религиозная уния для Лукашенко, как и для князя Ягайло, - это просто политическая целесообразность. Ведь и Ягайло пошел на унию с католиками ради сохранения своей власти от угрожавших ему тевтонов. 


При этом Лукашенко мало заботит, что стало с национальной и религиозной идентичностью литвинов после унии Ягайло. Вся знатная и богатая белорусская аристократия - Сангушко, Сапега, Ромейко-Гурко, Тышкевичи, Ходкевичи и многие другие - в результате унии вынуждена была отказаться от своего языка, религии и даже национальности и с легкостью перешла в лагерь культурных агрессоров, став сначала польским, а затем и русским дворянством. 


Красноречивым примером того, что остается от национальной и культурной идентичности народа, всегда готового положительно ответить на хантингтоновский вопрос «Кто вы?» в пользу чужой цивилизации, является фигура Тадеуша Костюшко - национального героя Польши и США, почетного гражданина Франции, литвино-белорусского шляхтича из Брестской губернии по происхождению и униата по вероисповеданию. Национально-культурную идентичность этого польского националиста, американского патриота и борца с российским империализмом оказалось возможным вычислить только по факту его крещения в Греко-католической униатской церкви, что для белорусских историков является неопровержимым фактом его литвинского происхождения, поскольку если бы его родители были поляками, они не согласились бы на униатское крещение своего сына. Над этим фактом стоит задуматься: что осталось от великого народа и государства еще до его завоевания Российской империей, когда на национально-культурную идентичность личности великого героя Белоруссии указывает только его униатство! 


В белорусской литературе и искусстве морально-духовная деградация белорусского дворянства послеунийного периода талантливо выражена в повести белорусского писателя Владимира Короткевича «Дикая охота короля Стаха» и в поставленном по ней в советское время одноименном фильме. За мистической легендой о мести короля Стаха древнему шляхетскому роду Яновских в историко-романтическом сюжете произведения стоит вполне земная авантюрно-криминальная мотивация. Похожим образом и политико-утилитарное обоснование идеи унии вытеснило в свое время для политической элиты Великого княжества Литовского ее мистико-религиозное оправдание, что послужило в конечном итоге причиной не только духовного опустошения, но и социокультурного умирания белорусской шляхты. 


Поэтому Лукашенко в своих политических амбициях может воображать себя преемником великих литвинских князей Миндовга, Гедимина, Витовта или Ягайло и пытаться, паразитируя на России и используя Русскую православную церковь, осуществлять очередной униатский проект реинкарнации Великого княжества Литовского. По отношению же к России геополитическое значение такой политики Лукашенко лучше всего можно проиллюстрировать образом былинного Соловья-разбойника, который в качестве транзитного хозяина поджидает на перекрестке дорог свою жертву, обладая единственным мощным оружием - смертоносным свистом (в нашем случае - идеологией беспринципного паразитического униатства). Но, как мы помним, Соловей-разбойник был побежден русским богатырем Ильей Муромцем.

Автор: Владимир Близнеков

Политический класс
Поделиться
Комментировать