Время second hand

Из документального романа

Декабрь 2010, Минск


19 декабря 2010 года в Беларуси состоялись президентские выборы. Честных выборов никто не ожидал, результат был заранее известен: победит президент Лукашенко, который правит страной уже шестнадцать лет. В мировой прессе над ним смеются: «картофельный диктатор», «мировой моська», но собственный народ оказался у него в заложниках. Последний диктатор Европы. Он не скрывает своих симпатий к Гитлеру, того тоже долго не принимали всерьез и называли «капральчиком» и «богемским ефрейтором».


Вечером на Октябрьскую площадь (главная площадь Минска) вышли десятки тысяч людей, протестуя против фальсификации выборов. Демонстранты требовали признать недействительными объявленные результаты и провести новые выборы без Лукашенко. Мирная акция протеста была жестоко подавлена спецназом и ОМОНом. В лесах возле столицы стояли в боевой готовности войска.


Всего было арестовано семьсот демонстрантов, среди них семь экс-кандидатов в президенты, на которых еще распространялась неприкосновенность.


После выборов белорусские спецслужбы трудятся день и ночь. По всей стране начались политические репрессии: аресты, допросы, обыски на квартирах, в редакциях и офисах оппозиционных газет и правозащитных организаций, изъятие компьютеров и другой оргтехники. Многим из тех, кто сидит в тюрьме на Окрестино и в изоляторе КГБ, грозит от четырех до пятнадцати лет тюрьмы за «организацию массовых беспорядков» и «попытку государственного переворота» (так сегодня белорусская власть классифицирует участие в мирной акции протеста). Опасаясь преследований и укрепления диктатуры, сотни людей бегут из страны.

 

Из рассказа студентки Тани Кулешовой


«Шли весело, шли несерьезно»


Шли весело, шли несерьезно. Много смеялись, пели песни. Все жутко нравились друг другу. Очень приподнятое было настроение. Кто с плакатом идет, кто с гитарой. Друзья звонили нам на мобильники и сообщали, что пишут в интернете. Так узнали: дворы в центре города забиты военной техникой с солдатами и милицией.


К городу подтянули войска. В это верилось и не верилось, настроение колебалось, но страха никакого не было. Вдруг страх исчез. Во-первых, вон сколько людей. Десятки тысяч! Самые разные люди. Никогда нас не было так много. А во-вторых, мы у себя дома. В конце концов, это наш город. Наша страна. В нашей конституции записано: народ имеет право собираться мирно, проводить митинги и демонстрации. Есть закон! Мы первое непуганое поколение. Небитое. Нестреляное. А если посадят на пятнадцать суток? Подумаешь! Будет о чем написать в ЖЖ. Пусть власть не думает, что мы стадо, которое слепо идет за пастухом! Вместо мозгов у нас телевизор.


На всякий случай у меня была с собой кружка, потому что я уже знала: в тюремной камере одна кружка на десять человек. Еще положила в рюкзак теплый свитер и два яблока. Шли и фотографировали друг друга, чтобы запомнить это день. В рождественских масках, со смешными заячьими ушками, которые светились... Китайские такие игрушки. Рождество вот-вот.


Падал снег. Какая же красотень! Пьяных не видела ни одного. Если у кого-нибудь появлялась в руках банка пива, ее тут же отбирали и выливали. На крыше одного дома заметили человека: «Снайпер! Снайпер!» Все развеселились. Ему махали: «Давай к нам! Прыгай!» Прикольно так. Раньше у меня апатия была к политике, я никогда не думала, что есть такие чувства и я смогу их испытать. Как на концерте. Музыка — это для меня все, это вещь незаменимая. Но и тут интересно, точно было интересно.


Со мной рядом шла женщина. Почему я не спросила у нее фамилию? Вы бы о ней написали. Я была занята другим — вокруг весело, все новое для меня. Эта женщина шла с сыном, ему на вид было лет двенадцать. Школьник. Милицейский полковник ее увидел и обругал в мегафон чуть ли не матом, что она плохая мать. Сумасшедшая. А все стали ей и сыну аплодировать. Спонтанно получилось, никто не сговаривался. Это так важно, так важно знать. Потому что нам все время стыдно. У украинцев был Майдан, у грузин — «революция роз». А над нами смеются: Минск — коммунистическая столица, последняя диктатура Европы. Теперь я живу с другим чувством: мы вышли. Не побоялись. Это главное, это самое главное.


Вот стоим: мы и они. Тут один народ, там другой. Это странно выглядело. Одни с плакатами и портретами, а другие — в боевом порядке и в полной экипировке, со щитами и дубинками. Стояли плечистые парни. Красавцы реальные! Ну как это они начнут нас бить? Меня бить? Мои ровесники, поклонники. Факт! Среди них есть знакомые мальчики из моей деревни, они, конечно, тут. У нас много кто уехал в Минск и служит в милиции: Колька Латушка, Алик Казначеев. Нормальные ребята. Такие же, как мы, только с погонами. И они пойдут на нас? Не верилось. Смеялись, заигрывали с ними. Агитировали: «Че, ребята, будете с народом воевать?» А снег идет и идет. И тут, ну вроде как на параде, раздалась военная команда: «Рассекайте толпу! Держите строй!» Мозг не включался в реальность, не сразу. Потому что такого не может быть: «Рассекайте толпу...» На какой-то момент тишина. И тут же грохот щитов. Ритмичный грохот щитов. Они пошли. Шеренгами шли и стучали дубинками по щитам, так охотники гонят зверя. Добычу. Шли, шли и шли. Никогда я не видела такого количества военных, только по телевизору. Я потом узнала от своих деревенских ребят. Их учат: «Самое страшное, если вы увидите в демонстрантах людей». Натаскивают, как собак. (Молчит.) Крики, плач. Крики: «Бьют! Бьют!» Я увидела — бьют. Знаете, они с азартом били. С удовольствием. Я запомнила, что били с удовольствием, как будто на тренировке. Девчоночий визг: «Что ты делаешь, урод!» Высокий-высокий голос. Сорвался. Было так страшно, что я на какой-то момент закрыла глаза. На мне белая куртка, белая шапочка. Стою вся в белом. Кровь на снегу.


«Мордой в снег, сука»


Автозак. Чудо-машина. Я впервые ее там увидела. Это специальный фургон для перевозки заключенных. Все обшито сталью. «Мордой в снег, сука! Одно движение — убью!» Я лежу на асфальте. Лежу не одна, все наши тут. Пустота в голове, мыслей нет. Единственное реальное ощущение — холод. Пинками и дубинками нас поднимают и запихивают в автозаки. Больше всего достается ребятам, их стараются бить по промежности: «Ты по яйцам его бей, по яйцам!..», «Бей в кость!», «Мочи их!» Били и по ходу дела философствовали: «П... вашей революции!», «За сколько долларов ты продал родину, гад?»


Автозак два на пять метров рассчитан на двадцать человек, сказали знающие люди, нас утрамбовали больше пятидесяти. Держитесь, сердечники и астматики! «В окна не смотреть! Головы вниз!» Мат, мат. Из-за нас, «придурков недоделанных», которые «продались америкосам», они сегодня не успели на футбол. Их целый день держали в крытых машинах. Под брезентом. Мочились в целлофановые пакеты и презервативы. Выскочили голодные, злые. Может, они сами по себе неплохие люди, но они работают палачами. Нормальные с виду ребята. Маленькие винтики системы. Бить, не бить — решают не они, но бьют они. Сначала бьют, а потом думают, а может, и не думают.


Долго куда-то ехали, то вперед, то разворачиваемся назад. Куда? Полная неизвестность. Когда открыли двери, на вопрос: «Куда нас везут?» — получили ответ: «В Куропаты» (место массовых захоронений жертв сталинских репрессий). Такие у них садистские шуточки. Нас долго возили по городу, потому что все тюрьмы были переполнены. Ночевали в автозаке. На улице двадцать градусов ниже нуля, а мы в железном ящике. (Молчит.) Я должна их ненавидеть. А я никого не хочу ненавидеть. Я к этому не готова.


За ночь охрана несколько раз менялась. Лиц не помню, они в форме все одинаковые. А одного Я его и сейчас узнала бы на улице. Я узнала бы его по глазам. Не старый и не молодой, мужчина как мужчина, ничего особенного. Что он делал? Он распахивал двери автозака настежь и долго держал их открытыми, ему нравилось, когда мы начинали дрожать от холода. Все в курточках, сапоги дешевые, мех искусственный. Смотрел на нас и улыбался. У него не было такого приказа, он сам действовал. По своей инициативе. А другой милиционер сунул мне «Сникерс»: «На, возьми. И чего ты поперлась на эту площадь?» Говорят, чтобы это понять, надо читать Солженицына. Когда я училась в школе, я брала в библиотеке «Архипелаг ГУЛАГ», но он у меня тогда не пошел. Толстая и нудная книга. Страниц пятьдесят прочитала и бросила. Что-то далекое-далекое, как Троянская война. Сталин — истрепанная тема. Я, мои друзья — мы мало им интересовались.


Первое, что с тобой происходит в тюрьме. Из твоей сумочки вываливают на стол все вещи. Ощущение? Как будто тебя раздевают. И в буквальном смысле раздевают тоже: «Снять нижнее белье. Раздвинуть ноги на ширину плеч. Присесть». Что они искали у меня в анусе? Обращались с нами как с зэками. «Лицом к стенке! Смотреть в пол!» Все время приказывали смотреть в пол. Им страшно не нравилось, когда смотришь в глаза: «Лицом к стенке! Я ска-а-за-а-л — лицом к стенке!» Всюду строем. И в туалет водили строем: «Построиться в колонну в затылок друг другу». Чтобы все это выдержать, я поставила барьер: тут мы, а тут они. Допрос, следователь, показания. На допросе: «Ты должна написать: «Полностью признаю свою вину!» — «А в чем я виновата?» — «Ты что! Не понимаешь? Ты участвовала в массовых беспорядках!» — «Это была мирная акция протеста». Начинается прессуха: исключат из института, маму уволят с работы. Как она может работать учительницей, если у нее такая дочь? Мама! Я все время думала о маме. Они это поняли, и каждый допрос начинался со слов «мама плачет», «мама в больнице». И опять: назови фамилии. Кто шел с тобой рядом? Кто раздавал листовки? Подпиши. Назови. Обещают, что никто не будет об этом знать и сразу отпустят домой. Надо выбирать. «Я ничего вам не подпишу». А ночами я плакала. Мама в больнице. (Молчит.) Предателем стать легко, потому что маму любишь. Не знаю, выдержала бы я еще месяц. Они смеялись: «Ну что, Зоя Космодемьянская?» Молодые ребята, веселые. (Молчит.) Мне страшно. Мы с ними ходим в одни магазины, сидим в одних кафе, ездим в одном метро. Всюду вместе. В обычной жизни нет четкой границы между «нами» и «ими». Как их узнать?(Молчит.) Раньше я жила в добром мире, его уже нет и не будет.


...Целый месяц в камере. За все это время ни разу не видели зеркала. У меня было маленькое, но оно после досмотра вещей исчезло из сумочки. И кошелек с деньгами пропал. Пить все время хотелось. Невыносимая жажда! Пить давали только во время еды, а в остальное время: «Пейте из туалета». Ржут. Сами пьют фанту. Мне казалось, что я никогда не напьюсь, на воле забью холодильник минералкой. Мы все вонючие. Помыться негде. У кого-то нашелся маленький флакончик духов, передавали друг другу и нюхали. А где-то наши друзья пишут конспекты, сидят в библиотеке. Сдают зачеты. Вспоминалась почему-то всякая ерунда. Новое платье, которое я ни разу не надела. (Засмеялась.) Узнала, что радость приносит такая мелочь, как сахар и кусочек мыла. В камере на пять человек — тридцать два квадратных метра, нас сидело семнадцать. Надо было научиться жить на двух метрах. Особенно тяжело было ночью, дышать нечем. Долго не спали. Разговаривали. Первые дни о политике, а потом только о любви.


***


Ночью я не могу уснуть. Я уже много ночей не сплю.


Я слышу голоса:


«ставили на растяжку, ноги заводили за голову»


«положили лист бумаги на почки, чтобы не осталось следов, и били пластиковой бутылкой с водой»


«он надевал мне на голову целлофановый пакет или противогаз и перекрывал доступ воздуха, а у него дома жена и дети, хороший муж, хороший отец»


«бьют, бьют, бьют, бьют, сапогами, ботинками, кроссовками»


«ты думаешь, что их учат совершать прыжки с парашютом, десантироваться по канату с зависшего вертолета, управлять парапланом, катамараном, их учат «интернету» — это когда через человека пропускают ток, как через розетку, учат по тем же учебникам, что и при Сталине»


«им повысят зарплату в два-три раза, боюсь, они будут стрелять»


«я не подам руки человеку, если он служит в ОМОНе, надо искать их адреса, фамилии и бить в подъезде, война так война».


Свидетельница


Светлана Алексиевич — прозаик, автор документальных романов и повестей «У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики», «Чернобыльская молитва», «Последние свидетели». Произведения Светланы Алексиевич переведены на двадцать языков, во многих странах включены в школьные и вузовские программы. Лауреат многих литературных премий, в том числе российского «Триумфа», премии американского критического сообщества, литературной премии Центральной и Восточной Европы. «МН» публикуют в сокращении фрагмент новой книги Светланы Алексиевич «Время second hand».

Светлана Алексиевич

Московские новости

Поделиться
Комментировать