Жизнь разделилась на «до» и «после»

15 лет назад Марина с мужем и двумя дочерьми, младшей было 2 года, оставила город Грозный и перебралась в Ярославль. По ее собственным словам, выехали они одними из последних, но вовремя. Из тех, кто промедлил еще немного, выехать удалось далеко не всем.

– Родители мужа пережили там обе чеченские войны. Не поехали тогда с нами, все надеялись переждать, не верили. Да и тяжело было им сорваться, бросить все, пожилые ведь люди. Хотя никакой уже работы не было, пенсии не платили. В университете еще можно было работать, а так – нигде.

Мы уехали в 1992-м, а 9 декабря уже объявили военные действия. Потом на три месяца затишье, и летом опять вторая война. И после нее оставшихся русских уже на танках вывозили.
У родителей мужа дом разбомбили, пришлось им прятаться в подвале. Воду для питья сливали из батарей – наверх было не подняться. Там с ними прятался фотокор из городской газеты, он все пытался снимать. Ничего не сохранилось.
Когда обстрелы в первый раз прекратились, они перебрались в домик брата на окраине. Однажды стучат, ломятся – не открыть нельзя. Боевики, все вооруженные, начали требовать деньги. А где старикам взять – пенсию давно уже не платили. Боевики, видимо, это поняли, с досады ударили свекра сильно. Он упал, случился инсульт. Больницы? Да какие тогда больницы, какое лечение, ничего уже не было.

– Но потом вам все-таки удалось вывезти стариков?

– После второй войны. Но свекр умер буквально через год, а за ним почти сразу муж. Он единственный сын был, за родителей безумно переживал, мы же о них ничего не знали. Только иногда, как с войны, «треугольник» получали: живы. Муж просто не выдержал. А еще через год свекровь ушла.

– Наверное, вам и приживаться на новом месте после такого переезда было вдвойне тяжело. Насколько я знаю, тем, кто бежал из Чечни, бросив вообще все, без денег и документов, потом пришлось очень трудно, пришлось еще и доказывать свою личность.

– Нет, документы у нас были. Иногда я думаю: хорошо, что есть Ярославль, который нас принял. Муж практически сразу на работу устроился, на ЯМЗ.
Но с трудностями мы столкнулись – совсем другой менталитет у людей. Нам странно было жить и не дружить с соседями. В Грозном мы были все, как одна семья, – чеченец, нечеченец, не разделяли.

– Что же тогда случилось? Как произошло то, что произошло, кто инициировал все это?

– Не знаю, кому нужна была эта война. Сколько друзей-чеченцев у меня там осталось, мы были с ними в замечательных отношениях.

– Рассказывают, что тогда у чеченских студентов в Грозном появилась новая метода сдачи экзаменов – приходит и кладет на стол перед преподавателем сразу зачетку и гранату.

– Я преподавала в Чечено-Ингушском университете, у нас и преподаватели, и студенты были совершенно другие люди. Очень интеллигентные, умные. А потом с гор спустились другие. И тогда жить стало страшно всем, не только русским.
Мы уехали поздно, одними из последних, но вовремя. Если бы досидели до конца, не знаю, чем бы все кончилось.

– А чеченцы, которые с вами работали в вузе?

– Они тоже уехали, даже они. Я в университете работала, там было много преподавателей чеченцев. Тогда уже начинался постепенный отток русских. Помню, завкафедрой политэкономии, чеченец, все говорил: «Не надо, не уезжайте, мы пропадем без вас».

– Теперь они уже так не думают?

– Не знаю, что они сейчас думают. Прежде на всех заводах, в том числе нефтеперерабатывающих, работали русские. И когда они начали уезжать, промышленность сошла на нет. Один раз прорвало канализацию, затопило весь центр города – а ремонтировать некому, специалисты уехали.

– Люди в других регионах о том, что в Чечне происходит, толком и не знали, и для них объявление о штурме Грозного и все последующие события были как снег на голову. Но ведь наверняка все постепенно нарастало, не бывает, чтобы в одночасье какие-то бандиты с гор спустились и жизнь рухнула?

– Сначала по улицам начали ездить на машинах бородатые мужчины с оружием, с зелеными знаменами. Это было при Бейсултанове, еще до Дудаева.
А когда пришел Дудаев, стало совсем страшно. В университете ввели комендантский час, работали только до 15.00, потом всех распускали по домам. Началась пальба на улицах города, взламывались двери в подъездах. Постоянные чувства – тревога и напряженность, пришел домой, боишься на улицу выйти. Что там у этих, с пулеметами, в голове?
Дочке младшей было два года, когда мы уехали, в Ярославль добирались через Москву. Там как раз был салют, и дочка под кровать залезла, думала, обстрел.

– Все-таки кто виноват, по-вашему, в произошедшем? Русские «оккупанты» или «чеченцы с гор»?

– Какая разница? Мне жалко ребят, которые там погибли.
А чеченцы нас очень выручили, сюда мы попали благодаря чеченцам, они помогли нам поменять квартиру в Грозном на ярославскую. Тогда уже было практически невозможно продать жилье – никто не покупал у русских, все равно и так уедут.

– Эта грозненская квартира уцелела?

– Это была квартира сестры, говорят, она уцелела, только угол дома немного при обстреле зацепило. А у меня был коттедж, его уже нет, раздавили танками.

– Ярославль от южного города отличается, как еловая шишка от ананаса. Как вы отважились ехать именно сюда, ну я понимаю, в Москву.

– В Москву ехать не было возможности, где взять деньги? А насчет Ярославля – ехали сюда, и ассоциация была стойкая: там же есть нечего! Это еще с советских времен запомнилось, когда я училась в Москве и ко мне подруга из Ярославля приезжала. У них в общежитии на Новый год ничего, кроме картошки с селедкой, не бывало. У нас Грозный всегда был обеспечен отлично, мы видели то, чего Ярославль никогда не видел. Персики, сливы росли в каждом дворе. И в мыслях не было, чтобы чего-то не хватало.

– Да, ярославцы колбасу, мясо и даже шоколадные конфеты возили из Москвы.

– У нас тоже с мясом началось. Все свинофермы уничтожили, а за говядиной на рынке такая была «давиловка». В магазинах – только соленые арбузы в бочках, и ничего больше. Зато на базаре и автоматы, и пулеметы – что угодно можно было купить. Базар у нас всегда был богатый.

– Да, чувствуется. Насколько трудно было приживаться в Ярославле?

– Мы совсем не готовы были, особенно к отношениям между людьми.
Был забавный случай. Старшая дочь (она училась тогда в 7-м классе) впервые сходила в новую школу. И там перед уроком физкультуры в раздевалке произошел такой диалог:
– Ты материшься?
Дочка растерялась и на всякий случай говорит:
– Да.
– Что-то мы не слышим?
– А я только дома, с мамой!
Она уже взрослая была, а понятия такого не знала.

– То есть там у вас люди не ругаются?

– Да, практически никогда такого не было. Хотя, когда уезжали, уже слышалась иногда брань. Но вот уважение к старикам, женщинам – это воспитывали с пеленок в каждой семье. И когда, например, в троллейбус мама с ребенком входила или пожилой человек, сразу место им уступали.
Хорошая жизнь у нас была, дружно жили. Очень порядочные люди чеченцы, всегда соседям помогут. Когда я в Москву приезжаю, всегда связываюсь с ними. Все они там хорошо устроились. Но умереть всем хотелось бы на родной земле. Правда, что-то не едут они туда.

– Как вам кажется, Ярославль, как теперь говорят, толерантный город?

– Для меня сейчас он – вторая родина. Хотя полгода тут холодно, а вторые полгода очень холодно, и я долго не могла к этому привыкнуть. Но когда мы только приехали, я просто пьянела от воздуха свободы, от того, что можно было вечерами гулять по улицам! Мы объехали тогда с дочкой все кинотеатры. А когда только приехали, в ноябре, сразу купили билеты в цирк. Едем в троллейбусе, вдруг какой-то мужчина нам говорит: «Родители, куда вы смотрите!». Оказывается, у дочки ручка к металлическому поручню примерзла! К такому климату мы были совершенно не готовы. В шутку называем Ярославль городом вечнонезрелых помидоров.

– Приходилось слышать такое мнение, что люди, в том числе и русские, приезжающие с национальных окраин, более активные и деловые, чем местные, ярославские. Это так?

– Да, есть такое. Мне сначала здешние люди казались какими-то чересчур медлительными, в этом отношении чеченцы гораздо более деловые, сразу понимают, где можно заработать деньги. Может быть, это за счет того, что они гораздо более открытые и коммуникабельные. Я, например, приехала в том возрасте, когда трудно уже заводить новых друзей, новые знакомства. Но меня всегда почему-то окружали хорошие люди. Я с любым общий язык найду.

– Ваши друзья и знакомые – бывшие жители Грозного. Где они сейчас, вы, наверное, поддерживаете контакты?

– Кто куда разъехался. Старались, конечно, осесть ближе к Кавказу – в Ростове-на-Дону, в Краснодаре. Кто-то в село поехал, коровам хвосты крутит – а деваться-то некуда. В Москву многие уехали, а кто-то вообще в Канаду. Жизнь поделилась на «до» и «после».
Моя подруга в Канаде говорит: все бы отдала, лишь бы вернуться домой, на улицу Грибоедова.

– Ту дружную жизнь, когда Грозный был веселой и богатой южной столицей, возможно ли вернуть?

– Я думаю, уже нет. 15 лет – срок слишком большой. Та чеченская интеллигенция, которая была, среди которых у меня множество друзей, – ее уже нет. Все давно уехали. А дети, которые выросли там, когда шла война, – у них уже другое понятие о жизни. Им как раз по 25 лет. Мы в их глазах завоеватели.

– Но ведь это же не так. И что думают по этому поводу чеченцы, живущие в Ярославле?

– Не знаю. Но по любому почему-то они обратно не едут. Хотя своих навещают, рассказывают, что город восстанавливается, хорошеет.

– А вы бы поехали обратно?

– Мои дети уже прижились здесь, их родина – Ярославль. Дочка замуж вышла. Если бы не дети. И если бы там еще остались друзья... Тогда я бы рискнула, вернулась бы.

Татьяна БРАГИНА

Юность-Ярославль

Поделиться
Комментировать