Вероятно, если бы каждый стрелец имел точно такой же рацион, Софье куда труднее было бы плести свои интриги, однако жизнь рядового стрельца складывалась иначе. Стрелецкое войско – вечно голодное и привыкшее жить больше своим промыслом и хозяйством, чем жалованьем, мало напоминало регулярную армию. Каждый поход стрелец воспринимал как большую беду, отрывавшую не только от семьи, но и от кормившего его промысла. К тому же среди стрельцов всегда ощущалось сильное влияние староверов, так что причин для оппозиционности хватало с избытком. Именно поэтому даже эти, искусственно организованные перевороты, почти всегда несли в себе семена бунта, которые в замыслы их организаторов, естественно, не входили.
Скажем, когда Софья и Милославские после смерти царя Федора подняли стрельцов на петровскую родню – Нарышкиных, они, само собой, и не помышляли, что стрельцы начнут громить и «Холопий приказ», где были разорваны все кабальные грамоты. Как рассказывает Костомаров, стрельцы кричали: «Даем полную свободу на все четыре стороны всем слугам боярским!»
Впрочем, переворотные дела, а здесь на недовольство обязательно накладывается еще и подстрекательство, оставим все же в стороне. Недовольство одно – бунт другое: он зарождается самостоятельно в похожем, но все-таки другом, куда более крутом «бульоне»: от несправедливости и чувства безысходности. Именно тогда ярость начинает перехлестывать через край. Бунт - это народ в состоянии аффекта.
Ну, что же: петровское время богато и на классические бунты, которые народу никто не заказывал. Все они были реакцией на жесткие, а порой и жестокие методы, которыми Петр проводил свои реформы.
Это потомки будут признательны царю-реформатору, который за шкирку втащил русских в Европу, силовым рывком преодолел отставание России от ведущих держав и на человеческих костях построил Санкт-Петербург. У современников же реформатора мнение о нем было, мягко говоря, неоднозначное: кто-то Петра поддерживал, причем, не щадя «живота своего», но у многих других петровские преобразования и петровские методы, вызывали отторжение. Наконец, сказывалась на настроениях в народе и тяжкая, многолетняя Северная война. Многим не был ясен ни сам смысл борьбы за выход к Балтике, но еще меньше вдохновляли силовые методы, которые применял государь, чтобы пополнить свою вечно пустую казну. Не могло нравиться народу и откровенное издевательство царя над верой. Любой. В этом смысле символом той эпохи можно назвать сосуд под водку, сделанный по заказу самодержца, в виде Библии.
Короче, совсем не случайно без малейшего уважения к царской короне народ именовал государя между собой Антихристом. Тот же Костомаров приводит одно из писем, что распространяли в петровские времена бунтовщики: «С тех пор, как Бог этого царя на царство послал, так и светлых дней мы не видим: все рубли, да полтины, да подводы, нет отдыха крестьянину. Это мироед, а не царь – весь мир переел, переводит добрые головы, а на его кутилку и перевода нет!»
Перечислю лишь немногие из тогдашних бунтов. Еще в 1687 году раскольники захватили Палеостровский монастырь на Онежском озере, а когда к монастырю подступили войска, спалили и монастырь и себя. Тех, кто убежал, государевы люди ловили и казнили, другие староверы, наоборот, никуда не бежали, а ждали гонителей, уже заранее обложившись хворостом, и тут же поджигали себя сами на глазах у карателей.
В 1705 году бунт вспыхнул уже в Астрахани против бояр, немцев и в целом против петровских указов. Впрочем, этот бунт удалось подавить за счет решительных мер очень быстро. Однако тут же вспыхнул бунт уже среди башкир, с которым петровские отряды не могли справиться до 1709 года. Практически вслед за башкирами поднялось донское казачество, основным лозунгом которого снова стала борьба за «старую веру».
Впрочем, была и иная причина, на которую указывали верные царю атаманы – «слишком много на Дону завелось беглых воров». Разумеется, «ворами» атаманы называли бывших крепостных, что бежали к казакам, чтобы обрести здесь долгожданную волю. Даже самые верные Москве, так называемые «домовитые казаки» сделать тут ничего не могли: все бежавшие находились под защитой старинного местного закона – с Дона выдачи нет.
Сначала Петр пытался решить проблему дипломатически - казаки оказали русскому войску немалую помощь в азовских походах, так что ссориться с ними царю не хотелось. Но на все требования Москвы отказаться от старого обычая государь получал решительное «нет». Наконец, терпение Петра иссякло, и в 1707 году он послал на Дон отряд, чтобы искать и силой возвращать домой беглецов. Однако, как пишет историк Платонов, «голытьба поднялась и истребила посланный царем отряд».
Дальше было хуже и страшнее. Если во время восстания Разина ближайшие помощники атамана сумели остановить бунт и выдать Москве «Стеньку», то теперь все пошло иначе. На этот раз уже казачья масса и «голытьба» подавили всех верных Петру богатых, «домовитых казаков». Полыхал весь Дон, главный город казачества Черкасск был под контролем восставших, а из их среды выдвинулся новый авторитетный лидер - атаман Кондратий Булавин. Через какое-то время бунтовщики контролировали уже немалую территорию от Азова до Тамбова.
В конце концов, Петр принял такие меры, какие в сложившейся ситуации были, видимо, единственно возможными: направил на Дон уже не один отряд, а немалые войска, которые и подавили восстание. Сам Булавин, не желая повторить судьбу Разина, застрелился, а донское казачество уже навсегда попало под контроль Российского государства. Не говоря уже о том, что было вынуждено отказаться от многих своих традиций и привилегий.
О судьбе «голытьбы» догадаться легко. Самое малое наказание: бить кнутом, клеймить железом и вырывать ноздри. Причем, последняя операция производилась строго по инструкции, собственноручно составленной Петром. Государь требовал, чтобы ноздри «не вырезали, а выдирались с мясом». Активных участников мятежа ждала еще более тяжелая участь: их колесовали, четвертовали и сажали на кол. Одним словом, славное было времечко!
О том, как Петр подавлял Малороссию, рассказывать не буду. История Мазепы слишком хорошо известна. История противостояния Петра Алексеевича и Алексея Петровича, отца и сына, также всем знакома. Правда, об одном эпизоде все же напомню, поскольку, благодаря петровской мифологии, искажению подвергся и образ Алексея Петровича, как человека малодушного и недалекого. На самом деле царевич принципиально не желал продолжать дело отца и прекрасно осознавал, что за его спиной стоит внушительная оппозиция.
Вот как описывает свидетель одну из сцен суда над царевичем: «Царевич Алексей был введен в сопровождении четырех унтер-офицеров и поставлен напротив царя, который, несмотря на душевное волнение, резко упрекал его в преступных замыслах. Тогда царевич с твердостью, которой в нем никогда не предполагали, сознался, что не только он хотел возбудить восстание во всей России, но что если царь захотел бы уничтожить всех соучастников его, то ему пришлось бы истребить все население страны. Он объявил себя поборником старинных нравов и обычаев, так же как и русской веры, и этим самым привлек к себе сочувствие и любовь народа».
Твердость царевича и заявление, что его поддерживает вся страна, были настолько неожиданными, что многие попытались объяснить все эти декларации психическим расстройством Алексея. Думается, что зря. Сложись обстоятельства иначе, царевич, наверняка смог бы рассчитывать на достаточно широкую поддержку.
То, что историческая правота была на стороне отца, бесспорно, но бесспорно и то, что человеческий материал сопротивлялся реформам отчаянно. Вопрос, почему?
Отчасти, конечно, потому, что простой люд не понимал смысла реформ. Но и потому, конечно же, что Петр был политиком негибким, прямолинейным, из-за чего народный протест нередко вызывала не столько сама суть реформ, сколько ее форма, на которой государь настаивал так же яростно и жестоко. В Астрахани, когда бунтарей спрашивали, почему они восстали, те среди главнейших причин называли следующие: из-за того, что их заставляли брить бороды, ходить в церковь в иностранном платье и курить табак.
Не думаю, что без табака путь к прогрессу России был наглухо закрыт. Терпимее можно было относиться реформатору и к русской одежде, и к русской бороде.
Я как-то уже писал, что известные «петровские ассамблеи» на самом деле проходили уже во времена его отца Алексея Михайловича. И там музицировали на иностранных инструментах и танцевали. Кстати, сам Алексей Михайлович еще в детстве бегал в европейском костюмчике, а потом через российских послов выписывал себе из-за границы кружева для костюмов по последней моде. Вот только в церковь ходил, уважая свой народ, в привычной для всех одежде и не обрезал никому насильственно бороды.
Кстати, вообще странное требование общаться с Господом непременно в иностранном камзоле.
Это в петровскую эпоху появились указы вроде этого: «Всех чинов служилых людей носить немецкое платье по будням и французское - по праздникам». А если, наоборот, французское по будням, а немецкое по праздникам? Подозреваю, что нарушителей, как минимум, секли розгами.
Екатерина Дашкова, с 1783 по 1796 год директор Петербургской академии наук, на мой взгляд, справедливо замечала, говоря о Петре «Некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы мирным путем в силу примера и общения с другими нациями».
И последнее. К сожалению, именно с Петра (за редким исключением) появилась у отечественных реформаторов странное убеждение, что продвигать Россию к прогрессу и светлому будущему можно только насильно, не взирая на честь и достоинство русского человека и ничуть не утруждая себя убеждением инакомыслящих. Выдирая реформу из народа «с мясом».
А там, где насилие и ущемление человеческого достоинства, там, разумеется, и бунт.
Петр Романов
РИА Новости