Но чтобы сохранить прежнюю армию, надо было сохранить Советский Союз. А поскольку союз суверенных государств — уже не единое государство, иметь общую армию он не мог, о чем я еще раньше докладывал на совещании в Кремле. Горбачев тогда спросил: «Почему?» Отвечаю: «Следуя логике, каждый суверенный руководитель сначала захочет иметь свой почетный караул, потом личную гвардию, потом собственную армию, а потом и ядерное оружие потребуют разделить...» Он в ответ матом: дескать, ничего ты не понимаешь!

— Прямо так и на ты?

— Всегда на ты, причем без разбора. А когда меня поддержали Крючков и Пуго, Горбачев сказал, что все мы ничего не понимаем, и с этого самого момента нас вообще перестали приглашать в Кремль. Всех силовиков без исключения! Хотя совещания в Огареве с участием Ельцина, Назарбаева и других первых секретарей в то время проходили чуть ли не каждый день, и к июню уже был разработан проект Союзного договора.

Его подписание Горбачев назначил на вторник 20 августа 1991 года, а в печати текст появился накануне, в пятницу, — как можно было предположить, с тем умыслом, что все разъедутся по дачам и никто не успеет разобраться, что к чему, никто не вспомнит о том, что на референдуме 17 марта больше семидесяти процентов населения проголосовало за сохранение СССР.

Да, лукавства Михаилу Сергеевичу было не занимать! Но даже не в этом дело, а в том, что подписать Союзный договор дали согласие только пять среднеазиатских республик и Белоруссия. Прибалтийские государства еще раньше наотрез отказались, вслед за ними — Грузия, Азербайджан, Армения, Молдавия и Украина. А Ельцин играл на нервах: посмотрим, дескать, подписывать или нет...

Его личное соперничество с Горбачевым только обостряло ситуацию. К тому же Ельцин уже отказался платить налоги в общесоюзный бюджет, а за ним аналогичные решения приняли и другие руководители республик. Сразу возникла напряженность в дотационных регионах: перестали выплачивать зарплату, возникли трудности с поставками товаров народного потребления.

— Военный заговор в чистом виде был невозможен?

— При мне такие разговоры не велись. Без меня были, в том числе и в моем окружении. Например, Ачалов и Варенников свои настроения никогда особо не скрывали... Но не в этом дело. Мы в принципе опоздали. Вопрос о снятии Горбачева надо было ставить, когда он был еще генеральным секретарем. Когда же он стал президентом, было уже очень поздно. Потому он так и рвался в президентство, чтобы не повторить судьбу Хрущева. У него все было продумано. Матерый человечище! И хитрый!

Знаете, наверное, как он попал в Москву? У Андропова еще с партизанского отряда были проблемы с почками. И у Суслова тоже почки болели. А Горбачев у себя в Ставропольском крае отгрохал хорошую представительскую дачу с бассейном, с минеральной водой. Как только Андропов приезжал, Горбачев брал отпуск и не отходил от Андропова ни на шаг. Суслов тоже нередко отдыхал у Горбачева. Так он и вошел к ним в доверие. И по предложению Андропова Горбачева взяли в ЦК секретарем по сельскому хозяйству. Они с Раисой Максимовной очень плотно его обхаживали. Уже в Москве Горбачеву дали дачу рядом с дачей Андропова, и как-то Михаил Сергеевич пригласил его на ужин: дескать, Раиса сварила такой борщ! Андропов отказался, сказал, что ему достаточно будет подойти к калитке, как наутро об этом будет знать все Политбюро. Может быть, стал чего-то понимать...

На самом деле был сговор между Горбачевым и Громыко, в котором посредником участвовал сын Андрея Андреевича. Договорились, что Громыко, как старейший в Политбюро, предложит Горбачева на пост генерального секретаря, а тот взамен выдвинет его на пост председателя Президиума Верховного Совета. Так оно и вышло. Громыко что было сил расхвалил Горбачева — молодой, энергичный, грамотный, имеет два высших образования... Мы же, как полные дураки, проголосовали! А через несколько дней Горбачев провел совещание, на котором сказал, что надо перестраиваться, потому что население страны каждый год увеличивается на миллион, а рост ВВП только четыре процента, и на развитие средств уже не хватает. Вот тогда и появилось слово «перестройка». В чем его смысл, не понимал никто. Но механизм был запущен. Вскоре Политбюро как главный орган партийного управления было практически нивелировано, а на так называемом Президентском совете обсуждалась, например, программа «500 дней»...

...Словом, заключать договор в августе 1991 года по сути дела было не с кем, но «процесс пошел», и государство разваливалось буквально на глазах. Вот тогда и собралось правительство во главе с Валентином Павловым.

— То есть впервые собрались будущие заговорщики. Легально, в Кремле?

— Дело было в одном из конспиративных зданий КГБ, у Крючкова. О ГКЧП тогда вопрос вообще не стоял. Просто мы обсудили сложившуюся в стране ситуацию и решили: чтобы выполнить волю народа и сохранить Советский Союз, надо ввести чрезвычайное положение. Сейчас на этот счет много спекуляций. Но факт остается фактом: уезжая третьего августа на отдых в Форос, Горбачев собрал правительство и строго-настрого предупредил, что нужно отслеживать ситуацию и, если что, вводить чрезвычайное положение. Данный эпизод описан в книге Валентина Павлова. Со своей стороны тоже готов подтвердить: все было именно так. Поэтому в Форос мы к Горбачеву отправились со спокойной душой. Приехали, а он заартачился...

— Что происходило между третьим августа, когда Горбачев уехал в Форос, и вашей поездкой к нему? Вы без него собирались?

— Через несколько дней после отъезда Горбачева в отпуск позвонил Крючков и сказал, что надо бы посоветоваться. Встреча проходила на одном из объектов КГБ за окружной дорогой. Круг ограниченный. Кроме меня Крючков пригласил руководителя президентского аппарата Валерия Болдина и приехавшего в Москву первого секретаря компартии Латвии Альфреда Рубикса. Уже потом, когда все мы были арестованы и шли допросы, ельцинские прокуроры попытались доказать, будто бы именно на этой встрече зародилась идея заговора с целью отстранения Горбачева от власти. Полная чушь! На самом деле мы просто по-товарищески посидели, послушали Рубикса, который рассказал немало интересного о ситуации в Прибалтике. Потом все пошли в баню, а я уехал. О ГКЧП — ни слова! В Министерстве обороны на этот счет тоже никаких разговоров не велось, поскольку не наша задача вводить чрезвычайное положение и тем более — кого-то задерживать или арестовывать. Еще одна встреча состоялась 17 августа. Мы опять собрались у Крючкова где-то в самом конце Ленинского проспекта. Вместе со мной приехали Валентин Варенников и Владислав Ачалов. Военно-промышленный комплекс представлял Олег Бакланов, присутствовал и Олег Шейнин, который потом возглавил делегацию, отправившуюся в Форос. А вот Бориса Пуго и Геннадия Янаева не было. Хотя, по моему разумению, они должны были быть, потому что вопрос обсуждался архиважный. Приближалась дата подписания Союзного договора, и Москва бурлила митингами с требованием изменить общественный и государственный строй. Мы были уверены, что Горбачев ждет наших предложений и не забыл о своем намерении ввести чрезвычайное положение в случае обострения ситуации. Но мы ошибались.

— Вы ведь не были в первой команде, которая ездила в Форос.

— Я не ездил, потому что начальник Генштаба был в отпуске, а Павлов не был допущен к «ядерному чемоданчику», и только я в случае чего имел право дать команду на отражение ядерного удара. От Минобороны поехал главнокомандующий Сухопутными войсками генерал Варенников, от КГБ — начальник девятого управления Плеханов и его зам Генералов, от военно-промышленного комплекса — Бакланов, от ЦК — Шейнин и заведующий общим отделом Болдин. Проще говоря, в делегации были представители всех ключевых ведомств, и каждый был готов обрисовать свое видение ситуации. Общее мнение: надо немедленно вводить чрезвычайное положение или отказаться от подписания договора. И я полагаю, что Горбачев понял, о чем пойдет речь, поэтому принял делегацию не сразу. Возможно, с кем-то консультировался... А когда принял, кроме мата, от него ничего не услышали. Настроенный на серьезный разговор генерал Варенников был очень удивлен и потом спросил у меня: «Это у вас на Политбюро так принято, что ли?» ...Вижу, не верите! Спросите у Лукьянова, он может подтвердить... Ну, в общем, договориться не удалось, а Горбачев напоследок махнул рукой: «Делайте что хотите!» Как я сейчас понимаю, главными врагами у Горбачева были не гэкачеписты, а Ельцин. Он четко уловил: если верх одержит ГКЧП, Ельцин будет повержен, а сам он окажется на коне — весь в белом и вроде как ни к чему не причастный. Поэтому и дал отмашку.

— И кто придумал ГКЧП, кто первым произнес это слово?

— Предложил, по-моему, Крючков, а Павлов и Янаев поддержали. И когда комитет был образован, мне приказали наутро ввести в Москву войска. И я свою задачу выполнил. Вот только от имени государства никто ни по радио, ни по телевидению, как договаривались, не выступил — формальное заявление, зачитанное диктором, и сплошное «Лебединое озеро»... Оказывается, после того как мы с Крючковым ушли, они там остались и хорошо «врезали». К утру уже были никакие. По сути дела Павлов и Янаев пропили Советский Союз. Так выходит... А вот танки в Москву я вводил не для того, чтобы кого-то давить. Распоряжение было такое: взять под охрану важнейшие объекты — Кремль, водоканал, водозабор, Гохран и так далее. К тому же в это время войска Московского округа заготавливали картофель, поэтому в танках и бронетранспортерах было по одному, по два человека. Иначе говоря, штурмовать Белый дом — если бы была задача его штурмовать, а такой задачи не ставилось! — было просто некому.

Еще одна легенда того времени — некий расстрельный список на восемьдесят человек, якобы составленный ГКЧП. Этого тоже не было. Арестовывать мы никого не собирались.

— Как же быть с воспоминаниями Ельцина, в которых он утверждает, будто утром 19 августа его дачу обложил спецназ?

— Все это вранье, все пятьдесят два тома уголовного дела по ГКЧП, которое состряпали ельцинские прокуроры, — сплошное вранье!

— И на другой день вы полетели к Горбачеву?..

— Но он нас не принял. А параллельно туда прилетели Бакатин, Руцкой и Силаев.

— Кстати, это правда, что это вы выкупили из плена за миллион долларов героя войны в Афганистане Руцкого?

— Не за миллион, а дешевле — за автомобиль «Волга». Но я не о цене вопроса, а о том, что Руцкой действительно был боевым летчиком. После освобождения я с ним встретился и дал рекомендацию в академию Генштаба. А потом он сошелся с Ельциным и вообще оказался весьма скользкой личностью — и в политике, и в личном плане...

Так вот, с Руцким, Бакатиным и Силаевым Горбачев и вернулся из Фороса. С ними полетел Крючков, которого пригласили в самолет к Горбачеву якобы для того, чтобы поговорить по дороге. На самом деле они хотели нас разъединить, и, как только самолет приземлился, Крючкова арестовали. Наш борт приземлился через двадцать минут, и тогда уже арестовали меня и Тизякова.

— Арестовать министра обороны, у которого в подчинении пятимиллионная армия...

— Мне ничего не стоило посадить на каждый подмосковный аэродром по бригаде специального назначения, и никто бы не рыпнулся, но тогда бы началась гражданская война. Крови я не хотел. Когда объявили чрезвычайное положение, все замолчали, в том числе и Прибалтика. На Украину я специально отправил генерала Варенникова, которого вместе с командующим войсками Киевского военного округа тут же принял Леонид Кравчук. Но процесс уже слишком далеко зашел. Горбачев позвонил сначала Бушу, а потом Ельцину, и я подумал: «Если сейчас поднять войска, народ может не понять».

— То есть был такой момент, когда вы решали — применять войска или не применять?

— Да, такой момент был. Но еще раз отмечу: мы не готовились, а вот так называемая Межрегиональная депутатская группа, в которой заправляли Юрий Афанасьев и Гавриил Попов, собрала вокруг Белого дома тысяч восемьдесят человек.

— Но кровь все-таки пролилась. Погибли три молодых парня...

— Я не виноват в смерти этих людей. То, что произошло, — трагическая случайность. Колонна БМП патрулировала город, когда на нее напала подвыпившая молодежь. Пытались поджечь несколько машин. Собственно говоря, уже подожгли, и, если бы пожар вовремя не потушили, взрыв боекомплекта мог унести гораздо больше жизней.

— Насколько помнится, войска из Москвы были выведены уже на третий день — 21 августа. Это было решение ГКЧП?

— Это было мое решение. С самого начала я считал, что армии в городе делать нечего. Это были не ее задачи, а МВД и КГБ. Однако КГБ ни одной из своих задач не выполнил, даже не попытался. Причем самых простых и очевидных. О штурме Белого дома я даже не говорю. Если бы Крючков захотел, то взял бы и Белый дом. Причем как нечего делать — это же не дворец Амина!

Впрочем, ГКЧП был обречен на поражение, потому что народ, и в первую очередь Москва, нас не поддержал. Нашими последними надеждами были созыв Съезда народных депутатов и, как это ни парадоксально сейчас звучит, — президент. Думали, после того как мы выполнили черновую работу, он поддержит нас. Как повел себя Горбачев, хорошо известно. А съезд собрали только в сентябре, когда мы уже сидели по тюрьмам.

— Кто вас арестовывал?

— Глава МВД СССР Баранников. Завели в помещение, а там сидит юноша с копной нестриженых волос — Степанков. Спрашивает, нет ли у меня оружия. «Нет», — отвечаю, тогда оружия никто с собой не носил. После чего он объявляет: «Вы арестованы!» Спрашиваю: «За что?» Он в ответ: «Потом узнаешь!» Потом так потом. На тыканье и грубость я уже перестал обращать внимание... Посадили в машину под присмотр офицеров, вооруженных автоматами. Охрана состояла не из сотрудников КГБ, а из курсантов Рязанской школы милиции, которых привез Баранников. Доставили в Солнечногорск, в какой-то дом отдыха МВД, насквозь пропахший мочой. Развели нас по разным комнатам и начали обыскивать — солдаты выворачивали министрам карманы... Особенно один старался, видимо, милиционер. Он же и провел первый допрос. Спрашивает: «Зачем ездили в Форос?» Отвечаю: «Чтобы доложить президенту обстановку, чтобы убедить его: если сегодня будет подписан так называемый Союзный договор, завтра такого государства, как СССР, уже не будет...»

— Неужели не понимали, что все это уже бесполезно?

—Думали, что Горбачев все-таки поймет. Но он не понял и, как теперь уже ясно, не мог понять, потому что переметнулся на другую сторону еще до того, как стал генсеком и президентом. Полагаю, что определяющей в этом смысле была его знаменитая встреча с Маргарет Тэтчер, когда они разговаривали тет-а-тет. После Лондона он полетел к Александру Яковлеву, который тогда был нашим послом в Канаде. Горбачев после этой поездки сильно переменился. Министр сельского хозяйства СССР Валентин Карпович Месяц — он тоже был в той делегации — потом рассказывал мне, что Яковлев и с ним заводил беседу о том, как, дескать, хорошо живут в Канаде, а мы тут с этим социалистическим строем, с этими колхозами... Насколько мне известно, подобной обработке подверглись и другие участники этого зарубежного турне. Короче говоря, просмотрели...

— Сколько вы провели в тюрьме и как к вам там относились?

— Просидел полтора года. Штатные тюремщики относились... как тюремщики. Один майор пялился в глазок просто не отрываясь — как в телевизор. А в камере постоянно лампочка горит, свет бьет в глаза. Завесил ее полотенцем. Вбежал и раз — сорвал. Говорю ему: «В войну майоры полками командовали, а ты чем занимаешься? Не стыдно?» Орет: «Поговори еще у меня!» А вот когда тюремщиков заменили омоновцами, стало по-другому. Они приносили нам и дыни, и арбузы — что закажешь. Причем сначала со мной сидел один начальник. Потом подсадили проворовавшегося милицейского полковника из Нижнего Тагила. Я сразу понял, что его используют в качестве подсадной утки, и особенно с ним не откровенничал.

— И как он себя выдал?

— Очень просто. Во-первых, чрезмерным любопытством к деталям моего уголовного дела. А во-вторых, немытыми яблоками и нечищеной морковью в передачах, которые он якобы получал с воли. Если бы эти передачи действительно готовила жена, то она, как и любая женщина, овощи и фрукты обязательно вымыла бы. Словом, совсем нетрудно было догадаться, что это его тюремная администрация подкармливает в благодарность за оказанные услуги. Вот такими аргументами я и припер своего сокамерника к стенке. Возразить ему было нечем.

— Как известно, вы согласились на амнистию, генерал Варенников добился оправдательного приговора. Но ведь по статье, которая инкриминировалась членам ГКЧП, полагалась высшая мера.

— А Силаев, кстати, сразу сказал, что разбираться нечего — надо тут же всех расстрелять. Но в конце концов даже ельцинские прокуроры поняли — обвинить нас в измене Родине не удастся. Тогда сменили формулировку обвинения на «заговор с целью захвата власти». Его несостоятельность убедительно показал генерал Валентин Иванович Варенников. Во время суда он прямо спросил Горбачева: «Когда мы уезжали из Фороса 18 августа, вы оставались президентом или нет?» Горбачев крутил-крутил, но в конце концов произнес: «Да, я считал, что остался президентом». — «Так, значит, мы не захватили у вас власть?» «Не захватили...» — выдавил из себя Горбачев.

— Все-таки странно: проиграть вчистую, имея армию, КГБ, МВД... Янаев и Павлов не обладали необходимыми качествами. А вам не делали предложения взять руководство ГКЧП в свои руки?

— Крючков мне делал такое предложение. Но я ответил ему четко: «Пиночетом быть не хочу! Потому что СССР — это не Чили». И вообще я был согласен далеко не со всем, что предпринял ГКЧП.

— И поэтому, оказавшись в тюрьме, принесли извинения Горбачеву? Помнится, даже назвали себя старым дураком ...

— Мне извиняться перед ним было не за что. Я извинился перед Раисой Максимовной, так сказать, за причиненные неудобства. Это был не политический жест и не попытка смягчить свою участь... Обычный человеческий порыв, который несложно объяснить, поскольку я хорошо знал Раису Максимовну. А в прессе потом все переиначили.

— Вас ведь одно время вообще считали человеком Горбачева. Было такое дело?

— До назначения министром обороны я встречался с Горбачевым только один раз — когда был командующим Дальневосточным военным округом. Говорят, ему понравился мой доклад... Дальше, правда, события развивались в полном противоречии с логикой...

Продолжение следует  

Олег Одноколенко

  Дмитрий Тимофеевич Язов  

Родился 8 ноября 1923 года в селе Язово под Омском. В Красной Армии с 1941 года, окончил Московское пехотное училище им. Верховного Совета РСФСР. В годы Великой Отечественной войны командовал стрелковым взводом, был замкомандира роты на Волховском и Ленинградском фронтах. Дважды ранен. Член КПСС с 1944 года. 
После войны (1953 год) окончил 10-й класс средней школы при Ленинградском Доме офицеров. В 1956 году с золотой медалью окончил Военную академию им. М. В. Фрунзе. С 1956 по 1961 год - командир батальона, начальник полковой школы, старший офицер управления военного округа. В 1961-1965 годах - командир полка.
В 1962-м был на Кубе во время Карибского кризиса. 
В 1967 году окончил Военную академию Генштаба с золотой медалью, командовал дивизией, армейским корпусом, армией, войсками Центральной группы войск, Среднеазиатским и Дальневосточным военными округами. С января 1987 года - начальник Главного управления кадров - замминистра обороны СССР. 
В 1987-1991 годах - министр обороны СССР. 28 апреля 1990 года получил звание Маршала Советского Союза. Освобожден от занимаемой должности 22 августа 1991 года в связи с обвинением в измене Родине по уголовному делу о ГКЧП. Через полтора года амнистирован. 
В настоящее время - ведущий аналитик (генеральный инспектор) Службы генеральных инспекторов Минобороны РФ; председатель Комитета памяти маршала СССР Г. К. Жукова. Награжден двумя орденами Ленина, орденами Октябрьской Революции, Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды, "За службу Родине в Вооруженных Силах СССР" III степени, а также 18 медалями СССР и 20 орденами и медалями иностранных государств. 
Женат. Увлекается театром, пишет стихи.

Итоги.RU