«О преодолении культа личности и его последствий»: история с продолжением

Для моего отца это стало очень личной историей, так или иначе оставшейся с ним на всю жизнь.


За три года до этого, 6 марта 1953-го, было объявлено о смерти Сталина. Позже, уже старым человеком, отец вспоминал, как в ту пятницу это известие встретили его однокурсники на юрфаке МГУ. В аудитории стояло гробовое молчание, время от времени раздавались рыдания — то с одной, то с другой девушкой случалась истерика.

Моя бабушка была из купеческой семьи: прадед, булочник, купец первой гильдии, перед самой Февральской революцией купил имение. Няня моего отца при советской власти доживала свой век в их бывшем особняке на Таганке — все в той же комнате, в мансарде. Его отец, мой дед, до революции был мясником, охотнорядцем, следовательно, правоверным монархистом. А отец вырос идеальным советским интеллигентом первого поколения, отличником в школе и в институте. Убежденным сталинистом он не перестал быть и после 30 июня 1956 года.

В пятидесятые годы соцопросы не проводились, но известие о смерти Сталина, как и публикацию 1956 года, страна встретила по-разному. На приуроченной к 50-й годовщине смерти Сталина замечательной выставке Федеральных архивов «1953 год. Между прошлым и будущим», состоявшейся в 2003-м, было много примечательного.

В частности, 10 марта 1953 года на станции Коломыя Львовской железной дороги электрик Николай Козак заметил, что 73-летний Сталин на посмертных фотографиях выглядит слишком молодо. «Что он, картошку ел с кислой капустой или глотал пыль, как мы?» — спросил электрик, за что вскоре получил срок. Приговор опротестовал Верховный суд.

В марте-апреле 1953-го, сразу после того, как Сталина не стало, попытку покончить с культом личности предпринял председатель Совета министров Маленков. Ее тут же заблокировали, среди не давших ей ход политических тяжеловесов-сталинистов был и Хрущев. Воздух в стране, тем не менее, сразу стал другим, и это сказалось на многих судьбах.

Вот еще один персонаж той давней выставки — человек, который, оговорившись на траурном митинге, произнес: «...умер враг народа товарищ Сталин». Его осудили, но позже об освобождении ходатайствовало само МГБ. В представлении карательного ведомства говорилось, что это произошло не по злому умыслу, а от большого волнения, и несчастный выступавший просто оговорился.

Таких историй на выставке было довольно много. Кто-то позвал рабочих с траурного митинга в цех, к станкам: «Этот умер, другого назначат, а нам план давать надо». Безумная бабка пыталась без очереди пролезть за газетой с сообщением о смерти вождя, а когда ее остановили, начала вопить: «Он умер, и вы сдохнете!» В ГУЛАГе известие о смерти Сталина было встречено всеобщим ликованием.

Материалы выставки, конечно, не могли претендовать на то, чтобы стать социологической выборкой, но во всех историях фигурировали взрослые, имевшие профессию, пожившие люди. А молодые, выросшие при СССР, рыдали.

Хрущева отец не принял, о Брежневе — уже немолодым, состоявшимся в советской системе человеком — мастерски рассказывал анекдоты. Он был горячим сторонником своего бывшего однокурсника Горбачева, восхищался его энергией и красноречием: «Самородок! Миша — самородок!» Позже спорил, когда при нем ругали Ельцина.

Противником Сталина его сделали книги Солженицына, — при помощи друга, работавшего в фотолаборатории «Правды», он даже размножал их в своей Академии МВД. Сейчас часть этих томов стала экспонатами музея Солженицына.

Ельцина он защищал, когда все вокруг разваливалось и казалось, что стране приходит конец. И дело, конечно же, было не в Ельцине: государство трещало по всем швам, на следующий день могло произойти что угодно, а президент был его воплощением. Значит, говорить о нем плохо нельзя.

Он был предан не человеку, а роли, тому, кто олицетворял государство, — историки называют это «мистическим телом короля». Обязательным условием было личное равенство стране: тот, кто возглавлял ее в мирное время, когда страна была крепкой и великой, не мог быть нелеп, как Хрущев, и смешон, как Брежнев. Правителем раскинувшейся между трех океанов державы мог быть только сильный, вызывавший безусловное уважение человек. Лишь тогда государство и вождь сливались в единое целое.

В 1956-м потребность в Сталине испытывали многие — почему же на его месте не появился новый вождь?

Разоблачение культа личности в немалой степени было связано с политическими технологиями, а также с очень древними, идущими от родоплеменного строя вещами. Для того, чтобы стать настоящим вождем, необходимо, хотя бы символически, победить прежнего предводителя, уничтожить его миф. Это хотел сделать Маленков, об этом думал Берия, а совершил Хрущев, вокруг которого быстро начал формироваться собственный культ.

Три Звезды Героя Социалистического Труда за шесть лет, через три года после последней — Звезда Героя Советского Союза. Полнометражный документальный фильм «Наш Никита Сергеевич». Льющийся с газетных полос, экранов и из радиоточек елей — к 1961 году этот культ вполне сложился, и очень раздражал людей. Возможно, он появился по бюрократической инерции — потому что других инструментов для разговора с обществом власть не нащупала.

Хрущев импровизировал в экономике, где надо и где не надо сажал кукурузу, при нем были перебои с хлебом. Но при нем началось и массовое жилищное строительство, благодаря ему в том же 1956 появились пенсии, на которые можно было пристойно существовать…

Однако он почти никому не нравился.

Хрущев был слишком близок к людям, к «земле», если угодно — чересчур человечен, в нем не было величия. В начале шестидесятых из обращения изъяли значок с надписью «Добро пожаловать в Ярославскую область!» На значке был изображен поднявший шляпку и улыбающийся гриб, как две капли воды похожий на Никиту Сергеевича. Там, где есть смех, не может быть настоящего культа. Сталин создавал его, как талантливый актер, Никита Сергеевич в этом отношении был дилетантом.

А Брежнев превратил Советский Союз в квазибуржуазное государство, жить в его правление совершенно определенно стало лучше. Но брежневский культ был и вовсе анекдотичен — возможно, потому, что к этому времени выдохлась, а потом и умерла лежавшая в основании Советского Союза идея. СССР окончательно стал иерархической страной, обществом потребления, и, хоть разница в благах с сегодняшней точки зрения была не так уж и велика, это перечеркивало тот смысл, на котором он некогда был выстроен. Коммунизм был подобием религии, служба государству — служением. СССР в этой системе взглядов становился светочем для остального мира, а вождь и в самом деле был вождем.

Людям, плохо одетым, дурно питающимся, живущим в коммунальных квартирах с одной ванной на 5 семей, считающим деньги от зарплаты до зарплаты, было чем гордиться — страну объединял не только страх, но и мечта. Наверное, что-то подобное в 56-м чувствовал и мой отец: сын и внук богатых людей, тщательно скрывавших свое дореволюционное прошлое и «социальное лицо», затерявшихся в огромной московской коммуналке.

В 1956 году он был гражданином великого нового мира, который казался прекрасным. И вдруг этот мир рухнул. Хрущева отец так и не простил.

Потом у него была долгая жизнь, неплохая карьера, чтение хороших книг, большие человеческие трансформации. Подобный путь, наверное, проходили многие думающие люди страны, та старая советская интеллигенция, от которой ничего не осталось.

А впрочем, нет, что-то уцелело. Жива существовавшая и при Московском царстве, и при империи Романовых, и при СССР почти бессознательная вера: Россия все еще Третий Рим, это не только страна, но и идея.

У государства Российского есть особая, важная миссия, и во главе государства должен стоять равновеликий ему по масштабу человек...

Похоже, эта история — постоянная спутница нашей страны, вместе с ней она проходит через века.

Поделиться