Объект строгого режима

К началу XX века ярославские Коровники приобрели славу одной из самых жестоких тюрем России

Начавшая строиться по указу Александра I еще в 1800 году главная тюрьма Ярославской губернии отличалась деспотичным режимом, соперничая в этом с Владимирским централом и Шлиссельбургской крепостью. Так по крайней мере считали многие ее бывшие заключенные, воспоминания которых сохранились до наших дней. 

Хозяин ключей

В январе 1908 года в Рыбинске была арестована организация РСДРП. Шестеро революционеров оказались в Коровниках, в том числе казначей организации Прокопьев (партийная кличка – Андрей). Его воспоминания о тюрьме сохранились благодаря публикации в ярославском журнале «На перевале» в 1923 году.


«Сколько душевных драм мне пришлось услышать в замочную скважину, – пишет рыбинец. – Вообще в моем коридоре стоны, слезы и смерть были обычным явлением. Не забуду один случай: «Товарищ, завтра Пасха, ситничка и яичко дадут!» – а на утро его уже не стало».

А ведь сразу после того, как арестанты попали в Коровники, они даже сравнивали тюрьму с гостиницей. «Отменная чистота, прекрасная вентиляция, плиточный пол в коридорах, центральное отопление», – описывал Прокопьев устройство здания. 

Камера для заключенных – «келья» – это комната примерно 4,5 на 2,5 метра с асфальтированным полом и окошком, обращенным в тюремный двор. Внутри – вделанный в стену стол, деревянное сиденье, железная кровать с тюфяком и полка для книг и посуды. Из дополнительных удобств – кнопка «телеграфа» (звонка) и вентиляционное отверстие в стене. Тяжелая железная дверь заперта замком особой конструкции («выписанным из Англии», – уточняет Прокопьев) и снабжена «форткой» для подачи пищи.

Интересно, что ключи от «келий» находились у младших надзирателей, а у начальника тюрьмы был ключ особенный. Он мог отпереть все двери, а вот запертые им открыть не мог никто. Во власти начальника было, например, запереть откидывающуюся от стенки кровать, чтобы заключенный не мог спать, или ту же «фортку» – наказать голодом. 

Вскоре сносная жизнь рыбинских революционеров подошла к концу: им запретили читать газеты, стали закрывать койки на день, при попытке подойти к окну открывали стрельбу. «Нередко тюрьма оглашалась нечеловеческими визгами, криками: «Бьют!» – вспоминает арестант. – Люди умирали, получив от 50 до 100 ударов розгами за то, что вздумали посмотреть в окно».

Шаг влево – побег

Порка вообще тогда была популярной мерой наказания в Коровниках – редкий день обходился без нее. А в карцер сажали по любому поводу (громко кашлянул, на прогулке посмотрел в сторону и т.д.), и зачастую в них сидели до 8% от всех заключенных. 

«Я прошел через семь тюрем, но нигде не встречал более грубого деспотизма, – вспоминает еще один бывший заключенный Коровников Бронислав Ясюкевич, член боевой дружины Рижского комитета ЛСДРП. – Начальником тюрьмы был Адамов, большой алкоголик, картежник и частично ненормальный. Его правая рука – помощник и свояк Савельев. А старший надзиратель Дырига, малоросс, кажется, даже сам себя любил один раз в год и то по большим праздникам». 

В отличие от рыбинцев Ясюкевич не застал ничего похожего на «сносный режим». Продукты, которые арестантам приносили родные, пропадали: «Надзиратель приносил лишь пустой мешок, а когда спрашивали, куда продукты делись, ответ получался короткий: «Крысы съели». Возражать не смей, грозили выпороть, или, как выражались на арестантском жаргоне, «посадить на кобылку». Заключенные в страхе замирали в своих камерах, когда у начальника бывало плохое настроение (а случалось это каждый раз, когда он проигрывался в карты Савельеву). Тогда Адамов «делался каким-то помешанным: хватал со стола табак, сахар, выбрасывал в коридор и, топоча ногами, кричал: «Молчать! В карцер! На кобылку! Половину перепорю!».

Обилие наказаний, плохое питание плюс слабое медицинское обеспечение (на 1000 арестантов лишь 30 больничных коек) способствовали высокой смертности среди заключенных. Так, в 1911 году в тюремной больнице умерли 133 человека. И такое положение дел сохранялось долгие годы. 

Испытание холодом

11 августа 1920 года в Коровники из Бутырской тюрьмы привезли три десятка социалистов-революционеров. Оказавшись в том же корпусе, что и в свое время рыбинские социал-демократы, эсеры застали его в упадке. 

«Когда-то образцово устроенный одиночный корпус запущен, загрязнен. Холодно, сыро в одиночках. И это в августе месяце! Пыль пластами лежит на полу, паутина свешивается причудливыми гирляндами чуть не до полу. Повсюду мышиный помет. Ни лечь, ни есть не на чем. И через несколько часов после нашего прибытия уже началась стрельба по окнам…» – вспоминал один из арестантов Володин. 

Кормили эсеров все так же скудно: 410 граммов хлеба, смешанного с мякиной и соломой, паточная конфетка, баланда с кусочком гнилого мяса на обед и ужин – вот и весь рацион. От голода заключенные болели, а больничный стол, как писал Володин, «служил плохим паллиативом»: давал ломтик сыру и две ложки киселя, но при этом отнимал четверть фунта хлеба. 

Потом начались более серьезные испытания – осенние морозы.

«Отопление стали только при нас чинить, и нам пришлось октябрь и ноябрь сидеть в шубах и в валенках, спать, навалив на себя все, что можно, – вспоминает Володин. – Холод и сырость скоро дали себя почувствовать: начались ревматические боли, ноют ноги, руки, ломит спину, а ты целый день все в холодной, сырой камере, неизменно голодный. И можно только удивляться, как при таких условиях мы сдерживали себя и не реагировали каким-нибудь скандалом на нескончаемые придирки, как самого Кузьмина, так и конвоя...».

Про Кузьмина, «заведующего социалистами-революционерами» в ярославской тюрьме, автор упомянет еще не раз:

«Развязный коммунист из богатой крестьянской семьи, коммунист вчерашнего дня. Полный невежда в политических вопросах, но весьма сведущий в спекуляции. Чуть не ежедневные поездки в Москву с докладами всегда давали ему возможность что-нибудь привезти из Ярославля, из кругом лежащих деревень».

«Ярославское сидение» эсеров продолжалось около полугода. Многие вернулись из Коровников больными, но при этом, что характерно, не огрубели душой, не разучились радоваться, сопереживать, любоваться красотой мира. 

«Вышли из тюрьмы уже под вечер, – писал Володин. – Потухающее солнце золотило главы ярославских церквей. Мы шли и пели «Вечерний звон, прощальный звон», радостные и грустные в одно и то же время. Конец ужасному режиму, конец ярославской тюрьме!».

Анна КОУЗОВА

"Ярославский Регион"
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе