Откровение Васнецова

Накануне 95-летия со дня смерти Виктора Васнецова «Стол» вспоминает самую фундаментальную работу художника, ставшую отражением всей русской духовной жизни.
Портрет Виктора Васнецова, художник Николай Кузнецов, 1891 год. 
Фото: wikimedia.org


– Немедленно снять этого маляра! Убрать всю мертвечину!

Основатель Товарищества передвижных художественных выставок Григорий Мясоедов в ярости застучал кулаком по столу. 

– Васнецова снять? – с самой елейной улыбкой осведомился Крамской. – Вы имеете в виду его работу «После побоища»?

– Немедленно! И этот летающий ковёр тоже. Мы – серьёзное общество, а нам сказочки для детишек предлагают.

– Вы несправедливы, Григорий Григорьевич!

– Я?! Да я одолжение художнику делаю. Разве Мясоедов возражал против «Преферанса»? Нет! Я отнюдь не против господина Васнецова. Увольте! Но я  против направления. Против уничтожения самой идеи нашего Товарищества!

Но переубедить Крамского было сложно: конечно, идеи идеями, но для рекламы очередной передвижной выставки скандал был необходим, а работы Васнецова вызвали ажитацию у прессы и публики задолго до открытия выставки. К тому же беднягу Васнецова было чисто по-человечески жаль…

В итоге скандальные картины остались в экспозиции, но конфликт только усилился: в ответ на критику Васнецов тотчас же отправил в Петербург заявление о выходе из Товарищества.

* * *

Наверное, во всём русском искусстве не сыщется более художника, которого был так хулили и превозносили до небес, как Виктора Михайловича Васнецова. Причём это подчас делали одни и те же люди. Так, одни критики сначала обливали грязью Васнецова, затем хвалили, восторгались, затем ниспровергали его с собственноручно возведённого пьедестала. «Бездарность», «Новый Рафаэль», «маляр-неумеха», «гений», «кустарь-недоучка», «революционер в искусстве» – это всё о нём. Сам Виктор Михайлович никогда не спорил ни с льстецами, ни с хулителями, полагая, что вместо него должны говорит его работы. Тем более что иные скандалисты оборачивали против Васнецова каждое его слово. 

Даже бедность Васнецова поставили ему в упрёк.

Дело в том, что Васнецов происходил из семьи бедного сельского священника. Его отец   Михаил Васнецов был настоятелем обычного сельского прихода храма Покрова Пресвятой Богородицы в селе Рябово Сулаевской волости Вятского уезда. 

О своей деревне оставил воспоминания младший из братьев Васнецовых, Александр Михайлович: «Избы были чёрные. Оконные отверстия были затянуты обделанной коровьей брюшиной – пузырём. Никакого освещения, кроме лучины, крестьяне не знали. Употребление мыла не было известно. Посуда была преимущественно глиняная и деревянная…».

В 10 лет Виктора, как и полагалось сыну священника, отправили учиться в Вятское духовное училище. Там Витя увлёкся рисованием и иконописью  и по совету педагогов отправился учиться живописи в Санкт-Петербург.

Денег в карманах Васнецова не было ни копейки. Но он поступил учиться в Школу Общества поощрения художеств при Бирже – к самому Крамскому, а ночи напролёт он работал в картографической мастерской полковника Алексея Афиногеновича Ильина, который по заказу Генерального штаба рисовал географические карты. Платил ему Ильин 25 рублей в месяц – на скудное пропитание и крышу над головой. 

Позже Васнецов устроился иллюстратором в журнал «Будильник» – вернее, Васнецов не был автором рисунков, он их только литографировал, переводил нарисованное кем-то на доску, зарабатывал рубль, а чуть позже – рубль двадцать пять копеек. Также он работал в «Ниве», в «Семье и школе», во «Всемирной иллюстрации», в «Пчеле», оформлял дешёвые издания. Например, ему заказали сделать рисунки к двум азбукам Н.П. Столпянского. Одна из них – «Солдатская», составленная по поручению начальника штаба местных войск Петербургского военного округа. Вторая – «Народная». Эти дешёвенькие в четверть листа книжечки на плохой бумаге за 20 лет выдержали более 30 переизданий и разошлись по России миллионными тиражами, став самой массовой детской книгой. Издатели азбук заработали миллионы, Васнецову не перепало ничего. 

Много лет спустя, на закате жизни, Виктор Михайлович признался своим биографам, что «деревяшки» – доски для литографий – стали его спасением и проклятием. «Я делал их, чтобы жить, кормиться, учиться. Многое, содеянное тогда по нужде и по молодости лет, я хотел бы забыть…» 

Но забыть не давали критики, говорившие, что Васнецов так привык к поточному производству «досок», что в душе он навсегда превратился в ремесленника. Из тех, что рисует яркие лубки на потребу простой публике. 

Но главным «грехом» Васнецова стало «предательство» реалистичного искусства.

* * *

В 1868 году Васнецов  поступил в Императорскую академию художеств. И сразу же был награждён Советом академии серебряной медалью – за этюд с двумя обнажёнными. В следующем, 1869 году за работу «Христос и Пилат перед народом» (или «Пилат умывает руки») его наградили ещё одной серебряной медалью. Но вместо положенной поездки за границу за счёт академии Васнецов попросил назначить ему пособие в 25 рублей в месяц.

Практически сразу же Васнецова приняли и в состав Товарищества передвижных художественных выставок, его полотно «Преферанс» покупает меценат Павел Третьяков для своей галереи. На вырученные деньги Васнецов весной 1876 года отправился в Париж – благо что его давно звал к себе в гости однокашник по академии потомственный аристократ и богач Василий Поленов, снимавший целый дом на самом Монмартре – на улице Бланш, 72.


Виктор Васнецов.
Фото: wikimedia.org


В Париже Васнецов работал над альбомом литографий для художника Верещагина и над альбомом «Народы мира» для парижского издательства Гоппе. 

«Живу я теперь не в самом Париже, – писал он друзьям, – а недалеко от него, в Медоне. Живу себе ни шатко ни валко, ни на сторону, ни скучно, ни весело… Больше работаю, что иногда спасает от неожиданных ураганов грусти и скуки самой тяжёлой, самой окаянной! Среди чужой жизни вдруг иногда почувствуешь, что кругом тебя просто одно пустое пространство с фигурами без людей, с лицами без души, с речью без смысла!.. Денег нет, Гоппе не отвечает на письма и может не отвечать до зимы, других работ не предвидится же нигде решительно, у Водовозовой забрано вперёд, долги…» 

* * *

Из Парижа Васнецов вернулся в сложных чувствах. Его по-прежнему мучило безденежье. Все заработанные во Франции деньги были потрачены на свадьбу: в ноябре 1877 года Васнецов женился на Александре Владимировне Рязанцевой. Причём женился без приданого. Невеста, хоть и дочь вятского купца, державшего писчебумажную фабрику в селе Мухино, что в 100 километрах от Вятки, переломив сопротивление родителей, сбежала учиться в Петербург и получила диплом врача. Разумеется, родители никогда бы не дали своего благословения на брак с нищим художником, но Александра Владимировна приняла решение венчаться и без родительского дозволения. 

Как позже вспоминал Васнецов, когда после церемонии венчания молодые, оставшись наедине, подсчитали капиталы, то оказалось, что для дальнейшей совместной жизни у них имеется ровно 48 рублей.

Поэтому Васнецов снова отправился по издательствам – искать заказы на «деревяшки». 

Новые же картины продавались плохо. VI Передвижная выставка, открывшаяся в Петербурге в марте 1878 года, стала временем триумфа для Поленова – он как раз выставил свой «Дворик» со Спасом-на-Песках, который был моментально куплен Третьяковым. 

Успех сопутствовал и Репину, который представил «Протодьякона» – портрет чугуевского дьякона Ивана Уланова, ставший как бы собирательным образом тогдашнего русского духовенства, состоящего на государственной службе. 

Шишкин выставил «Горелый лес» и «Рожь», которые также ещё до открытия выставки были куплены Третьяковым. 

Но вот картины Васнецова не пошли ни в столице, ни в Москве.

Один из критиков писал: «Акробаты» (парижская картина Васнецова. – Авт.) прозаично вульгарны. В их типы художник не вложил ничего своего…».


Картина «Акробаты (На празднике в окрестностях Парижа)», художник Виктор Васнецов, 1977 год.
Фото: wikimedia.org


После выставки Васнецов униженно писал Крамскому: «Выставка наша кончилась 1 июня в Москве, и картины мои в целости остались – никто не купил ни одной. Дашков, которому я рисовал известные вам портреты, уехал… за границу. Работ других никаких. Следствие всего этого – сижу без денег и даже взаймы негде взять. Прибавьте ещё к этому настоящее кризисное время. Если у Вас, Иван Николаевич, есть лишних 200 р. – то не откажитесь ссудить меня ими».

Кстати, деньги были нужны Александре Васнецовой на поездку в Вятку – проведать больных родителей. (В скобках отметим, что Васнецов был прекрасным семьянином, воспитавшим пятерых детей.) Старшая дочь Татьяна окончила Московское училище живописи, ваяния и зодчества, стала художницей. Старший сын Борис обучался в техническом училище, Алексей окончил естественно-исторический факультет Московского университета, Михаил – математический факультет Московского университета, увлекался астрономией, Владимир стал профессором, основал кафедру ихтиологии в Московском университете.)

* * *

Именно в этот момент и произошло знакомство Васнецова с миллионером Саввой Мамонтовым, на родственнице которого удачно женился Поленов. 

Мамонтов в то время заканчивал строительство Донецко-Мариупольской железной дороги, которая вошла в строй в 1882 году, связав Донецкий угольный бассейн и Мариупольский порт. Новая дорога требовала нового оформления, и Мамонтов искал как раз таких живописцев. 

Магнат разу оценил потенциал Васнецова (впрочем, наверняка не обошлось здесь и без совета Поленова). Мамонтов с ходу купил три рисунка для коллекции. И тут же заказал художнику ещё три большие картины, которые, по замыслу Саввы Ивановича, должны были украсить залы нового правления его Донецко-Мариупольской железной дороги. 

– А уж какие картины – это как я сам захочу! – Васнецов сиял, когда пересказывал эти краткие переговоры супруге. – Саша, понимаешь, три картины по моему собственному вкусу. И дал деньги авансом – посмотри, сколько! 

Наверное, такой шанс выпадает художнику только один раз в жизни.  

И Васнецов решил писать так, как не писал никто в России.

Ещё во Франции он был очарован картинами британских прерафаэлитов – первых художников, отвернувшихся от реализма с мрачными покосившимися хибарами у обочины и начавших творить красоту, но красоту уже не по старым лекалам Возрождения, от которых несло нафталином и бабушкиным чуланом – нет, они искали красоту в английской природе и английской истории. Томным итальянским красавицам в античных балахонах и пыльным холмам знойного Средиземноморья они противопоставили северных женщин и яркие сочные краски. 

Подобным подходом к живописи был очарован и сам Васнецов. Да, он уважает творчество передвижников, объяснял он товарищам, да, он благодарен им за науку, но не хочет больше рисовать «бытовуху». Возможно, для господ дворян крестьянские сермяга и лапти и являются предметами экзотики, но он  сам, выходец из простого народа, желает писать русские сюжеты, основанные на русском фольклоре.


Картина «Ковёр-самолёт», художник Виктор Васнецов, 1880 год.
Фото: wikimedia.org


И Васнецов пишет три картины-панно: «Битву русских со скифами» – это ассоциация на прошлое Донецкого края; «Три царевны подземного царства» – символ богатств донецких недр; и, наконец, «Ковёр-самолёт» – фантастический образ новой магистрали и новых скоростей.

* * *

Новые картины Васнецов отправил на VIII Выставку передвижников 1880 года, присовокупив к ним написанное полотно «После побоища Игоря Святославича с половцами», написанное на сюжет из «Слова о полку Игореве».

Друзья и соратники были растеряны: это был совершенно не тот реалист Васнецов, которого они прежде знали. Один из основателей Товарищества художник Григорий Мясоедов и вовсе потребовал убрать с выставки все полотна Васнецова. На художника обрушился град печатной критики. 

Так, «Московские ведомости» писали: «Каким образом могло укрыться от художественной фантазии Васнецова, что его персидский ковёр не может лететь сам по воздуху? Как не пришло ему на мысль заставить нести его какого-нибудь духа, повинующегося велению волшебного слова? Перенося явления реального мира на своё полотно, художники не должны забывать, что только дух животворит и что именно этот “дух” составляет черту, отличающую искусство от грубой действительности».

А вот отзыв о картине «После побоища»: «Ни лица убитых, ни позы их, ни раны, наконец, ничто не свидетельствует здесь ни о ярости боя, ни об исходе его. Искренне уважая талант почтенного художника, мы крайне удивлены, зачем это он потратил такую массу времени и красок на эту невыразительную вещь…».

Художник Михаил Нестеров писал: «Особенно доставалось “Трём царевнам”… Бедных “Царевен” с одинаковым увлечением поносили и “западники”, и “славянофилы”. Ругал их и неистовый Стасов, и пламенный патриот Аксаков в своей “Руси”…»

В итоге, опасаясь публичного скандала, члены правления Донецкой железной дороги отказались покупать у Васнецова заказанные ему картины. Тогда «Трёх сестёр подземного царства» приобрёл Анатолий Иванович Мамонтов – родной брат Саввы Ивановича. Сам магнат купил «Битву», а «Ковёр-самолёт» стал украшением коллекции известного нижегородского сталепромышленника Михаила Рукавишникова.


Картина «Три царевны подземного царства», художник Виктор Васнецов, 1881 год.
Фото: wikimedia.org


Впрочем, публичное поношение художника не смутило и Павла Третьякова, который купил картину «После побоища»  – за пять тысяч рублей, гигантские деньги по тем временам для нищего живописца. 

* * *

Имя Васнецова становится известным. Ещё бы, все газеты и журналы в один голос поливают его грязью. 

Ободрённый успехом, Васнецов пишет новые «богатырские» полотна: «Витязь на распутье» и «Бой Добрыни Никитича с семиглавым змеем». 

«Витязь» стал своего рода программной вещью для Васнецова – в образе одинокого воина в степи он увидел самого себя. Основатель и главный идеолог объединения «Мир искусства» художник Александр Бенуа писал: «В самый разгар реализма и передвижнического направленства Васнецов вдруг обнаружил наклонность бросить мелочные мещанские жанрики и приняться за русскую народную сказку. Тогда все сочли его за сумасшедшего, за невозможного чудака, и никто, за исключением двух-трёх передовых ценителей, не решался поддержать его, настолько этот поворот казался странным и диким. Однако Васнецов не испугался глумления толпы и товарищей и смело пошёл по намеченному пути. В этом его огромная заслуга: он первый, когда даже в стане передового искусства ещё никто о чём-либо другом не думал, кроме как об обыденной действительности отказался от пресного реализма и первый напомнил о том, что могут существовать и другие, к чему-то более прекрасному и отрадному: к дивному миру народной фантастики… Впоследствии, когда наступила реакция против шестидесятничества в искусстве, русское общество оценило эти начинания Васнецова, но тут же впало в другую крайность: из сумасшедшего и чудака его вдруг произвели в гении…»

* * *

Сам же Виктор Михайлович в это время решил попросту скрыться от нападок критиков в подмосковном Абрамцеве – в новом имении Саввы Мамонтова. Здесь хорошо и покойно. Работает домашний театр и артель художников, Васнецов делает декорации и костюмы для «Снегурочки», причём он сам играет Деда Мороза. Савва Иванович заказывает ему домашнюю церковь Спаса Нерукотворного – в старорусском духе. 

Правда, первоначально проект создал  Поленов, взявший за основу храм Спаса на Нередице в Новгороде, построенный в XII веке. Но он оказался несколько массивным и тяжеловесным. Тогда Васнецов немного переработал проект, сделав храм более гармоничным и изящным.

Готовый проект увидел один их гостей Мамонтова  Адриан Викторович Прахов, профессор Киевского университета по кафедре истории искусства и главный руководитель работ по окончанию строительства Владимирского собора в Киеве. Прахов был гением коммерции и мастером заводить самые неожиданные связи. 

Надо сказать, что Владимирский собор считался неудачным объектом. Собор был заложен по велению ещё Николая I по проекту архитектора Беретти. Работы начались уже в царствование Александра II, но потом финансирование иссякло,  и строительство было заморожено на много лет. И только в царствование Александра III власти города решили наконец закончить этот долгострой. Тут и появился Прахов, почувствовавший запах денег. Адриан Викторович решил, что с киевского градоначальника за храм-долгострой много денег не возьмёшь. Значит, надо заинтересовать столицу, императорский двор, привлечь предпринимателей и промышленников. И вскоре он понял, как это сделать: надо привлечь к росписи молодого и скандального Васнецова. 

Что ж, приём «Бузова в театре» был придуман вовсе не в наше время. 

* * *

Владимирский собор изменил всю жизнь Васнецова.


Виктор Васнецов во Владимирском соборе, 1880 год.
Фото: wikimedia.org


Алексей Васнецов, сын художника, вспоминал, что над росписями собора отец работал десять лет – от зари до зари, без выходных и праздников.

– Утром папа пил чай (два стакана чаю со сливками – эту порцию сохранил он до конца жизни), но ничего не ел. Потом уходил в «Собор» до вечера, иногда приходил к завтраку в 12 часов дня. «Собор» – это у нас значило не просто храм, а нечто совсем особенное, нарицательное, собирательное место, нечто величественное и несколько таинственное, куда уходил отец на целый день, где он работал, откуда иногда приходили за чем-нибудь его помощники и рабочие… Наша квартира и «Собор» – это были два места, где жил отец, между которыми делилась жизнь отца,– так было всегда и, вероятно, всегда и будет. Впоследствии, когда мы подросли, нас иногда водили в «Собор», он принял более реальные формы. Громадный, весь застроенный лесами, и там в вышине маленькая фигура – отец в своей синей блузе, замазанной масляными красками. Он сбегал с лесов нам навстречу, весёлый, бодрый, с палитрой в левой руке… 

* * *

Прахов подключил и прессу – в частности, французского барона де Баи, или, вернее, Амур-Огюста-Луи-Жозефа Бертло, автора книги «От Москвы до Красноярска».

Художник Александр Бенуа вспоминал: «Когда же заезжий француз барон де Баи пришёл в восторг от творения Васнецова и даже решился печатно, в небольшой брошюрке, высказать этот свой энтузиазм, тогда такое “освящение” Европой окончательно подкрепило русское общественное мнение…» 

И далее: «О Васнецове уже очень скоро после того, как он принялся в 1886 году за роспись киевского Владимирского собора, стали ходить слухи, что из-под кисти его получается нечто грандиозное и святое, какое-то новое откровение. К концу этих работ слух этот проник из узкохудожественных кружков во всё русское образованное общество.

Мало-помалу он превратился в убеждение, что Васнецов угадал самую глубину русского религиозного миросозерцания и что он создал стенопись, по монументальности и святости равняющуюся только древним византийским и итальянским образцам…». 

К примеру, историк Сергей Бартенев в «Русском обозрении» специально отметил, что Владимирский собор произвёл на него куда большее впечатление, чем все красоты Константинополя. 

«Я испытал здесь нечто такое, что заставило меня забыть красоты античного мира, – восторженно писал Бартенев. – Есть в мире Бог, есть святость! Мотивы жизни, мотивы мужества и силы, красота плотская, тут, в картинах Васнецова – духовный мир встаёт с неотразимой силой. Становится понятна история Духа… Я благословлял и благодарил этого чудного художника, который влил в мою душу целебный елей духа и веры…»


Внутренний вид Владимирского собора, 1898 год.
Фото: wikimedia.org


«Сам удивился неожиданно громадному художественному впечатлению, – писал Васнецов. – Чувствуется, что годы труда и мучений недаром пропали».

* * *

Но было и множество несогласных с такой оценкой. Так, ещё до освящения храма известный в то время критик Владимир Стасов посетил Киев и обрушился на Васнецова:  «В Киеве я долго и основательно изучал живопись Васнецова во Владимирском соборе. Я несколько часов сряду оставался в соборе совершенно один, ни с кем не говоря (потому что никого тут и не было), никем не тревожимый и никем не развлекаемый… Я, кажется, могу хоть сию секунду отдать отчёт во всех этих композициях и не только вообще, но в мельчайших подробностях, мог бы сейчас хоть диспут держать с кем угодно, хоть с самим Праховым, хоть с самим Васнецовым. И результат всего тот, что я признаю у Васнецова талант, но не очень значительный, не очень-то далеко идущий и представляющий очень-очень много неудовлетворительного в самом главном: характерах, типах, выражении, во всём духовном и душевном мире. А этого не заменят никакие прелести орнаменталистики, никакие излишества исторически верного костюма. Сверх того, я совершенно согласен с Ге, что вся эта живопись – какое-то смешение византийского с французским, а это мне ужасно враждебно и неприятно…».

Против Васнецова восстало и немало церковных реакционеров. Святой князь Владимир – скорее царь из сказки, чем из жития. А Ольга? А Евфросинья с Евдокией? Это же красавицы! И срам, срам! В «Крещении Руси» – фигура обнажённой! На голых баб, что ли, молиться?!

Нестеров вспоминал, что графиня Игнатьева, супруга киевского генерал-губернатора , заставила его переписать образ святой Варвары: 

– Не могу же я молиться на Лёлю Прахову!

В числе главных недоброжелателей оказался и тогдашний киевский митрополит владыка Иоанникий, который, как писал Нестеров, однажды заметил, что он «не желал бы встретиться с васнецовскими пророками в тёмном лесу».

Но в то же время Прахов и Васнецов обрели могущественных покровителей в лице Императорского дома – сам государь  Николай Александрович с супругой Александрой Фёдоровной прибыли  на освящение Владимирского собора, состоявшееся 20 августа 1896 года. Причём Государь настоял, чтобы Васнецова с другими художниками пригласили на торжественный молебен в царскую ложу. Великий князь Сергей Александрович – тогдашний Московский генерал-губернатор – сразу после освящения собора заказал Виктору Михайловичу образ Спаса Нерукотворного: 

– Глядя на вашего Спаса, чувствуешь свою греховность и обещаешь исправиться на будущее время…

* * *

Но больше всего художника расстроил отзыв его товарища Александра Бенуа: «Гоголь, славянофилы и Достоевский раскрыли такую глубину религиозного сознания в русском человеке, которая совершенно неизвестна современному европейцу. Если что внесла и ещё должна внести Россия в общее духовное достояние человечества, так это своего Бога – не узко-Русского, но общечеловеческого… Иванов – друг Гоголя в своей живописи – не успел выразить гоголевской проповеди потому, что слишком много времени досадно потратил на Лаокоона и Аполлона, “складки и наготу”. Славянофилы же и Достоевский не имели подобных друзей среди живописцев, и ни единое живописное произведение последних пятидесяти лет не отразило высокой мистики Киреевских, Хомякова, Аксаковых или того вероучения, которое выразилось в “Идиоте” и в “Карамазовых”.

Миссия русского искусства, как отражение русской духовной жизни, заключается в том, чтобы выразить в образах своё русское отношение к Тайне, своё понимание Тайны. Миссия эта огромна и священна. Потому-то ждём мы с такой жадностью от русской живописи первого слова в этой как раз столь близкой для художества области, и потому-то дороги для нас даже сбивчивые поиски и недоговоренные, но правдивые речи Иванова. Однако потому же, сознавая всю огромность и священность задачи, мы должны относиться ко всему, что появляется нового в этой области, безусловно строго и теперь безжалостно отказаться от той лжи, которую мы, из сильного желания увидать правду, приняли было одно время за правду.

Является, впрочем, вопрос: возможно ли, чтобы истинно религиозная русская живопись зародилась на стенах наших церквей? Ответ на этот вопрос скорее представляется отрицательным, потому что по сложившемуся обычаю внутреннее украшение храмов обыкновенно зависит от академически зачерствелых архитекторов и, что ещё того хуже, от разных комиссий и комитетов. Покамест художник не будет единственным распорядителем церковной живописи, покамест его вдохновение будет стеснено не только церковными традициями (что, впрочем, и неустранимо), но и застылыми требованиями школы, до тех пор нечего и думать, чтоб даже колоссальное дарование породило что-либо действительно подобное великому – потому что почти свободному – слову Достоевского…»

* * *

Однако, думается, уважаемый Александр Николаевич явно поторопился с выводами. 

Если Господу угодно открыть о Себе тайну через живопись, то никакие стены не смогут служить Ему преградой. И Тайна Божия открывается не столько через инструменты художника, сколько через сердца зрителей – причём именно в то время, когда это угодно Самому Господу.

Репродукции главной картины Васнецова – Богородицы с маленьким Иисусом, написанная для алтарной части храма, разошлись по России миллионными тирадами. Как и репродукции Спаса Нерукотворного. Десятки миллионов использовали эти литографии как иконы. 

Протоиерей Георгий Северин, автор жизнеописания митрополита Гурия (Егорова), оставил нам свидетельство, что именно репродукцию Васнецова подарили будущему митрополиту Гурию в 1915 году – в честь его монашеского пострига, и этот образ сопровождал его всюду – и в ссылках, и в сталинских лагерях. 

«Отец Гурий заболел крупозным воспалением лёгких, – писал протоиерей Георгий Северин. – Решили обратиться к архиепископу Луке. Он славился как терапевт и был лучшим хирургом. Первое, на что обратил внимание архиепископ Лука, был образ Спасителя кисти Васнецова… Владыка Лука (сам художник) остановился на пороге комнаты, с восторгом глядя на икону. “Это лучшее изображение Спасителя, которое я когда-либо видел”, – наконец произнёс он…»

Вероятно, протоиерей Георгий Северин немного ошибся: будущий митрополит Лука (Войно-Ясенецкий) в конце ХХ века жил в Киеве – он окончил Киевскую художественную школу, затем медицинский факультет Киевского университета и не раз бывал во Владимирском соборе Киева, вдохновляясь образами Васнецова. 

Что же видели миллионы людей в образах кисти Васнецова? 

Ответ очевиден: Живого Христа.

В стране официального государственного православия, заражённой циничным материализмом и в то же время самым диким языческим мистицизмом, бациллами революции и всеобщего разрушения, сквозь удушающую позолоту и официоз, миллионам верующих со стен собора было явлено такое простое Откровение о Живом Христе.

Всего несколько слов, сказанных ещё тысячи лет назад: жив Господь – Бог не мёртвых, но живых! 

Да, Слова Господа, обращённые к народу Своему, всегда просты и бесхитростны. Но эти слова как живая вода исцеляют самые бесплодные сердца, открывая – не разуму, но внутреннему духовному зрению – невыразимую Истину о Боге и человеке.

Именно ради Живого Господа шли на смерть в расстрельные подвалы и лагеря тысячи новых русских святых и велокомученников, ради Христа они благодарно принимали любые испытания и лишения, которые не станет терпеть ни один человек в мире ради позолоченных дощечек и малопонятных заклинаний на церковно-славянском.

Только годы спустя мы можем сказать, что русское отношение к Тайне было явлено миру не через литературу, краски и холст, но через эти страдания и кровь невинных, через смерть, холод и мрак, которые были развеяны только одними словами: жив Господь – Бог не мёртвых, но живых! 

 И кто знает, возможно, именно молитвы верующих, впервые за века обращённые к Живому Христу, и помогли сохраниться русскому народу и Русской церкви. Помогли выстоять и в борьбе с большевизмом, и в борьбе с нацизмом, когда, казалось, уже нет никакой надежды, кроме как на помощь Богородицы и младенца Христа. 

Вряд ли об этом думал Александр Николаевич, спасавшийся в тихой Франции от большевизма. Откровение Господа было обращено к следующим поколениям, то есть к нам с вами.

* * *

P.S. Случайно или нет, но отсвет Божественного откровения задел и другой эскиз мастера, уже много лет дожидавшийся своего часа. Впрочем, об этом в следующий раз. 

Автор
Владимир Тихомиров
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе