Кресло председателя Счетной палаты России Сергей Степашин занимает с апреля 2000-го. Прежде ни на одной из должностей в госструктурах он не задерживался на столь длительный срок. А постов этих в карьере Сергея Вадимовича было немало, все сразу и не упомнишь, не перечислишь…
— С чего считать мы станем раны, товарищей считать, Сергей Вадимович?
— Рановато мне итоги подводить. Да не получал я от жизни каких-то особых травм, хотя потери, конечно, случались. Как и у всякого живого человека… Если же говорить о серьезных испытаниях, с кровью я впервые столкнулся в конце 80-х. Это Фергана, Сумгаит, Нагорный Карабах, Ереван, Баку... Я преподавал историю в Высшем политическом училище МВД в Ленинграде. Внутренние войска в ту пору, как, впрочем, и сейчас, использовали для поддержания общественного порядка, в горячие точки направляли не только солдат срочной службы, но и курсантов. Первый наш выезд был в Узбекистан. Увидели в Ферганской долине сожженные дома, разграбленные аулы. В ходе столкновений между турками-месхетинцами и узбеками там тогда вырезали более трехсот семей… Помню, как сильно меня поразило заявление Рафика Нишанова, первого секретаря ЦК компартии республики: мол, ничего страшного не произошло, люди на базаре из-за клубнички слегка повздорили… Так я впервые воочию убедился, каков социалистический интернационализм в действии и что за «ягодки» произрастают в межнациональных конфликтах. Из официальных новостей узнать о событиях в Фергане было практически невозможно, а наяву происходило страшное. Наверное, даже покруче, чем в 90-е годы в Чечне. Там все-таки шла настоящая война, а в Средней Азии одни мирные с виду граждане резали других таких же мирных. Это страшно. Наверное, так выглядела Варфоломеевская ночь.
Мы прилетели, когда в Фергане все только начиналось. Задача формулировалась предельно просто: стать буфером между противоборствующими сторонами, не допустить нового кровопролития. Почти сразу был введен режим чрезвычайного положения, и власть в полном объеме перешла в руки военных. Иного способа пресечь полномасштабную гражданскую войну не существовало. Меня назначили комендантом Ленинского района города. Увидел изнанку жизни во всей красе, точнее, без любых прикрас. На многое открылись глаза, хотя должен заметить: к поездкам нас тщательно готовили, давая подробную информацию о национальных обычаях, традициях. Приходилось заниматься не только решением боевых задач, но и, как тогда говорили, политико-воспитательной работой с населением. Встречаться, общаться, объяснять, пытаться примирить. Именно этого, к слову, не хватало в Чечне, где предпочли положиться на грубую силу и не брали в расчет местные особенности. Я ведь сам видел, как наши солдаты стояли с обнаженными торсами на КПП, а для вайнахов это оскорбление хуже, чем мат…
— Вы убежали далеко вперед, отмотаем пленку на несколько лет назад.
— Я почти два года провел в командировках с непродолжительными побывками в Питере. Только от одной передряги оправишься, как снова надо с вещами на выход. Почти шесть месяцев пробыл в Карабахе, где познакомился с Аркадием Вольским, Робертом Кочаряном и Сержем Саргсяном, бывшим и нынешним президентами Армении. В Сумгаит прилетели, когда там устроили резню по типу ферганской. Потом были три месяца в Баку… До сих пор не понимаю, кому и зачем понадобилось вводить в столицу Азербайджана призванных из запаса «партизан». Спрашивал об этом и у покойного Баранникова, которым в 1988-м укрепили республиканский МВД, назначив первым заместителем министра. И Виктор Павлович не смог ответить мне на вопрос. Внутренние войска уверенно держали ситуацию под контролем и без участия сухопутных частей. Думаю, таким макаром подставляли Горби, а он этого не почувствовал или не смог отреагировать должным образом. Уже вовсю шла работа по развалу Советского Союза. Армию не стоило втягивать в прямое противостояние с мирным населением. Ни в Тбилиси, ни в Вильнюсе, ни в Баку. Это была стратегическая ошибка тогдашнего политического руководства страны. Солдаты должны отражать атаки внешних агрессоров, нечего им на танках по городам шастать. Если, конечно, это не вражеские города… К сожалению, многое мы понимаем задним числом. Сил МВД и КГБ на стыке 90-х вполне хватило бы для разрешения внутренних конфликтов…
Если говорить о моих первых потерях, придется вспомнить 1989 год, Сухуми. Там погибли старший лейтенант Новиков и курсант Акопов. Не так давно вместе с Сергеем Багапшем, который в 80-е возглавлял Очамчирский райком компартии Грузии, мы установили обелиск, помянули ребят. Тогда все случилось в общем-то нелепо, по глупости. Прочесывали местность, абхазы приняли нас за грузин и обстреляли. Шмальнули из дробовика, даже бронежилеты не спасли…
Когда я вернулся из Абхазии в Ленинград, выборы в Верховный Совет СССР уже прошли. Рядом с нами в Горелове находилось училище ПВО, почему-то носившее имя Андропова. Не знаю, какое отношение Юрий Владимирович имел к противовоздушной обороне, но так назвали. Короче, пэвэошники избрали народным депутатом подполковника Сычева. И вот приходят мои курсанты и говорят: «Сергей Вадимович, хотим выдвинуть вас в парламент России. Вы боевой офицер, побывали в горячих точках. Народ наверняка проголосует». Сначала я отнесся к предложению как к шутке, но ребята взялись за дело всерьез. Поддержал меня и начальник училища Владимир Пряников. Раз первый шаг сделан, надо идти до конца. Я активно включился в избирательную кампанию. Мой товарищ Коля Калашинский смонтировал предельно жесткий, основанный на реальных событиях документальный фильм «Огонь на себя», в котором рассказывалось о межнациональных конфликтах на территории союзных республик и об участии внутренних войск в их погашении. Картину посмотрел Борис Гидаспов, первый секретарь Ленинградского обкома партии. До этого он вызывал меня в Смольный и предлагал снять кандидатуру, мотивируя это тем, что на выборы идет председатель управления КГБ по городу и области Анатолий Курков. Мол, негоже двум офицерам конкурировать. Я отказался брать самоотвод. Надо отдать должное Борису Вениаминовичу и Анатолию Алексеевичу — они не стали использовать против меня запрещенные методы, борьба велась честно. Сегодня в подобное тяжело поверить, но ни пресловутый административный ресурс, ни грязные пиар-технологии и прочие провокации в ход не пускались. Более того, Гидаспов, посмотрев «Огонь на себя», распорядился, чтобы фильм в прайм-тайм показали по Ленинградскому телевидению. Это произвело эффект взорвавшейся бомбы и резко повысило мой рейтинг. Так неожиданно для себя я победил. Случилось это во втором туре, прошедшем 16 марта 1990 года. Вскоре меня выбрали членом Верховного Совета на постоянной основе, я перебрался в Москву, возглавил подкомитет с длинным названием — по делам инвалидов, ветеранов войны и труда, социальной защите военнослужащих и членов их семей. Позже он трансформировался в комитет по вопросам обороны и безопасности. Там мы готовили законы, связанные с новой российской армией, спецслужбами и МВД. В мае 91-го создали КГБ РСФСР. Тогда я и познакомился с Владимиром Крючковым.
— Будущим гэкачепистом? А где вы, к слову, были во время путча?
— Раньше так вопросы формулировали в анкетах для вступления в КПСС: «Есть ли родственники за границей? Находились ли на оккупированной территории?» 19 августа я, разумеется, был в Белом доме. Приехал туда очень рано. Жили мы с женой в гостинице «Россия», ныне снесенной. Утром проснулся, пока Тамара чай кипятила, включил телевизор. Как услышал указы ГКЧП, сразу сказал супруге: «Переворот», — и поехал на Краснопресненскую набережную. Форму полковничью специально надел. Накануне меня выписали из госпиталя. Я ведь мастер спорта по легкой атлетике, в свое время неплохо бегал на средние дистанции, выступал за «Динамо», но потом забросил тренировки. Перед отпуском решил слегка восстановить форму, не рассчитал силы, рванул с низкого старта и… с разорванным в клочья ахилловым сухожилием загремел на больничную койку. Словом, прихрамывая, я одним из первых добрался до Белого дома. Созвали президиум Верховного Совета, приняли постановление о том, что ГКЧП не признаем, считаем его создание нелегитимным и противоречащим Конституции. Потом подъехал Ельцин. Дальнейшее хорошо известно: речь Бориса Николаевича на танке, живой щит из людей… Все три дня я не уходил из Белого дома, более суток провел в кабинете Бурбулиса, занимавшего пост госсекретаря России. У Гены был свой кабинет, там я и обосновался вместе с Виктором Иваненко, возглавлявшим республиканский КГБ. Мы обзванивали региональные управления комитета и призывали поддержать законно избранного президента Ельцина. Дважды я выезжал в войска. Белый дом вроде был блокирован, но мою машину спокойно впускали-выпускали. Сначала отправился в Псковскую дивизию, которую срочно перебросили в Подмосковье. Комдив, увидев у меня на лацкане депутатский значок, сказал: «У нас есть приказ выдвинуться к столице, но воевать мы не собираемся». Я честно предупредил: «Ребята, не забывайте о Конституции. ГКЧП долго не протянет, как бы потом по закону не пришлось отвечать». Конечно, если бы путчистам хватило духу шугануть нас в ночь с 19-го на 20-е, события могли пойти по иному сценарию, но заговорщики упустили благоприятный момент. Большая часть союзного КГБ, включая группу «Альфа» под командованием Виктора Карпухина, была не готова пойти против народа. Виктор Федорович рассказывал мне потом, что лично прогулялся вокруг Белого дома, оценил ситуацию и понял: в случае штурма будет много кровищи. Мы тоже сознавали, что не сможем оказать серьезное сопротивление профессионалам, и морально смирились с худшим сценарием. Я почти никогда не носил при себе оружие, даже в Чечне, а тут на всякий случай держал пистолет под рукой. Не для того, чтобы отстреливаться, а скорее ради возможности пустить пулю в лоб и не мучиться, если брать будут. К счастью, до крайностей не дошло…
После того как путч бесславно сдулся, указом сразу двух президентов — Горбачева и Ельцина, что само по себе уникально, меня назначили председателем госкомиссии по расследованию деятельности КГБ в период ГКЧП. Многие горячие головы предлагали принять закон о люстрации, последствия которого сложно представить. По крайней мере, политический ландшафт современной России выглядел бы совершенно иначе, значительного числа заметных фигур мы недосчитались бы. В качестве главного довода, почему нельзя допустить поголовную зачистку кадров, я приводил аргумент, что руководство, конечно, виновато, но рядовые сотрудники органов, честно стоявшие на страже интересов государства и общества, не должны пострадать. Все равно ведь без спецслужб не обойтись. Даже демократической России. А вскоре Гавриил Попов, тогдашний московский градоначальник, назначил руководителем столичного КГБ своего помощника и моего старинного друга Женю Савостьянова. Анатолий Собчак, едва прознав об этом, приехал ко мне с предложением возглавить аналогичную структуру в Питере. К тому моменту мы были неплохо знакомы по депутатской деятельности: Анатолий Александрович представлял Ленинград в союзном парламенте, а я — в российском. Идея Собчака переквалифицироваться в чекисты застала меня врасплох, я взял время на раздумье, а потом все-таки отказался. Не чувствовал уверенности, что это мое. Прежде я ведь не служил в органах, был преподавателем. Да и вообще МВД — одно, КГБ — другое. Но Анатолий Александрович и не собирался отступать от первоначального плана, через месяц повторно обратился ко мне. Я еще раз взвесил аргументы за и против. Виктор Иваненко, к которому я пошел за советом, объяснил, что начальник питерского управления, переименованного в Агентство федеральной безопасности, бывшего КГБ, — должность во многом политическая, представительская. После этого я отбросил сомнения и согласился. В ноябре 91-го Ельцин подписал указ о моем назначении. Ирония судьбы: в Большом доме на Литейном я сменил Куркова, с которым полутора годами ранее боролся на выборах в Верховный Совет РСФСР... Анатолия Алексеевича сослуживцы очень уважали, и назначенца со стороны встретили, мягко говоря, настороженно. То, что меня представлял демократ Собчак, не добавило свежеиспеченному начальнику любви со стороны новых коллег. Я понимал: надо срочно искать взаимопонимание, общий язык. Первое, что сделал, попросил Куркова быть моим советником. Анатолий Алексеевич год проработал со мной, и этого хватило, чтобы сотрудники уловили сигнал: никто не планирует демонстративных расправ и порок. Постепенно я вошел в курс дела. Мы серьезно занялись ОПГ — организованными преступными группировками, которые активно поднимали головы, почуяв наступившее безвременье. Началась эпоха дикой приватизации, и нужно было постоянно следить, чтобы не раздербанили все, включая оборонку. Еженедельно я встречался с директорами крупнейших предприятий ВПК, стараясь держать ситуацию под контролем. Службу экономической безопасности в нашем управлении тогда возглавлял Николай Патрушев, его ребята провели пару-тройку сильных реализаций, и народ в «конторе» ожил. Люди поняли, что они нужны и востребованы.
— Но вы ведь не долго просидели на Литейном?
— Летом 92-го Верховный Совет отозвал меня обратно. Там я провел год, пока противостояние между парламентом и Кремлем не перешло в активную фазу. Наверное, конфликта можно было избежать, но Ельцин сам лишился союзников в парламенте, рекрутировав многих демократически настроенных депутатов в структуры исполнительной власти, включая правительство и президентскую администрацию. В Верховном Совете нас осталось раз-два и обчелся. Саша Починок, Сергей Ковалев, Фима Басин да я — вот, пожалуй, и все. Хасбулатов пошел в открытую атаку, в Конституцию России внесли две с половиной тысячи поправок, на ней, по сути, не было живого места. Руслан Имранович начал позволять жесткие и даже неуважительные высказывания в адрес Бориса Николаевича, и это переполнило чашу терпения главы государства. Помню, как на пленарном заседании Хасбулатов демонстративно щелкнул перед телекамерами пальцем себе по горлу, намекая, что Ельцин регулярно закладывает за воротник и в таком неадекватном состоянии принимает решения. Кому подобное хамство понравится? Президент выступил с видеообращением к народу и подписал знаменитый 1400-й указ, сделавший примирение невозможным. Я еще два дня оставался в здании распущенного Верховного Совета, поскольку сразу уйти не мог: как у главы комитета по обороне и безопасности у меня в сейфе хранилось множество секретных документов…
— Вы по-прежнему были в звании полковника?
— Генерал-майора мне успел присвоить Горбачев в декабре 91-го, а генерал-лейтенантом я стал через год уже в Питере. Должность, кстати, там у меня была генерал-полковничья, мог расти и расти. Так вот, возвращаемся в сентябрь 93-го. Когда я аккуратно перевез все документы на Лубянку, вдруг раздался звонок от Барсукова, начальника Главного управления охраны России. По такому случаю в моем кабинете включили вырубленную в здании на Краснопресненской набережной АТС-1. Михаил Иванович сказал: «Уходи оттуда, нечего тебе сидеть в Белом доме. Подписан указ о твоем назначении первым замминистра безопасности». Я собрал комитет, объяснил, что перспектив у решивших сопротивляться ельцинскому указу нет, предложил всем последовать за мной. Затем обратился к продолжавшему заседать в полутемном зале нелегитимному хасбулатовскому съезду народных депутатов со словами, что сталкивание ветвей власти приведет к бессмысленному кровопролитию. Разумеется, мои доводы услышаны не были, меня заклеймили позором как предателя и перебежчика, но я хотя бы попытался образумить людей... Мне удалось вывезти из Белого дома Виктора Баранникова, который совершил фатальную ошибку, согласившись стать министром в самопровозглашенном правительстве Александра Руцкого. Потом Виктор Павлович, увы, вернулся к опальным сидельцам, и я хорошо помню, как 3 октября спецназ взял его под белы ручки и доставил на допрос на Лубянку. Думаю, тогда у Баранникова сердце и рвануло. Его вскоре амнистировали, но прожил Виктор Павлович недолго, до 55 лет недотянул. Это не возраст. Жаль, неплохой был человек…
— Что скажете о тех, кто принимал решение начать военную операцию в Чечне?
— Тут одним словом не ответишь, история длинная и сложная. Первый сигнал прозвучал 7 ноября 1991 года, в день введения чрезвычайного положения на территории республики. В необходимости такого указа Бориса Николаевича убедил вице-президент Руцкой, он же зачитывал документ на заседании Верховного Совета России. Потом, правда, режим ЧП отменили, поскольку его было некому и нечем поддерживать.
— Может, стоило не оружием бряцать, а попробовать договориться с тем же Дудаевым?
— Вопрос дискуссионный. Те, кто знал его лично, не столь категоричны в оценках, как люди, берущиеся судить со стороны. По поручению Ельцина я неоднократно встречался с Джохаром Мусаевичем, в последний раз разговаривал буквально за три дня до ввода наших войск в декабре 94-го. До этого была его беседа с Павлом Грачевым, который хорошо знал Дудаева по Афгану и даже обращался к нему на ты. Ну и что толку? Разговор закончился словами: «Извини, друг, но я посланец Аллаха и буду воевать с Россией до победного конца». С ним ни о чем невозможно было договориться. Не тот персонаж! Мол, предложили бы стать замминистра обороны России, и Дудаев радостно клюнул бы. Да ничего подобного! Не повелся бы он. Это был человек, скажем так, не слишком адекватный, а если называть вещи своими именами, шизоидный. Кстати, именно такие люди в переломные моменты истории нередко и приходят к власти.
Так вот про 94-й год. Вы же помните: тогда без конца случались угоны гражданских самолетов, захваты автобусов, другие подобные пакости. Кавказ стоял на ушах. В Чечне с 91-го года де-факто не работали российские законы. Возьмите «Белую книгу», которую мы издали на Лубянке: десятки тысяч русских людей были изнасилованы, убиты, согнаны с родных земель. Надтеречный район, Наурский, Шелковской… Достали, честное слово, всех достали! Наших военных дудаевцы методично выдавливали из республики. Шалинский танковый полк взяли в кольцо, по сути, заперли личный состав внутри и выпускали с территории части без оружия. Такая же история была с бригадой ВВ. Команду на сопротивление никто не давал… Понятно, что проблема требовала решения. Было несколько попыток снять вопрос с помощью чеченцев из числа противников Дудаева, но, увы, усилия Умара Автурханова, Саламбека Хаджиева и Доку Завгаева окончились неудачей. Причин много, не думаю, что имеет смысл сейчас глубоко их анализировать. Сказались и слабость вооруженных формирований оппозиции, и поспешность с проведением грозненской операции в ноябре 94-го. Все завершилось серьезным проколом и взятием в плен бывших российских военнослужащих-танкистов.
— Их отчислили задним числом, чтобы не бросать тень на армию?
— Фантазии! Люди уволились, как положено, и потом их уже завербовали представители Автурханова. Кстати, мы не бросили погибших. Поскольку подготовкой к операции занималась ФСК — Федеральная служба контрразведки, как в тот момент уже именовался экс-КГБ, — мы и возвращали тела танкистов в Россию. Не стану подробно расписывать, как это удалось, скажу лишь, что нами был интернирован близкий к Дудаеву человек с очень большими деньгами…
— Обменяли его?
— Обычная практика, к которой прибегают многие спецслужбы мира… Всех ребят, погибших при штурме Грозного, своим приказом я зачислил в штат ФСК, чтобы их родители и жены могли получить полагающуюся в таких случаях денежную компенсацию. С юридической точки зрения мой шаг, вероятно, был неправилен, но с моральной — абсолютно верен... Вскоре после этого и началась полномасштабная боевая операция. Решение о ней принималось очень сложно, было несколько заседаний Совета безопасности, Ельцин долго колебался, размышлял, выслушивал разные точки зрения, а потом поставил вопрос на персональное голосование. Все подняли руки в знак согласия. Подчеркиваю: все! Даже покойный Юрий Калмыков, министр юстиции. Никто не воздержался и не выступил против. Конечно, мы и предположить не могли последствия штурма Грозного. Ведь до 30 декабря 94-го года потерь практически не было. Шли тяжело, поскольку продвигались по своей, а не по вражеской территории, стараясь максимально избегать лишних жертв. Женщины выходили на дорогу и перегораживали путь генералу Бабичеву. Он останавливал колонну бронетехники, начинал убеждать людей… Вот и шлепали до Грозного две с лишним недели, хотя собирались войти туда 13 декабря. Кровопролитные бои за город комментировать не хочу, иначе придется обсуждать действия других людей, а это не в моих правилах…
— Но у вашего виска пули тогда свистели, Сергей Вадимович?
— 5 января 95-го приехал в район консервного завода, где располагался штаб покойного Рохлина. Узнал оперативную обстановку, заглянул к своим ребятам из группы «А». Они сидели у костра в каком-то полуразрушенном здании. Хотел было присоединиться, но Герасимов, заместитель командира группы, неожиданно сказал: «Быстро уходим!» Едва перебрались в другое укрытие, по месту, где находились минутой ранее, ударили мины. Видимо, нас кто-то засек и скорректировал огонь… Всякие эпизоды случались. Весной 95-го без боя взяли Гудермес. Вместе с Алу Алхановым, возглавлявшим транспортную милицию Чечни, сели в Грозном на электричку и поехали. Выходим из вагона, а там ребята Радуева, того самого, которому потом полголовы снесло… Увидели нас, обалдели. А мы прихватили с собой лишь небольшой отряд спецназа, человек тридцать от силы. Плюс несколько милиционеров-чеченцев. Если бы началась пальба, нам пришлось бы несладко. Но радуевцам хватило ума не лезть на рожон, они аккуратно отодвинулись в сторонку... Похожим образом я и в Шелковскую попал. Мои контрразведчики доложили, что возможен контакт с руководителями нескольких подконтрольных Дудаеву районов. Раз так, надо ехать. Правда, на этот раз тыл прикрывал бронепоезд с Николаем Кошманом, бывшим тогда заместителем командующего железнодорожными войсками России. Я заранее предупредил Колю: если что, поддержи. В мой вагон поднялся глава Шелковского района и попросил: «Лучше бы вам не выходить из вагона, а сразу обратно отправляться. Люди возбуждены и агрессивно настроены». Такое заявление меня сильно возмутило. Говорю: «Вы же сами пригласили! В конце концов, я на территории Российской Федерации, мне бояться некого». Вместе с Автурхановым иду к толпе. В генеральской форме, в фуражке с кокардой. Пытаюсь что-то сказать. Не слушают. Вижу, вооруженные люди начинают обходить сзади. Шепотом подаю команду прикрепленному старшему лейтенанту Кузнецову (сейчас он уже полковник): «Попробуют взять живым, стреляй в меня на поражение. Иначе на куски разорвут». Кошман, видимо, почувствовал, что обстановка накаляется, и принялся крутить пушками на бронепоезде. Но ситуацию разрядил даже не он, а старейшина Шелковской. Вышел из толпы, приобнял меня, что-то громко крикнул по-чеченски и тихо посоветовал: «Сынок, скажи несколько слов и уходи. Только спиной не поворачивайся…» Я так и сделал. Вернулся в вагон, хлопнул стакан водки, и только после этого чуть отпустило… Меня Ельцин потом сильно драл за эти душеспасительные беседы: «Что вы творите?! Война — не самое подходящее место для политико-воспитательной работы». Но я продолжал настаивать: «Борис Николаевич, с людьми надо разговаривать…» Думаю, определенную роль сыграли и моя бывшая профессия преподавателя, и опыт, приобретенный в Фергане, Сумгаите, Баку, где мы полагались не столько на физическую силу, сколько на слово. В Чечне это не срабатывало.
— Тем не менее вы и в Буденновске с террористами договориться пытались…
— Наверное, все-таки не я, а Виктор Степанович. Хотя и это тоже не совсем правильно сказано… Басаев требовал немедленного вывода федеральных войск с территории республики, официальных публичных извинений и признания независимости Ичкерии. Ясно, что никто не пошел бы на такие условия, но надо было попытаться спасти заложников. Мы установили в захваченной больнице и вокруг нее специальную аппаратуру, слышали, о чем переговариваются бандиты. Не собираюсь оправдываться, однако замечу: работать приходилось в очень трудных условиях. И не только по вине Басаева. Тогда в Буденновск слетелась тьма всевозможных любителей попиариться — вплоть до Кашпировского и прочих экстрасенсов! Господи, что там творилось!
— Как вы узнали о ЧП?
— 14 июня был в рабочем кабинете на Лубянке, когда в полдесятого утра из Грозного позвонил мой зам Игорь Межуков и сказал: так и так, взята больница. Конечно, подобного никто не ждал. Почти вся территория Чечни уже контролировалась федералами, Анатолий Куликов вошел в Ведено… Я связался с Ериным, министром МВД. Спрашиваю: «Виктор, какие у тебя сведения?» Он подтверждает: да, захват. Эти шакалы ведь что сделали: на выходе из Чечни проскочили два милицейских блок-поста и прямиком рванули в сторону Минвод. Они нацеливались не на больницу, а всерьез рассчитывали завладеть самолетом и лететь в Москву, чтобы таранить Кремль. Собственно, идейные собратья Басаева реализовали такой сценарий 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке. А летом 95-го задуманное сорвалось из-за того, что на окраине Буденновска отморозки столкнулись с честными милиционерами, оказавшими им сопротивление. Тогда Басаев и свернул в город, где расстрелял райотдел МВД, суд, а потом решил брать больницу. После подтверждения информации о теракте мы с Ериным доложили все по телефону Ельцину, находившемуся в заграничной командировке. Настроение у Бориса Николаевича было скверное, он высказал в наш адрес пару ласковых, хотя никогда не ругался матом. И в тот раз сдержался, но даже на расстоянии чувствовалось, как все клокочет у него внутри…
Первым к месту событий вылетел Ерин, следом — я вместе с Николаем Егоровым, вице-премьером правительства, министром по делам национальностей. Операцией руководил Николай Дмитриевич, Виктор Федорович занимался боевой составляющей по линии МВД, а мы собирали информацию и работали с населением. После того как Басаев поговорил по телефону с Черномырдиным, до общения с нами он уже не опускался, мы были для него шестерками, пешками. В Буденновске я в полной мере почувствовал, что такое стокгольмский синдром, когда захватчики становятся милее освободителей. В больнице это случилось уже на вторые сутки. Вскоре и снаружи обстановка начала накаляться. Чем дольше длилась пауза, тем с большей ненавистью смотрело на нас местное население. На улице жара под сорок градусов, а внутри под дулами автоматов сидят дети, роженицы, больные… Полторы тысячи человек! Тянуть дальше было нельзя. 17 июня в четыре часа утра группа «А» осуществила жесткий выход к первому этажу больницы, проведя разведку боем. Потом, правда, отошла с небольшими потерями, но Басаев струхнул и завопил, что надо уходить, иначе федералы пойдут на штурм и всех положат. Конечно, мы не собирались переть в лобовую, важно было сдернуть бандитов с места. Еще сутки, и заложники начали бы умирать от жары, а потом подняли бы бунт. Против нас. Вместо этого Шамиль и его головорезы погрузились в автобусы и под прикрытием так называемых добровольцев уехали. За ними выскочили ребята на трех вертолетах, готовые расстрелять колонну с воздуха в отместку за однополчан, которых положили басаевцы при захвате города, но летчикам не дали команду открывать огонь на поражение, а те на самоуправство не пошли. Может, и зря. Получили бы Героев России за уничтожение банды, а нас с Ериным потом уволили бы.
— С вами так и сделали.
— Нет, мы добровольно подали в отставку… За такие проколы надо освобождать от должности, тут и спорить не о чем, однако обидно было не кресло потерять, а то, что Басаев ушел…
— Правда, что автобусы предварительно заминировали?
— Нет, но пока ехали по Ставрополью, возможность сработать по ним оставалась. Не воспользовались. Якобы Черномырдин велел не трогать, поскольку дал слово Басаеву и держал его. Даже перед террористом. Так ли это, сейчас установить трудно, Виктора Степановича уже нет. Другое знаю твердо. Аслан Масхадов году в 98-м, когда мы с ним еще разговаривали, признался мне: «Если бы Басаева в Буденновске прихлопнули, нашему сопротивлению пришел бы конец. У нас с Джохаром никого больше не было, война завершилась бы». Конечно, следовало сначала лупануть по тем автобусам, а потом разбираться, но задним числом все сильны. Ельцин находился в зарубежной поездке, на хозяйстве остался Черномырдин, он и принял казавшееся ему правильным решение… Мы ведь любой ценой хотели избежать лишних жертв, надеялись договориться. Ко мне привезли Ширвани, брата Басаева. Спросил его: «Что может остановить Шамиля?» Он прямо ответил: «Формула одна — взять в Ведено наших родственников, выстроить перед больницей и по очереди расстреливать, пока заложники не будут отпущены». Но мы же гуманисты, так действовать не могли… Ширвани дважды ходил на переговоры к брату, а потом сказал, что больше не пойдет, иначе Шамиль его прирежет…
— Даже после смерти Басаева не угасали слухи, что он загадочным образом был связан с КГБ, поэтому якобы его и не мочили так долго.
— Глупость полнейшая! Это патологический террорист, осуществивший первый захват самолета еще во времена Советского Союза! Он никогда не имел никакого отношения к нашим спецслужбам. Знаю наверняка, поскольку в начале 95-го года мы смогли заполучить находившиеся до того у бандитов архивы, которые касались деятельности КГБ Чечено-Ингушетии. Я лично изучал многие документы, нет там ничего про Басаева и его вербовку. Повторяю, это ерунда. И, конечно, его уничтожили бы раньше, если получилось бы. Живучим оказался шакал, даже из обложенного со всех сторон Грозного ускакал на одной ноге, подорвавшись на мине. Не могу описать, что испытал, когда нам с Ериным доложили, как Шамиль после Буденновска героем проехал через всю Чечню — с митингами, песнями и плясками… Это был настоящий позор! Мы полетели в Москву и из аэропорта отправились к Ельцину, который уже вернулся в страну. Зашли к Борису Николаевичу и положили на стол заявления об уходе в отставку. Он прочел написанное и сказал: «Это не вам решать! Готовьтесь к заседанию Совбеза». Там мы с Виктором повторили, что готовы немедленно оставить посты, поскольку операция не увенчалась успехом. Правда, я еще добавил, что лишь за время моей работы в спецслужбе ее шесть раз переименовывали, сотрудников заставляли проходить переаттестацию и не оставили в структуре ни одного силового подразделения. Разве это на пользу делу? Борису Николаевичу мои слова откровенно не понравились, но он ничего тогда не ответил, промолчал, лишь поморщился. Правда, через два месяца ФСБ вернули следствие и спецназ. Но это уже без меня. Неделю спустя после заседания Совбеза появился президентский указ об освобождении виновных в провале буденновской операции от занимаемых должностей. Получилось, не мы сами ушли, а нас убрали. Впрочем, эти подробности биографии никого сегодня не волнуют. Главное — ни в чем не повинные люди погибли, бандиты сбежали…
— После лета 95-го бывали в Буденновске?
— В 2005 году отдыхал в Кисловодске и приехал туда. В больницу зашел. Меня узнали. Ну, думаю, сейчас как скажут! Нет, ни одного худого слова в свой адрес не услышал. Народ у нас великий, он разобрался, что к чему. Поэтому, кстати, и к 99-му атмосфера вокруг Чечни стала совершенно иной, нежели пятью годами ранее. Я ведь помню карикатуру, появившуюся сразу после ввода наших войск на территорию республики на первой полосе популярной в то время московской газеты: Грачев, Ерин, Степашин и Егоров в форме эсэсовцев. Дескать, вот они — государственные преступники. Попробуй-ка повоевать в такой обстановке! Подобное отношение формировали в том числе и ваши коллеги, оно было повсеместным. Лене Масюк понадобилось попасть в руки к чеченским отморозкам, чтобы резко изменить мнение о них. А как я вытаскивал из плена Винсента Каштеля из комиссариата ООН по делам беженцев, за что Жак Ширак сделал меня командором ордена Почетного легиона? Почему-то все забыли отрезанные головы и зинданы, где людей месяцами морили… Какой из Закаева герой, если он во время первой войны крал священников, а потом возвращал их за выкуп? И Березовский там вовсю орудовал, ловил рыбку в мутной воде. Тот еще Мефистофель…
Андрей Ванденко
Досье
Сергей Вадимович Степашин
Родился 2 марта 1952 года в китайском городе Люйшунь (прежде — Порт-Артур).
В 1973 году окончил Высшее политическое училище МВД, в 1981 году — Военно-политическую академию.
В 1983—1986 годах учился в аспирантуре.
В 1986 году защитил диссертацию кандидата исторических наук.
В 1973—1990 годах служил во внутренних войсках МВД, одновременно в 1980—1990 годах преподавал в политучилище, которое сам оканчивал.
В 1987—1990 годах выполнял задачи в горячих точках — Узбекистане, Нагорном Карабахе, Азербайджане, Абхазии.
1990—1993 годы — депутат Верховного совета РСФСР.
1994—1995 годы — директор ФСБ.
1997—1998 годы — министр юстиции РФ.
1998—1999 годы — министр внутренних дел России.
Май — август 1999 года — председатель правительства страны.
С апреля 2000 года — председатель Счетной палаты РФ.
Генерал-полковник, госсоветник юстиции, сопредседатель Ассоциации юристов России.
Доктор юридических наук, профессор.
Супруга Тамара. Сын Владимир.
Андрей Ванденко
"Итоги"