Поэзия Великой войны: Блок, Гумилев и неизвестный офицер

Русские поэты – о Великой войне

Поэтическая подборка к годовщине начала Первой мировой войны, которая призвана помочь читателям Правмира погрузиться в атмосферу того времени - полную героизма и трагедии.

Александр Блок

Петроградское небо мутилось дождём,

На войну уходил эшелон,

Без конца – взвод за взводом и штык за штыком

Наполнял за вагоном вагон.

В этом поезде тысячью жизней цвели

Боль разлуки, тревоги любви,

Сила, юность, надежда… В закатной дали

Были дымные тучи в крови.

И, садясь, запевали “Варяга” одни,

А другие – не в лад – “Ермака”,

И кричали “ура”, и штили они,

И тихонько крестилась рука.

Вдруг под ветром взлетел опадающий лист,

Раскачнувшись, фонарь замигал,

И под чёрною тучей весёлый горнист

Заиграл к отправленью сигнал.

И военною славой заплакал рожок,

Наполняя тревогой сердца.

Громыханье колёс и охрипший свисток

Заглушило “ура” без конца.

Уж последние скрылись во мгле буфера,

И сошла тишина до утра,

А с дождливых полей всё неслось к нам “ура”,

В грозном клике звучало: “пора”!

Нет, нам не было грустно, нам не было жаль,

Несмотря на дождливую даль.

Это – ясная, твёрдая, верная сталь,

И нужна ли ей наша печаль?

Эта жалость – её заглушает пожар,

Гром орудий и топот коней.

Грусть – её застилает отравленный пар

С галицийских кровавых полей…

1 сентября 1914

Николай Гумилев


Николай Гумилев и Анна Ахматова

Война

М. М. Чичагову.

Как собака на цепи тяжелой,

Тявкает за лесом пулемет,

И жужжат шрапнели, словно пчелы,

Собирая ярко-красный мед.

А «ура» вдали, как будто пенье

Трудный день окончивших жнецов.

Скажешь: это — мирное селенье

В самый благостный из вечеров.

И воистину светло и свято

Дело величавое войны,

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны.

Тружеников, медленно идущих

На полях, омоченных в крови,

Подвиг сеющих и славу жнущих,

Ныне, Господи, благослови.

Как у тех, что гнутся над сохою,

Как у тех, что молят и скорбят,

Их сердца горят перед тобою,

Восковыми свечками горят.

Но тому, о Господи, и силы

И победы царский час даруй,

Кто поверженному скажет: — Милый,

Вот, прими мой братский поцелуй!

Наступление

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня,

Мы четвертый день наступаем,

Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного

В этот страшный и светлый час,

Оттого что господне слово

Лучше хлеба питает нас.

И залитые кровью недели

Ослепительны и легки,

Надо мною рвутся шрапнели,

Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий,

Это медь ударяет в медь,

Я, носитель мысли великой,

Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые

Или воды гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить победу,

Словно девушку, в жемчуга,

Проходя по дымному следу

Отступающего врага.

Смерть

Есть так много жизней достойных,

Но одна лишь достойна смерть,

Лишь под пулями в рвах спокойных

Веришь в знамя Господне, твердь.

И за это знаешь так ясно,

Что в единственный, строгий час,

В час, когда, словно облак красный,

Милый день уплывет из глаз,

Свод небесный будет раздвинут

Пред душою, и душу ту

Белоснежные кони ринут

В ослепительную высоту.

Там начальник в ярком доспехе,

В грозном шлеме звездных лучей,

И к старинной, бранной потехе

Огнекрылых зов трубачей.

Но и здесь на земле не хуже

Та же смерть — ясна и проста:

Здесь товарищ над павшим тужит

И целует его в уста.

Здесь священник в рясе дырявой

Умиленно поет псалом,

Здесь играют марш величавый

Над едва заметным холмом.

Николай Туроверов

1914 год

Казаков казачки проводили,

Казаки простились с Тихим Доном.

Разве мы — их дети — позабыли,

Как гудел набат тревожным звоном?

Казаки скакали, тесно стремя

Прижимая к стремени соседа.

Разве не казалась в это время

Неизбежной близкая победа?

О, незабываемое лето!

Разве не тюрьмой была станица

Для меня и бедных малолеток,

Опоздавших вовремя родиться?


Сергей Гавриляченко. Казачьи проводы

Арсений Несмелов

27 августа 1914 года

Медная, лихая музыка играла,

Свеян трубачами, женский плач умолк.

С воинской платформы Брестского вокзала

Провожают в Польшу Фанагорийский полк!

Офицеры стройны, ушки на макушке,

Гренадеры ладны, точно юнкера…

Классные вагоны, красные теплушки,

Машущие руки, громкое ура.

Дрогнули вагоны, лязгают цепями,

Ринулся на запад первый эшелон.

Желтые погоны, суворовское знамя,

В предвкушеньи славы каждое чело!

Улетели, скрылись. Точечкой мелькает,

Исчезает, гаснет красный огонек…

Ах, душа пустая, ах, тоска какая,

Возвратишься ль снова, дорогой дружок!

Над Москвой печальной ночь легла сурово,

Над Москвой усталой сон и тишина.

Комкают подушки завтрашние вдовы,

Голосом покорным говорят: «Война!»

11-й гренадерский Фанагорийский генералиссимуса князя Суворова полк. Фото. 1914-1916

Подарок

Я сидел в окопе. Шлык башлычный

Над землей замерзшею торчал.

Где-то пушка взъахивала зычно

И лениво пулемет стучал.

И рвануло близко за окопом,

Полыхнуло, озарив поля.

Вместе с гулом, грохотом и топом

На меня посыпалась земля.

Я увидел, от метели колкой

Отряхаясь, отерев лицо,

Что к моим ногам упала елка —

Вырванное с корнем деревцо.

Ухмыляясь: «Вот и мне подарок!

Принесу в землянку; что ж, постой

В изголовьи, чтобы сон был ярок,

Чтобы пахло хвоей под землей».

И пополз до черного оврага,

Удивляясь, глупый человек,

Почему как будто каплет влага

С елочки на пальцы и на снег.

И принес. И память мне не лгунья,

Выдумкой стишок не назови:

Оказалась елочка-летунья

В теплой человеческой крови!

Взял тогда Евангелье я с полки,

Как защиту… ужас душу грыз!

И сияли капельки на елке,

Красные, как спелый барбарис.

Солдатская песня

Шла на позицию рота солдат,

Аэропланы над нею парят.

Бомбу один из них метко кидал

И в середину отряда попал.

Недалеко же ты, рота, ушла —

Вся до единого тут полегла!

Полголовы потерял капитан,

Мертв барабанщик, но цел барабан.

Встал капитан — окровавленный встал! —

И барабанщику встать приказал.

Поднял командою, точно в бою,

Мертвый он мертвую роту свою!

И через поля кровавую топь

Под барабана зловещую дробь

Тронулась рота в неведомый край,

Где обещают священники рай.

Строго, примерно равненье рядов…

Тот без руки, а другой — безголов,

А для безногих и многих иных

Ружья скрестили товарищи их.

Долго до рая, пожалуй, идти —

Нет на двухверстке такого пути;

Впрочем, без карты известен маршрут, —

Тысячи воинов к раю бредут!

Скачут верхами, на танках гремят,

Аэропланы туда же летят,

И салютует мертвец мертвецу,

Лихо эфес поднимая к лицу.

Вот и чертоги, что строились встарь,

Вот у ворот и согбенный ключарь.

Старцы-подвижники, посторонись, —

Сабли берут офицеры подвысь.

И рапортует запекшимся ртом:

«Умерли честно в труде боевом!»

Суворовское знамя

Отступать! — и замолчали пушки,

Барабанщик-пулемет умолк.

За черту пылавшей деревушки

Отошел Фанагорийский полк.

В это утро перебило лучших

Офицеров. Командир сражен.

И совсем молоденький поручик

Наш, четвертый, принял батальон.

А при батальоне было знамя,

И молил поручик в грозный час,

Чтобы Небо сжалилось над нами,

Чтобы Бог святыню нашу спас.

Но уж слева дрогнули и справа, -

Враг наваливался, как медведь,

И защите знамени — со славой

Оставалось только умереть.

И тогда, — клянусь, немало взоров

Тот навек запечатлело миг, -

Сам генералиссимус Суворов

У святого знамени возник.

Был он худ, был с пудреной косицей,

Со звездою был его мундир.

Крикнул он: «За мной, фанагорийцы!

С Богом, батальонный командир!»

И обжег приказ его, как лава,

Все сердца: святая тень зовет!

Мчались слева, набегали справа,

Чтоб, столкнувшись, ринуться вперед!

Ярости удара штыкового

Враг не снес; мы ураганно шли,

Только командира молодого

Мертвым мы в деревню принесли…

И у гроба — это вспомнит каждый

Летописец жизни фронтовой, -

Сам Суворов плакал: ночью дважды

Часовые видели его.


К.С. Петров-Водкин. На линии огня. 1916

***

Я вспомнил Стоход.

Еврейское кладбище — влево.

А солнце

Коктейлевой вишней

Брошено в вермут заката.

Хочется пить. Стреляют. Бежим.

У первых могил залегли. Солдаты острили:

«Пожалуй,

Покойникам снится погром!»

Я спал на земле,

Шершавой, еще не остывшей, пахучей.

Под утро

Меня разбудил холодок.

Светало. И солнце

Всходило оттуда,

Где наши резервы лежали.

И не было в солнце

Помину вчерашнего солнца:

Косило оно и бросало

Лучи, как фонтаны,

Которые в море выфыркивают киты.

Сердитое солнце всходило,

Тревожное солнце:

Оно обещало нам бой.

Я стал озираться.

На рыжей плите,

Солдатской лопатою брошен,

Зубами гранит укусив,

Зеленел

Человеческий череп.

Он крупный был очень

И мозг

Немалый,

Должно быть,

Вмещал он при жизни.

О чем я подумал тогда?

Едва ли

О Гамлете,

Нет, я Шекспира не вспомнил!

«Должно быть, раввин, —

Сказал я соседу, —

Хозяином черепа был…

Посмотри-ка, огромный!»

Тут начали нас колотить,

И в окопы,

В могилки,

Нарытые между могил,

Легли мы

И так пролежали до полдня,

Пока австрияк не очистил внезапно местечко.

П.В. Рыженко «Стоход. Последний бой Лейб-Гвардии Преображенского полка»

Валентин Катаев

Письмо

Зимой по утренней заре

Я шел с твоим письмом в кармане.

По грудь в морозном серебре

Еловый лес стоял в тумане.

Всходило солнце. За бугром

Порозовело небо, стало

Глубоким, чистым, а кругом

Все очарованно молчало.

Я вынимал письмо. С тоской

Смотрел на милый ломкий почерк,

И видел лоб холодный твой

И детских губ упрямый очерк.

Твой голос весело звенел

Из каждой строчки светлым звоном,

А край небес, как жар, горел

За лесом, вьюгой заметенным.

Я шел в каком-то полусне,

В густых сугробах вязли ноги,

И было странно видеть мне

Обозы, кухни на дороге,

Патрули, пушки, лошадей,

Пни, телефонный шнур на елях,

Землянки, возле них людей

В папахах серых и шинелях.

Мне было странно, что война,

Что каждый миг — возможность смерти,

Когда на свете — ты одна

И милый почерк на конверте.

В лесу, среди простых крестов,

Пехота мерно шла рядами,

На острых кончиках штыков

Мигало солнце огоньками.

Над лесом плыл кадильный дым.

В лесу стоял смолистый запах,

И снег был хрупко-голубым

У старых елей в синих лапах.


Валентин Катаев

Ночной бой

В цепи кричат «ура!». Далеко вправо — бой.

Еловый лес пылает, как солома.

Ночная тишь разбужена пальбой.

Раскатистой, как дальний рокот грома.

Ночной пожар зловещий отблеск льет.

И в шуме боя, четкий и печальный,

Стучит, как швейная машинка, пулемет,

И строчит саван погребальный.

1916. Действующая армия.

Максимиллиан Волошин

Газеты

Я пробегаю жадным взглядом

Вестей горючих письмена,

Чтоб душу, влажную от сна,

С утра ожечь ползучим ядом.

В строках кровавого листа

Кишат смертельные трихины,

Проникновенно лезвиины,

Неистребимы, как мечта.

Бродила мщенья, дрожжи гнева,

Вникают в мысль, гниют в сердцах,

Туманят дух, цветут в бойцах

Огнями дьявольского сева.

Ложь заволакивает мозг

Тягучей дремой хлороформа

И зыбкой полуправды форма

Течет и лепится, как воск.

И, гнилостной пронизан дрожью,

Томлюсь и чувствую в тиши,

Как, обезболенному ложью,

Мне вырезают часть души.

Hе знать, не слышать и не видеть…

Застыть, как соль… уйти в снега…

Дозволь не разлюбить врага

И брата не возненавидеть!

12 мая 1915. Париж

Цеппелины над Парижем

(А. Н. Ивановой)

Весь день звучали сверху струны

И гуды стерегущих птиц.

А после ночь писала руны,

И взмахи световых ресниц

Чертили небо. От окрестных

Полей поднялся мрак и лёг.

Тогда в ущельях улиц тесных

Заголосил тревожный рог…

И было видно: осветленный

Сияньем бледного венца,

Как ствол дорической колонны,

Висел в созвездии Тельца

Корабль. С земли взвивались змеи,

Высоко бил фонтан комет

И гас средь звезд Кассиопеи.

Внизу несомый малый свет

Строений колыхал громады;

Но взрывов гул и ядр поток

Ни звездной тиши, ни прохлады

Весенней — превозмочь не мог.

18 апреля 1915. Париж

Мир

С Россией кончено… На последях

Ее мы прогалдели, проболтали,

Пролузгали, пропили, проплевали,

Замызгали на грязных площадях,

Распродали на улицах: не надо ль

Кому земли, республик, да свобод,

Гражданских прав? И родину народ

Сам выволок на гноище, как падаль.

О, Господи, разверзни, расточи,

Пошли на нас огнь, язвы и бичи,

Германцев с запада, Монгол с востока,

Отдай нас в рабство вновь и навсегда,

Чтоб искупить смиренно и глубоко

Иудин грех до Страшного Суда!

23 ноября 1917. Коктебель

Молитва офицера

Известно несколько стихотворений с таким названием. Все они написаны неизвестными офицерами на фронте в 1917 году. Отрывки встречаются так же под названиями «Я — русский офицер» и «Молитва о пуле».

Христос всеблагий, всесвятый, бесконечный,

Услыши молитву мою,

Услыши меня, мой заступник предвечный,

Пошли мне погибель в бою…

Смертельную пулю пошли мне навстречу…

Ведь благость безмерна Твоя,

Скорее пошли мне кровавую сечу,

Чтоб в ней успокоился я.

На Родину нашу нам нету дороги,

Народ наш на нас же восстал,

Для нас он воздвиг погребальные дроги,

И грязью нас всех закидал.

Три года мы тяжко страдали,

Заветы России храня,

Мы бились с врагами и мы не считали

Часами рабочего дня.

Сном вечным уснули бойцы-офицеры,

Погибшие в славных боях.

Но мало того показалось народу-

И вот, чтоб прибавить могил,

Он, нашею кровью купивший свободу,

Своих офицеров убил.

Правительство, юные люди науки,

И много сословий и лиц

Пожали убийцам кровавые руки,

Прославили наших убийц.

В Москве лишь тому не нашлося примеров:

Святая Москва наших дней

Не пролила крови своих офицеров

Могучей десницей своей.

Молись же о нас, о Москва золотая,

Молись же о нашей судьбе,

Тебя не увидим мы больше, родная,-

Никто не вернется к тебе.

Товарищи наши, в бою погибая,

Без меры, числа и конца,

Нам всем завещали одно, умирая:

«Войну довести до конца.»

Чтоб область противника нашею стала,

Чтоб нам же открылись моря,

Чтоб вечно над русской землею сияла

Свободы и счастья заря.

А ныне толкуют уже в Петрограде

О том, чтобы мир заключить,

Чтоб ради покоя я золота ради

Россию навек погубить.

А скоро придут и идеи иные:

Вильгельма великим назвать,

Пред ним преклонить покоренные выи

И прах его ног целовать.

Скорей же в окопы, друзья-офицеры,

Не будем мы этого ждать,

Скорей же подайте солдатам примеры

Как надо в бою умирать.

Не надо далеких и долгих примеров:

России надежный оплот,

Лишенный своих боевых офицеров,

Балтийский бездействует флот.

За наши страданья и муки

Нам русский народ заплатил,

На нас же он поднял кровавые руки

И наших же братьев убил.

Терпенья исполнилась нашего мера-

Народ с нас погоны срывал

И званье святое бойца-офицера

В смрадную грязь затоптал.

Спешите ж в окопы, товарищи-братья,

Семьей офицерской своей,

Нам смерть широко раскрывает объятья-

И мы успокоимся в ней.

Пока здесь грохочет гроза боевая,-

Мы все на местах, никуда не уйдем,

И, край наш родимый от немцев спасая,

За Родину нашу умрем.

Когда же предвечного волею Бога

Пройдут дни великой войны,

Тяжелая ляжет пред нами дорога,

Увидятся новые сны…

Когда по окопам от края до края

Отбоя сигнал прозвучит,

Сойдется семья офицеров родная,

Последнее дело свершит…

Тогда мы оружье свое боевое,

Награды, что взяты в бою,

Глубоко зароем под хладной землею,

И славу схороним свою.

На Родину нам ведь не будет дороги:

Народ наш на нас же восстал,

Для нас он воздвиг погребальные дроги,

И грязью нас всех закидал.

От злого народа, убийцы-народа

Ведь мы ничего не возьмем,-

И холод, и голод, и жизни невзгоды,

Над нами повиснут кругом…

Тогда, пережив бесконечные муки,

Со знаменем светлым Креста,

Протянем к союзникам доблестным руки:

«Подайте, во имя Христа.»…

Вы сами ведь видели много примеров,

Как нас наш народ избивал,

Как рвал он погоны с своих офицеров

И как он их в грязь затоптал.

Забыть мы не можем мгновения эти,

Принять от убийц ничего не хотим,

Но с нами ведь гибнут и жены, и дети.

«Подайте из жалости им.»…

Промчатся столетья, пройдут поколенья,

Увидятся новые сны,

И станут народы читать без волненья

Историю страшной войны.

И в ней сохранится так много примеров

Как русский народ воевал

И как он своих же бойцов-офицеров

Своею рукой избивал…

http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2014/07/1919.jpg

Я – русский офицер

В Отчизну верю я и в Бога,

Молю тебя мой «Недотрога».

Дай силы и терпения на безупречность обучения,

Доверенного мне молодого поколения.

Дай времени, чтоб душу я, свою, успел вложить:

В солдата, роту, армию иль взвод.

И помоги, о Господи, их матерям вернуть,

Достойными, здоровыми и в срок.

А если завтра в бой, так дай же Боже единый организм.

Не мне, не им, не нужен мёртвый героизм.

Дай смелости, удачи, и доблести без лести.

И не дай Бог лишится верности и чести.


Молитва о пуле

Христос всеблагий, всесвятый, бесконечный,

Услыши молитву мою.

Услыши меня, мой заступник предвечный,

Пошли мне погибель в бою…

Смертельную пулю пошли мне навстречу, -

Ведь благость безмерна Твоя.

Скорее пошли мне кровавую сечу,

Чтоб в ней успокоился я.

На Родину нашу нам нету дороги,

Народ наш на нас же восстал.

Для нас он воздвиг погребальные дроги

И грязью нас всех закидал.

Товарищи наши, в бою погибая,

Без меры, числа и конца,

Нам всем завещали одно, умирая:

Войну довести «до венца».

Пока здесь грохочет гроза боевая,

Мы все на местах, не уйдем,

И край наш родимый от немцев спасая,

За Родину нашу умрем.

За наши страдания, жертвы и муки

Нам русский народ заплатил,

На нас в ослеплении поднял он руки,

Своих офицеров убил.

Спешите ж в окопы, товарищи-братья,

Семьей офицерской своей.

Нам смерть широко раскрывает объятья,

И мы успокоимся в ней.

Христос всеблагий, всесвятый, бесконечный,

Услыши молитву мою.

Услыши меня, мой заступник предвечный,

Пошли мне погибель в бою.

Арсений Несмелов

В ломбарде

В ломбарде старого ростовщика,

Нажившего почет и миллионы,

Оповестили стуком молотка

Момент открытия аукциона.

Чего здесь нет! Чего рука нужды

Не собрала на этих полках пыльных,

От генеральской Анненской звезды

До риз с икон и крестиков крестильных.

Былая жизнь, увы, осуждена

В осколках быта, потерявших имя…

Поблескивают тускло ордена,

И в запыленной связке их — Владимир.

Дворянства знак. Рукой ростовщика

Он брошен на лоток аукциона.

Кусок металла в два золотника,

Тень прошлого и — тема фельетона.

Потрескалась багряная эмаль —

След времени, его непостоянство.

Твоих отличий никому не жаль,

Бездарное последнее дворянство.

Но как среди купеческих судов

Надменен тонкий очерк миноносца, —

Среди тупых чиновничьих крестов

Белеет грозный крест Победоносца.

Святой Георгий — белая эмаль,

Простой рисунок… Вспоминаешь кручи

Фортов, бросавших огненную сталь,

Бетон, звеневший в вихре пуль певучих,

И юношу, поднявшего клинок

Над пропастью бетонного колодца.

И белый окровавленный платок

На сабле коменданта — враг сдается!

Георгий — он в руках ростовщика!

Но не залить зарю лавиной мрака.

Не осквернит негодная рука

Его неоскверняемого знака.

Пусть пошлости неодолимой клев

Швыряет нас в трясучий жизни кузов, —

Твой знак носил прекрасный Гумилев

И первым кавалером был Кутузов!

Ты гордосгь юных — доблесть и мятеж,

Ты гимн победы под удары пушек.

Среди тупых чиновничьих утех

Ты — браунинг, забытый меж игрушек.

Не алчность, робость чувствую в глазах

Тех, кто к тебе протягивает руки,

И ухожу… И сердце всё в слезах

От злобы, одиночества и муки.

Православие и мир

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе