Я хотя и был первый месяц войны на фронте, но тогда, в 41-м, – в незавидном качестве «драпзольдат» (мы отступали). Зато теперь я – офицер артиллерийской инструментальной разведки, все-таки это большая разница.
Обмундировали нас во все новое, разделили на два эшелона, и поехали на север куда-то. Ночью стали подъезжать к Волховстрою. По эшелону объявили, чтобы все двери были закрыты, никакого света, не курить, не шуметь. Оказывается, новая железная дорога проходила всего в четырех километрах от немецкого переднего края. И редкий эшелон проскакивал через этот «коридор смерти» необстрелянным. Нам посчастливилось, проскочили хорошо.
Сейчас уже и не помню, где мы разгружались в Питере. Помню, что пушки и трактора увезли немедленно, а мы со своими теодолитами, снабженцы, штаб, санчасть вытащили все из вагонов, перетаскали с путей к складам угля и присели.
Тут подъезжает машина, три молодых девчонки начинают грузить в нее уголь. Вдруг – фиииююю... – снаряд пролетел через нас и где-то метрах в трехстах разорвался. Видим столб дыма, пыли, а потом и пламя. Потом еще, еще – и так в течение часа, если не больше, долбил фриц из одного орудия этот район. Девчушки не обращали внимания, продолжали грузить уголь. Подходили к ним наши ребята из санчасти и штаба полка, хотели помочь, но стоило одному снаряду упасть рядом с машиной, их как метлой вымело. Девочки, подняв головы, кричат: «Эй, помощники, рыцари, где вы? Защитнички наши дорогие, куда вы делись?». Санитар из санчасти, здоровенный верзила лет 30, успел удрапать метров на двести и зарыться в уголь. Идет оттуда, как черт, грязный. «Эй, Аника-воин, – кричат девчата, закончив грузить и усевшись в кузов прямо на уголь, – давай штаны-то постираем! Только очисти их сначала!». Все смеются, конечно, а санитару не до смеха. Он на самом деле штаны-то поддерживает, и кровь с задней части сочится. Лежать бы надо, а он бежал, как сумасшедший. Не то осколком, не то комом угля ему с обеих ягодиц сорвало мяса изрядно.
Топтуны и слухачи
Блокада Ленинграда хоть и была уже прорвана, но немцы сражались за город до последнего. Прибывший под Питер полк направили в местечко возле Ораниенбаума, которое обстреливали со всех сторон...
Пирс в Ораниенбауме у немцев был очень хорошо пристрелян, и они по нему почти беспрерывно вели огонь из одного-двух стволов. А заметят какое оживление, разгрузку или погрузку, открывали шквальный огонь. Машины со всяким имуществом с нашей баржи быстро сгрузились и уехали куда-то, а люди все, в том числе и мы, продолжали таскать снаряды. И только закончили, еще не рассвело хорошо, как немец открыл бешеный огонь по порту – и спрятаться негде. Человек пятнадцать наших ранило, двоих насмерть убило сразу. С потерями, но разбежались все с пирса.
Главная задача полка – подавлять немецкие батареи, которые обстреливали Питер из района Ропши. Батарейцы-огневики уже ставили свои орудия километра за три от переднего края, от деревни Мартышкино на берегу залива до водонапорной башни и чуть еще дальше. Но нашим новым батареям нельзя было сразу себя обнаруживать с основных огневых позиций. Надо было их сначала оборудовать, а стрелять пока с запасных позиций, которые тоже надо было «привязывать». Короче говоря, «топтуны», то есть топографическая разведка, работали целую неделю по привязке боевых порядков. К счастью, и цели наши молчали, то есть не стреляли по Питеру. А, стало быть, и мы молчали.
Наконец координаты боевых порядков были все выданы, топографическими картами все обеспечены, посты звукометрической разведки стали засекать цели по звуку сами. И вот первый боевой приказ: по целям 506, 507, 508, 509 открывать огонь, как только цель начнет работать по Питеру.
«Слухачи» хорошо записали разрывы первого орудия фрицев, хотя до цели было километров двадцать. Наша батарея произвела десять залпов из всех четырех орудий. Залпы, правда, получились с «горохом», но ничего – немцы временно перестали обливать кровью Ленинград. Из Питера радируют: «Спасибо! Замолчала». Это уже победа.
На колбасе
Заниматься топографической разведкой – дело не менее опасное, чем ходить в тыл к немцам. В этом наш герой убедился лично, когда чуть не погиб.
Ввели новую вахту – дежурный офицер-артиллерист на аэростате наблюдения (на «колбасе»).
Об этой «колбасе» стоит сразу сказать несколько слов, будь она неладна. Поднималась она на тросе до 400 метров, выбиралась лебедкой. Поднимались и ночью, и днем. Ночью безопаснее, конечно, а вот днем по аэростату били немцы снарядами, и частенько налетал и расстреливал «Фока». Всего штуки три «колбасы» немцы сожгли, смертельно ранен был и разбился старший лейтенант Пименов. Так что днем было опасно.
Мне пришлось подниматься одним из первых для составления зарисовки. Поднимались вдвоем с телефонистом-наблюдателем. В корзинке можно только стоять вдвоем. Наблюдать в стереотрубу или в бинокль с секундомером в руке. Обязательно с парашютами.
Первый раз тошнило, мутило, а потом привыкли, но привычка, прямо скажем, плохая. Даже в самую тихую погоду и то болтает в разных направлениях, а в ветер раскачивает так, что тросы, на которых висит корзина, становятся чуть ли не в горизонтальное положение.
Перед Октябрьским праздником мне приказали срочно подняться днем – какое-то передвижение у фрицев в тылу было замечено. Поднялся я один, только стал передавать по телефону информацию, как со стороны солнца подкрался «Фока» и расстрелял мою «колбасятину». Оболочка вспыхнула сразу вся и чуть-чуть не накрыла корзинку. Потом корзинку-то она все-таки накрыла, но я успел вывалиться из нее и раскрыть парашют. Приземлился благополучно, а от аэростата и корзинки приземлились одни стропы железные. А остальное все сгорело.
Осенью 1945 года он вернулся с войны живым и здоровым. Красавец старший лейтенант сразу поехал в Ярославль к девушке, с которой познакомился по переписке, и увез ее с собой в Ульяновскую область, чтобы жениться, растить детей и работать директором школы в поселке Красная Река.
Потом снова приехал в родной город, открывал новые школы в Карачихе, Михайловском, Курбе. Стал начальником Ярославского отдела народного образования. А потом умер – неожиданно и больно для всех, кто его любил и любит до сих пор. Мой родной дед, Александр Георгиевич Тамаров.
"Ярославский Регион"