«Русская идея»: где ее искать и почему она важна для культуры

Главная тема нашего номера звучит весьма философски, и тем не менее, думаю, большинство наших читателей интуитивно хорошо осознают, какое отношение к культуре имеет национальная идея.

Любая нация — сообщество людей, объединенных определенным географическим пространством и историей, — как раз в силу различия географии и особенностей исторического развития на планете во многом уникальна. У каждой нации есть свой, так сказать, особый образ жизни с присущими только ему деталями. По большому счету именно этот самый образ жизни на достаточно длительном историческом отрезке (а вовсе не идеологические установки, как считают некоторые) и можно считать национальной идеей, особенно если нация в исторической ретроспективе является успешной.


Почему важно каким-то образом формулировать национальную идею? По той же самой причине, по которой человеку важно знать свои слабые и сильные стороны, чтобы использовать сильные и работать над слабыми. Опять же, человек никогда ничего не добьется, если все время будет твердить самому себе, что он неудачник. Первый шаг к осознанию национальной идеи — это признание России успешным «проектом», который в разных форматах существует уже более тысячи лет, объединяя огромные территории и сотни народов, получающих в рамках этого «проекта» возможности для самореализации. Что происходит с теми народами, кто решает пуститься в индивидуальное плавание, наглядно видно на примере тех же украинцев. Взгляд на собственную историю с позиции «стакан наполовину полон» подталкивает нас к следующему шагу — размышлениям о том, чем заполнить его дальше.

Как связаны национальная идея и культура? Во-первых, культура неизбежно обобщает и осмысливает национальный образ жизни в виде творческих произведений, с тем чтобы воспроизводить конкурентные преимущества, которые в нем заложены, а также обращать внимание на проблемные места. Таким образом, культурная рефлексия по поводу того, кто мы, откуда и зачем, во многом инструмент самосохранения нации. С другой стороны, именно национальное — то, что мы знаем с рождения, чувствуем и понимаем в деталях, в оттенках, до самой последней глубины, — дает шанс на создание настоящих произведений искусства.

Хорошим примером плодотворной взаимосвязи между национальной идеей и национальной культурой является вторая половина XIX века в России, которая стала золотой эпохой для литературы, живописи, музыки, философии и до сих пор является визитной карточкой России в мире. Толстой, Достоевский, Чехов, Чайковский в рамках именно национальной русской идеи смогли возвыситься до мирового масштаба. Напротив, последовавший вслед за началом перестройки период духовной самокастрации, когда все национальное подвергалось сомнению и осмеянию, а «высшим культурным достижением» считался голливудский ширпотреб, стал своего рода культурной «черной дырой», суетливым, даже эстетически неприятным и на редкость бесплодным временем. К сожалению, мы до последнего времени жили в культурном пространстве, отформатированном в девяностые и управляемом «младореформаторами от культуры», — особенно остро это ощущается, например, в литературе.

Важно еще раз подчеркнуть: национальная идея не равна какой-то идеологической концепции, выданной на-гора политологами и вслед за тем взятой на вооружение политиками. Ее постижение чем-то похоже на исследование физиками и астрономами Вселенной — есть понимание основных законов, представление о масштабах и эмоциональные ощущения, но никто не знает точно, как это на самом деле устроено.



О том, как найти в русской идее все прогрессивные ценности,
которые сегодня пытается изобрести западная культура.

Кто мы такие и куда идем — вопрос, который занимает русских мыслителей, философов, политиков и рядовых граждан уже не первое столетие. Казалось бы, за всю свою историю мы не раз отказывались от своего прошлого и традиций, двигаясь от одной культурной формации к другой. Пробовали встроиться и в византийскую культуру, и в европейскую, недавно пытались вписаться в «открытый» глобализирующийся мир. И всякий раз с какой-то едва ли не капризностью отступали, отбрасывая на очередном большом историческом изломе едва ли не весь накопленный опыт и возвращаясь к вопросу, кто мы есть в этом мире и что способны ему дать.

Кажется, что все попытки нащупать и разъяснить себе свою идею парадоксальным образом и сами превратились в главную русскую идею. Как написал в одном из своих эссе известный культуролог Михаил Эпштейн: «Нужна ли России своя национальная идея? Как ее осознать, довести до масс и сделать руководством к действию? Такая задача время от времени встает — или ставится властями — перед российским интеллектуальным сословием. Можно предположить, что особенность России состоит именно в ее готовности ставить перед собой такой вопрос — и невозможности найти на него определенный ответ».

Вспоминается знаменитый диалог из текста Фазиля Искандера «Думающий о России и американец»:

— Что делают в России?

— Думают о России.

— Я спрашиваю, что делают в России?

— Я отвечаю — думают о России.

— Вы меня не поняли. Я спрашиваю, что делают в России! Какими делами занимаются? Дело, дело какое-нибудь есть?

— В России думают о России. Это главное дело России.

Вот и мы решили осуществить это «главное дело в России» и поговорили с известными философами, историками, писателями, чтобы ответить на этот таинственный вопрос: есть ли у постсоветской России своя идея?



«РУССКИЙ НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОДНОГЛАЗЫМ»

«Современное российское общество напоминает мне человека, который бегает по берегу реки и кричит, что он умирает от жажды». Так образно сформулировал историк и публицист Феликс Разумовский поиски русской идеи, с новой силой актуализировавшиеся сегодня. Действительно, даже в самой постановке вопроса — стоит ли сегодня говорить о русской идее? — уже содержится импульсивное желание ее обрести. А значит, дискурс «русской идеи» жив и требует нового осмысления. В этом убеждены все наши собеседники.

По словам кандидата исторических наук, заместителя декана исторического факультета МГУ Дмитрия Андреева, русская идея остается неотъемлемой частью нашего культурного естества. «В нашей культуре сложилось ее фундаментальное основание, которое на протяжении всей последующей истории качественным образом влияет на самосознание, ценности, ориентиры, а именно — осознание того, что истина на твоей стороне, что ты являешься ее монопольным обладателем, — замечает Дмитрий Андреев. — Так, почти одновременно с Великой схизмой у нас появились и собственная София, и собственный, а не греческий митрополит. Даже в намерении 1990-х ударными темпами построить рынок и демократию, как и в абсолютной убежденности в том, что это непременно получится, тоже есть вера в свою исключительность, избранность».

В наши дни, когда страны по всему миру по разным причинам стремительно утрачивают суверенитет (даже сильные державы оказываются неконкурентоспособными перед вызовами глобальной корпоратократии), Россия упорно держится за свою суверенную самость и выставляет ее в качестве ключевой политической и социокультурной ценности. «То есть русская идея правит бал и сегодня. Она — неотъемлемая часть нашего национального естества, как коллективного, так и индивидуального», — заключает историк.

Тем не менее, стоит оговориться сразу: «русская идея» никогда не равна «национальной идее». Ведь современная Россия — страна парадоксальная: формально перестав быть империей (по итогам двух революций прошлого столетия), фактически она сохранила за собой почти все свои имперские территориальные завоевания. Главным образом, огромное пространство Сибири.

Именно поэтому, по словам Тимофея Бордачева, директора Центра комплексных европейских и международных исследований факультета мировой экономики и мировой политики ВШЭ, постоянное желание создать русскую идею в сугубо национальном виде сталкивается с отсутствием для этого реальных геополитических предпосылок.

«Россия больше, чем национальное государство, — замечает эксперт. — Судьба России была решена в тот момент, когда мы перешли Урал. В этом смысле, например, и Франция, и Великобритания остались в пределах своих узких национальных территорий и потому были вынуждены вырабатывать свою национальную идею. Россия же геополитически оказалась в уникальной ситуации — с огромной и многонациональной территорией. Как бы мы ни изобретали национализм, он все равно получится универсалистским, а значит — уже и не националистическим».

Разговор о русской идее хоть и не всегда звучит отчетливо, уступая место более скоротечным, приземленным темам, никогда не сходит на нет. Как замечает писатель Андрей Геласимов, это вполне объяснимо, так как это постоянная рефлексия над собственным отражением, стремление понять, что Россия может дать миру: «Любой симфонический оркестр, если брать его за прообраз творчески существующего человечества, включает в себя очень разные инструменты, и ни один из них не соперничает друг с другом, но наоборот — дополняет, усиливает и самым чудесным образом подчеркивает».

В этом смысле показательно, что даже русская постмодернистская литература имеет свои специфические национальные особенности, хотя логика этого литературного пространства всеми силами противится любой смысловой нагруженности, тем более окрашенной идеологически. С одной стороны, эта литература (особенно ранняя), доходя до пределов, где ценности исчезают окончательно, всегда как бы замирает на этом пределе, не находя в себе силы переступить эту последнюю черту — так неумолимо срабатывает накопленный антинигилистический иммунитет. А с другой стороны, в нее то и дело — чуть ли не контрабандой — проникают все те же рефлексии об уникальности русского цивилизационного пространства.



ПАСХАЛЬНОСТЬ И СЕМЬЯ

Что же, на взгляд наших собеседников, включает в себя понятие «русская идея» сегодня? Как считает доктор филологических наук и профессор Иван Есаулов, русская идея уже давно сформулирована, и в этом смысле даже в реалиях постсоветской России нет нужды придумывать что-то новое.

«Русская идея состоит в главенстве пасхального архетипа, — считает он. — Пасхальное является ядром нашей культуры, тем, как понимает ее соборный внутренний опыт нашего народа. Пасхальный архетип формирует особенный «цивилизационный код» как всей русской культуры, так и русской литературы в частности».

Действительно, какой бы период русской литературы мы ни взяли, повсюду увидим постоянную рефлексию смерти, но отнюдь не окутанную отчаянием, наоборот — исполненной трагическим и вместе с тем светлым пафосом Пасхи. Величественные сражения «Войны и мира», будто бы нарочито изломанные судьбы героев Андрея Платонова, как и тонущие в постсоветской депрессии строки Егора Летова объединяются этим окутанным пасхальной тайной переживанием смерти.

«Не умрет из нашей старины ни зерно того, что есть в ней истинно русского и что освящено Самим Христом. Разнесется звонкими струнами поэтов, развозвестится благоухающими устами святителей, вспыхнет померкнувшее — праздник Светлого Воскресения воспразднуется, как следует, прежде у нас, чем у других народов!» — писал Николай Гоголь.

Однако, помимо глубинных — архетипических — пластов русской идеи, она обладает и внешним слоем (здесь термины, конечно, все условные) — уже временным, возникающим в качестве ответа на внешние вызовы и внутренние исторические пертурбации.

Здесь стоит объяснить, что особый всплеск интереса к русской идее каждый раз приходился на переломные моменты в истории страны. Каждый раз, на изломе истории и традиции, возникали попытки нащупать нечто общее, соединяющее страну, масштаб которой огромен не только в географическом, но и в историческом пространстве.

Скажем, XIX век прошел под знаком интенсивных дискуссий о русской национальной идентичности. Поиски культурных истоков русской нации занимали литературу, политическую философию и даже живопись того времени. Два направления — западников и славянофилов, сформировавшиеся в тот период сред русской интеллигенции, до сих пор имеют своих верных продолжателей. Но важно понимать — у этих дискуссий был свой специфический исторический контекст: поиск смысла русской национальной идеи во многом был связан с интенсивным включением Российской империи в мировую политическую и экономическую систему. В России происходила своя промышленная революция, многие традиционные формы быта и труда переживали перерождение или отмирали. Необходимо было осмыслить, как жить в этой динамической, изменяющейся реальности.

Если говорить о русской идее в современном контексте, то ее «внешняя оболочка» оказывается окрашена яркими консервативными коннотациями, что не случайно. Как замечает в беседе с «Культурой» известный философ, доцент кафедры истории русской философии философского факультета МГУ Борис Межуев, современный русский «цивилизационный код» представляет собой своеобразный «щит», защищающий от гегемонии западной цивилизации.

«Сегодня, когда под ударом оказывается ценность патриархальной, отцовской традиции — как в воинском, так и в религиозном и даже политическом смысле, — одной из важнейших составляющих русского цивилизационного кода стала защита идеи отцовства и в целом ценности семьи, на этой идее выстроенной. То есть именно в идее отцовства, на мой взгляд, Россия может обрести сегодня свою броню против современных евроатлантических культурных паттернов — увы, разрушающих, а не созидающих», — уверен он.



БЫТЬ ОТКРЫТЫМИ И УМЕТЬ ПРИСЛУШИВАТЬСЯ К СЕБЕ

С другой стороны, считают наши собеседники, Россия никогда не превратится во «второй Иран»: ее роль в мире — оставаться носителем универсальной культуры. Елена Кнорре, кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры философии и религиоведения ПСТГУ, считает, что в разговоре о русской идее, безусловно, нельзя обойти острые углы: национализм, закрытость, ксенофобию — те негативные коннотации, которые, к сожалению, содержатся в некоторых рефлексиях.

«Но это не вся русская идея, а лишь частное ее преломление, — говорит она. — В этом смысле лично мне интересны те философские концепции, где есть идея открытости, диалога, идея всечеловеческого единства, ведь именно на них — как на фундаменте — зиждется Русский мир, о чем свидетельствует наша культура».

Действительно, опыт, который Россия вынесла из своей бурной истории и который зафиксирован в ее культуре, может быть использован сегодня для разрешения глобальных проблем человечества. К примеру, проблемы насилия, причем не столько бытового, сколько многоплановой эксплуатации, на которой стоит современный «продвинутый» капитализм и законы которой во многом определяют отношения между людьми. Понимание того, как именно нужно относиться к человеку, давно присутствует в русской культуре, достаточно вспомнить нашу классическую литературу. Другими словами, зачастую все, что сегодня пытается переизобрести современный западный мир, уже есть в глубинах русской культуры.

Схожего мнения придерживается и доктор философских наук, заведующий кафедрой истории русской философии философского факультета МГУ Михаил Маслин. По сути дела, считает он, именно ввиду многосоставности культурных матриц русская цивилизация является в подлинном смысле универсалистской. «Россия — это и Запад, и Восток, и Север, и Юг. Россия сама и есть модель всего человечества, — констатирует философ. — И этот универсализм, принципиальная открытость и есть то, что сегодня может составлять русскую идею и быть противопоставлено, например, тому же американоцентризму, чей универсализм на поверку оказывается ложным».

Собственно, об этом универсалистском характере русской культуры говорит и наша история. «Те жертвы, на которые шли русские в истории, прежде всего, гигантская жертва, принесенная во время Второй мировой войны, они обязывают быть выразителями всечеловеческих интересов», — заключает Михаил Маслин.

Исторические и национально-географические особенности русского пространства делают нашу идею универсалистской, открытой для опыта едва ли не всех народов и культур. Однако вместе с тем наши собеседники считают, что нельзя забывать и о другой важной задаче — научиться сосредоточенно прислушиваться к себе.

На это указывает, например, Феликс Разумовский. «Нам нужно перейти к внутреннему устройству, к внутреннему оздоровлению и подлинному самопознанию, — замечает он. — Ведь мы о себе до сих пор практически ничего не знаем. Но думаю, что настало время для внутренней сосредоточенности». Сосредоточенность на конкретных делах совсем не исключает открытости и инклюзивности — наоборот, такая самоконцентрация особенно важна для того, чтобы возделать свое пространство согласно высокому призванию универсальной культуры.

Как замечает Феликс Разумовский, мы должны осознать и то, что наш лимит на копирование исчерпан. В нашей истории и на нашей культурной почве есть почти все, что могло бы насытить современную культуру новыми смыслами и развернуть нашу цивилизацию от попыток быть похожими на мировых гегемонов, к тому, чтобы самим стать таким гегемоном, но гегемоном, ни в коем случае не эксплуатирующим.

Иными словами, чтобы обратиться к миру, мы прежде всего должны обратиться внутрь себя, к своим истокам и традициям, которые, к сожалению, часто связывают исключительно с негативными коннотациями. В то время как многие из ценностей, лежащих в основе Русского мира, стали прообразами сегодняшних европейских ценностей, среди которых есть и гуманное отношение к ближнему, и пафос ненасилия, и стремление к равенству.



ЭКЛЕКТИКА И ДИАЛЕКТИКА РУССКОЙ ИДЕИ

Как-то известный режиссер Вуди Аллен решил снять комедию, пародирующую русскую классическую литературу. И, надо признать, ему удалось ухватить суть не только литературы, но и всей русской культуры. Многие вспомнят знаменитый монолог о любви из этого фильма: «Чтобы быть счастливым, надо любить, значит, надо страдать, но страдание делает человека несчастным, поэтому чтобы быть несчастным, надо любить, или любить, чтобы страдать, или страдать от избытка счастья».

Примерно так же можно сказать и о том, что сегодня представляет собой русская идея, со всеми ее вековыми перипетиями, которые ей пришлось преодолеть. Эта идея всегда была диалектической по своей сути, совмещая в одном сосуде, казалось бы, аннигилирующие друг друга явления. Например, консерватизм, противопоставленный вызовам западной культуры, и прогрессивную эклектичность множества культурных матриц, собранных в рамках одних границ; особенное переживание смерти и столь же специфический, нарочитый атеизм; ощущение невозделанности своего пространства и желание очаровать своей культурой весь мир. Собственно, эти парадоксы и создают уникальный образ России, почти недоступный для понимания мононациональных государств, которые только в ХХ веке столкнулись с необходимостью выработать кодекс сосуществования с разнообразным множеством культур.

Впрочем, как заметил в беседе с нами историк Дмитрий Андреев: «Русское цивилизационное пространство еще не состоялось, оно существует в потенции, в возможности, в мечте, но при этом его актуализация, превращение в нечто осязаемое и реальное является вопросом времени, причем не такого уж и далекого. Цивилизационное пространство Запада не только состоялось — оно исчерпано. Мы же предлагаем человечеству поучаствовать в освоении нашего цивилизационного пространства на прежде недоступных территориях».

Автор
Тихон СЫСОЕВ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе