Вероломное нападение

Искусствовед и куратор Андрей Ерофеев проанализировал отношения арт-сообщества с властными структурами и полагает, что настало время эти отношения изменить.
Движение «Весна». «Митинг игрушек» на Марсовом поле в Санкт-Петербурге 21 июня 2020 года.
Фото: Софья Уляшева. Источник: zona.media


Сравнения хромают, тем более — масштабные сравнения. Однако ж в том, что творят сегодня «силовики» с нашим искусством, я вижу известную аналогию с событиями 22 июня 1941 года. Моральная неготовность к отпору — вот что тогда серьезно подвело Красную Армию. Репрессии командного состава конца 1930-х, конечно, ее очень ослабили (тут можно провести аналогию с разгромом «силовиками» лидеров акционизма — группы «Война», Pussy Riot, «ПГ» и проч.). Но куда больше деморализовал красноармейцев 1941 года случившийся чуть раньше неожиданный идеологический поворот, при котором заклятые враги-фашисты стали союзниками и друзьями. Вместе поделили Восточную Европу, провели совместный парад в Бресте, и вдруг на тебе — вероломное нападение! Подобным же образом было воспринято произошедшее 21 июня с. г. в Москве вторжение полицейских с кувалдами в музей ART4 и арест Петра Верзилова. А в Питере — разгон «митинга игрушек» против поправок в Конституцию. К этому следует еще прибавить арест художницы Юлии Цветковой.


Многие коллеги возмущены. Они пишут, что это позор для страны, беспредел, кромешный ад и т. д. Они ошарашены расправами, словно бы и не замечали конфликта властей с современным искусством, который длится уже больше десяти лет. Правда, раньше власти, как правило, действовали исподтишка, чужими руками. Скрывались за спинами ряженых казаков, ультраправых активистов, «нашистов», религиозных фанатиков и просто сумасшедших. А на свету выставляли себя судьями этих стычек. Предпочитали вести скрытую войну бюрократическими методами. Без инструкций и циркуляров чиновники прекрасно понимали, куда дует ветер и каковы настроения начальства. Поэтому не был построен государственный музей современного искусства. Каждый новый министр обещал, выделял деньги, а потом находил предлог все отложить. Прошло двадцать лет, и оказалось, что нас всех попросту водили за нос. Ничего они даже и не собирались строить. А готовились они совсем к другому — к вероломному разгрому ГЦСИ, коллектив которого создавался как раз для работы в этом непостроенном музее. Власти сломали судьбу десяткам подготовленных специалистов, отняли для своих нужд здание и заперли где-то в подвалах собранную коллекцию. Они провели эту блиц-операцию блестяще потому, что сотрудники ГЦСИ, а вместе с ними и все сообщество, были застигнуты врасплох. Они не ожидали, не готовились и слишком доверились мнимому миролюбию своих оппонентов.

Недавно Сергей Попов, ведущий московский галерист, в открытом письме призвал министра культуры Ольгу Любимову приступить к комплектованию провинциальных музеев произведениями современного искусства. Представляю, какой взрыв хохота вызвало в минкульте это письмо. Сплюнули, небось, на пол на манер Победоносцева и не удосужились даже ответить. Наивность галериста была бы потешной, не будь она так широко распространена среди наших художников, музейщиков и менеджеров культуры. Я вижу истоки этой доверчивости в эйфории перестройки, когда монстры советской номенклатуры в одночасье слиняли и заменились симпатичными выходцами из интеллигентских кругов. Министерство захватили «наши» люди с «нашими» представлениями о мире. Помню, как в Управлении ИЗО шли разговоры о том, что следовало бы очистить хранилища музеев от тонн ненужного советского официоза и произвести те самые закупки современного искусства, о которых сегодня мечтает Попов. И, кстати, закупки произвели. Выставки современного искусства стали регулярными бюджетными мероприятиями. А весь «суровый стиль», тенденции «театрализации и карнавализации» и левый МОСХ растаяли в небытии. Эрнст Неизвестный получил предложение возвести памятник в Магадане. Вячеславу Колейчуку Лужков заказал выстроить в Москве гигантский кинетический объект. Все это укрепляло впечатление, что полным ходом идет официализация современного искусства. Этот же смысл, казалось, выражали чествования и награды, которыми власти отметили лидеров подпольной культуры. Кстати, ни Илью Кабакова, ни Эрика Булатова ввести в заблуждение как раз и не удалось. Свое отношение к властям Булатов лаконично выразил в знаменитой картине с надписью «Насрать». А вот поколение помоложе поддалось искусу братания с властями предержащими. Сразу несколько влиятельных художников 2000-х годов выбрали в порядке эксперимента путь осознанного и добровольного конформизма. Он состоял в иллюстрировании «гламурного» нарратива и эстетических предпочтений новой буржуазной элиты. Переход к добровольному обслуживанию чужих смыслов предполагал определенное самоограничение, отказ от некоторых табуированных тем. С этих отказов и началось перерождение художественной культуры, унаследованной от советских времен. Она ведь строилась, как известно, на принципе трансгрессии запретов. Вместо нее появилось искусство «по согласованию», являющееся результатом внутренних (самоцензура) или внешних дебатов художника с агентами властей.

А когда в сферу управления общественной жизнью вернулись «оборотни» (по выражению Лии Ахеджаковой), то количество табу возросло в геометрической прогрессии. Постепенно запреты легли на все проблемные темы (колонизация малых этносов, захватнические войны, неконвенциональный секс, порнография, экологическая катастрофа, ненормативная лексика, атеизм и нетрадиционные культы и т. д.). А ныне многие из табу получили конституционный статус и силовую поддержку в виде интервенций полиции или вызовов в прокуратуру. Согласовывающий художник превратился в конформиста по принуждению. Его право на высказывание резко сократилось. Как бы этот художник ни вертелся, принимал ли смиренно запреты или бунтовал против них — он оказывался в положении жертвы, лишенной возможности развивать и популяризировать свои образы и поступки до такой степени, чтобы они были услышаны обществом. На наших глазах влияние художника сошло на нет. Художник-бунтарь, конечно, всегда симпатичнее конформиста, но и его горизонт творчества ограничен. Ему застит глаза ненависть, все усиливающаяся и довлеющая над личностью по мере возрастания физических репрессий. Неудивительно, что сегодня многие художники отшатнулись и от конформизма, и от бунта. Ушли в частную жизнь. Их творчество редуцировалось до безопасных и маргинальных нарративов (инфантилизм, природный контекст, пластический формализм). В некоторых случаях они вообще предпочли удалиться на «нарративные каникулы» с рисованием на даче цветов, пейзажей и портретов друзей. Всего лишь какие-нибудь десять-пятнадцать лет назад наше искусство мощно звучало и в России, и за границей. А сегодня наблюдатели отмечают странный эффект: фестивалей и выставок хоть отбавляй, а искусства как будто бы у нас и нет.

Я думаю, этот провал во многом порожден атавистической зависимостью художников от властных элит. Надо отдавать себе отчет в том, что большинство из тех властителей эпохи перемен, с кем художники заключили «союз общей судьбы», теперь в глубокой изоляции на чужбине, в тюрьме или в могиле. Разрушить эту связь значит отказаться от иллюзии спокойной, нормальной жизни. И одновременно вернуть себе традиционную, проверенную временем художественную позицию. Ведь опыт предшествующего этапа нашего искусства — нонконформизма 1970–80-х годов — состоял в умении отделять себя от провластного мировоззрения. Власть требовала сопричастности. Искусство работало на создание безопасной для личности дистанции. Удаление рождалось не диссидентским восстанием против власти, а выходом из режима общения с нею. Для российских художников представители власти традиционно — не партнеры для диалога, не субъекты, а риторические фигуры репрессивного дискурса, который можно и нужно исследовать, описывать, высмеивать, но ни при каких условиях не ассоциировать себя с ним.

Автор
Текст: АНДРЕЙ ЕРОФЕЕВ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе