Истина или афоризм?

Размышления над рассказом В. Короленко «Парадокс».

«Человек создан для счастья, как птица для полета» – этот известный афоризм Владимира Галактионовича Короленко еще не так давно почитался за непреложную истину – этакую мировоззренческую аксиому. И понятно почему: если быть счастливым – несомненное предназначение человека и, как следствие, неотъемлемое его право, то в таком случае – «Даешь счастье – любой ценой!» Революционное ниспровержение и социальная экспроприация, нравственный распад и духовное оскудение – все оправдано и освящено врожденным человеческим инстинктом устремленности к счастью. Афоризм был востребован эпохой и возведен в ранг аксиомы, но содержит ли он истину?


Аксиома не требует доказательств именно в силу своей очевидности, неоспоримость составляет ее суть, она не боится проверки ни логикой, ни временем. Но если в математике аксиома – венценосная особа, то в этике она часто оказывается самозванкой, потому что этим титулом прикрываются многие не дотягивающие до истины афоризмы.

В самом деле, с тем, что птица создана для полета, еще можно не слишком спорить: основная масса птиц действительно летает. Но что касается счастья, якобы сопряженного с человеческой природой так же неразрывно, как два крыла с телом птицы, то это, извините, все что угодно, только не истина.

Первоначальный замысел Божий о человеке запечатлен в Библии: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею (Быт. 1:28). И далее сказано о пребывании человека в райском блаженстве: насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке и поместил там человека, которого создал (Быт. 2:8). Конечная цель существования человека в раю есть жизнь с Богом и в Боге, приобщение к полноте Божественной любви. Но этот замысел Творца был нарушен человеком, его грехопадением. Из нового же произволения Божия о человечестве: проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей… в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят (Быт. 3:17, 19) – следует как раз обратное: человек создан для несения скорбей. Вот такой парадокс!


Иллюстрация к рассказам В.Г. Короленко


Рассказ Короленко, который, словно тесто на дрожжах, весь взошел на этом презревшем истину афоризме, и называется «Парадокс». Правда, по другой причине: в представлении автора, парадоксальна сюжетная ситуация рассказа, потому что запрограммированность рода человеческого на счастье провозглашает не кто иной, как обездоленный природой калека – «феномен». Однако с парадоксальностью в этом рассказе дело нечисто: она словно выходит за рамки узколитературного приема и подчиняет себе автора, диктуя ему творческие решения. Ибо парадоксальностью пронизано все вокруг и внутри этого очень странного рассказа.

Парадокс первый – возникновение замысла. Рассказ написан в течение одного дня, 11 апреля 1894 г. Сам писатель признавался в частном письме: «…Этот рассказ явился для меня самым неожиданным результатом всего, что пришлось пережить в последнее время». А пережить пришлось смерть маленькой дочери Лели, и никогда еще, по собственным словам писателя, он «не чувствовал себя в такой степени изломанным, разбитым и ничтожным». Однако вопреки личной трагедии и тяжелому душевному состоянию на замысел рассказа его наводит мысль, что жизнь – это «проявление общего великого закона, главные основные черты которого – добро и счастье…» Не упустим из виду то распутье, перед которым неосознанно оказался автор. Между добром и счастьем ставит он знак равенства. А на самом деле следует выбрать: добро или счастье – потому что эти понятия отнюдь не равнозначны.

Закон добра – категория сугубо евангельская, дух и буква жизни, осиянной Новым Заветом. И он от Истины. А счастье? – этому понятию нет места в учении Христа, потому что Его попечение о другом – о спасении, и состояние спасшихся душ называется иначе – блаженством. И уготовано оно вовсе не в земной жизни.

В своем осмыслении мироустройства автор идет по ложному пути: он рассуждает о счастье. «А если нет счастия? Ну что ж, исключение не опровергает правила. Нет своего – есть чужое, а все-таки общий закон жизни есть стремление к счастию и все более широкое его осуществление». Строки эти – своего рода тезисный план к будущему афоризму. И к еще одному парадоксу.

Парадокс второй – главная сюжетная завязка (о чем уже сказано выше). «Человек создан для счастья, как птица для полета», – написал ногами на листке бумаги безрукий «феномен» и тут же прокомментировал ситуацию: «Это афоризм, но и парадокс вместе. Афоризм сам по себе, парадокс в устах феномена… Феномен тоже человек, и он менее всего создан для полета… И для счастья тоже…»

Однако было же заявлено: нет счастья своего – так есть чужое. Не в том ли смысле, что и в несчастье можно испытывать счастье, даря его другим (хотя как не понять, что в этом случае речь снова идет о законе добра, а не о стремлении к счастью). И вот парадокс третий – самый поразительный: выбор «строительного материала» для воплощения замысла. Забудем на время о надуманности главного тезиса рассказа и вникнем в его разработку с позиции самого автора. Если стремление к счастью – закон жизни, а дефицит личного счастья может быть компенсирован счастьем чужим, то логичной показалась бы такая, к примеру, сюжетная схема.

В небольшом зале перед маленькими подмостками три ряда стульев с немногочисленной публикой. «На подмостки выходит высокий, стройный человек с симпатичным лицом. Оба рукава его пиджака совершенно пусты сверху донизу, и концы рукавов заложены в оба кармана… Он кланяется зрителям без улыбки, с достоинством». Потом садится на стул перед мольбертом и сбрасывает туфли. Помощник вставляет кусок угля в пальцы ноги художника, и тот начинает рисовать. На листе бумаги появляется извилистая дорога, деревья по обе ее стороны, из-за деревьев поднимается солнце. На двух следующих листах возникают портреты-карикатуры.

Сеанс окончен. Художник встает, нашаривая ногами туфли, а помощник предлагает зрителям приобрести рисунки. «Желающих не оказывается… Художник стоит неподвижно. Глаза его опущены. Гyбы крепко сжаты». Девочка-подросток, от лица которой идет рассказ, умоляет мать купить рисунок, и та поручает художнику самому выбрать один из трех. «Художник смотрит на маму, потом на меня. Вероятно, ему передается мое волнение и мое восхищение перед ним, потому что глаза его теплеют, он говорит очень сердечно и просто:

– Пусть маленькая барышня возьмет рисунок «Дорога уходит в даль…» Когда я еще был художником – а я был настоящим художником, прошу мне поверить! – это была моя любимая тема: «Все – вперед, все – в даль! Идешь – не падай, упал – встань, расшибся – не хнычь. Все – вперед! Все – в даль!»

Нет, этот эпизод не из рассказа Короленко – он из книги А. Бруштейн. «Дорога уходит в даль…» назвала писательница первую часть своей автобиографической трилогии, дав тем самым понять, какое значение в ее жизни имела случайная встреча с безруким художником. О том же – в тексте: «В течение ряда лет, утром, открывая глаза, я видела дорогу среди деревьев, из-за которых вставало солнце, и вспоминала слова художника… Это были мужественные слова мужественного человека. Увечье не победило его – он победил свое увечье. Он не растерялся, не пал духом, он не просил милостыню, как просят калеки, он работал, как мог… Художник сказал мне свои замечательные слова, как напутствие, а я запомнила их на всю жизнь – как завет воли к сопротивлению. Ох, как пригодились мне в жизни эти слова!»

Совсем иная встреча происходит в рассказе «Парадокс», и смысл и последствия ее тоже иные.

Толпа собралась на мощеном дворе и смотрела на «предмет», стоявший у крыльца. «Это была небольшая, почти игрушечная телега, в которой как-то странно, – странно почти до болезненного ощущения от этого зрелища, – помещался человек. Голова его была большая, лицо бледно, с подвижными, острыми чертами и большими проницательными бегающими глазами. Туловище было совсем маленькое, плечи узкие, груди и живота не было видно из-под широкой, с сильной проседью бороды, а руки я напрасно разыскивал испуганными глазами… Ноги странного существа, длинные и тонкие, как будто не умещались в тележке и стояли на земле, точно длинные лапки паука. Казалось, они принадлежали одинаково этому человеку, как и тележке, и все вместе каким-то беспокойным, раздражающим пятном рисовалось под ярким солнцем, точно в самом деле какое-то паукообразное чудовище, готовое внезапно кинуться на окружившую его толпу».

Хозяин, как известно, барин – так что же заставило автора придать проводнику своих оптимистических иллюзий столь отталкивающие черты? Заметим: природная аномалия этого тела – «узкие плечи, совершенно лишенные даже признаков рук», – рождает в окружающих не сострадание и даже не праздное любопытство, но отвращение и ужас. «Феномен» воспринимается ими не как обделенный природой страдалец – собрат по человечеству, а как какой-то опасно непредсказуемый выродок, говоря современным научным языком – мутант. Вспомним еще несколько авторских описаний «феномена». Например, такое: «Колеса тележки вдруг пришли в движение… странное существо, перебирая по земле ногами и еще более походя на паука, сделало большой круг и опять остановилось у крыльца». Или: «Урод сидел в тележке, держа гусиное перо в приподнятой правой ноге, как человек, ожидающий вдохновения. Было что-то цинически карикатурное во всей его фигуре и позе, в саркастическом взгляде, как будто искавшем в толпе свою жертву». А вот как передано инстинктивное отторжение людей от «феномена»: толпа «шарахнулась», «дворня с криком расступилась», толпа, «охваченная брезгливым испугом», призвала имя Божие, «из окна послышался визг», «простая публика» испытывала «тупое смятение», «женщины прятались друг за друга, то смеясь, то как будто плача».

Враждебность урода, сидящего в тележке, чувствуют все: «Острый взгляд феномена пробежал по всем лицам, останавливаясь то на одном, то на другом, точно гвоздь, который он собирался забить глубоко в того, на ком остановится его выбор». Вызванные из толпы двое мальчиков – рассказчик и его брат – «рады были бы провалиться сквозь землю, но уйти было некуда; феномен пронизывал нас черными глазами…» Даже отец, подталкивая детей к тележке, говорил «таким тоном, каким порой приказывал идти в темную комнату, чтобы отучить от суеверного страха». И они пошли «с тем же чувством содрогания, с каким, исполняя приказ, входили в темную комнату…» От врага можно ждать всего. «Мне казалось, что он сделает над нами что-то такое, от чего нам будет после стыдно всю жизнь… Может быть, он расскажет… что-нибудь такое, что я сделаю в будущем, и все будут смотреть на меня с таким же содроганием, как несколько минут назад при виде его уродливой наготы».

Безусловно, это несоответствие между главным мотивом рассказа и его реализацией в образе «феномена» – самый загадочный парадокс в «Парадоксе». Но не последний.

Парадокс четвертый – надуманное возвеличение «феномена». В.Б. Катаев – автор предисловия к одному из сборников рассказов Короленко – так проясняет мысль писателя: «Правило парадокса: закон справедлив, если его действие обнаруживается в самых неблагоприятных для его проявления условиях». То есть, по Короленко и Катаеву, закон счастья верен потому, что его провозглашает самый несчастный из людей. По поводу истинности закона повторяться не будем, но нельзя не отметить другое: в рамках этой схемы образ несчастного калеки просто невозможно не трактовать положительно, в духе набивших оскомину гуманистических идеалов, не преподносить как свидетельство мощи и величия человека и конечно же как пример для подражания. Что и происходит в критических статьях и в школьном учебнике. А между тем дело обстоит настолько непросто, что приходится набраться смелости утверждать: образом «феномена» автор перечеркивает собственную концепцию!

Натура Яна Залуского (так зовут героя рассказа) – психопатически изломанная, разбитая постоянными столкновениями противоречивых психических комплексов. Осознание своего жалкого положения изгоя среди людей рождает в нем не смирение, а безудержную манию величия. Чувствуя себя недочеловеком, он желает выглядеть сверхчеловеком. И потому высокомерно презирает всех и каждого, не скрывая своих насмешек. Чем большее унижение испытывает он, принужденный, словно дрессированная обезьяна, исполнять разные фокусы, тем выше назначается плата с «уважаемых господ» за их физическое здоровье и полноценную жизнь. И если бы речь шла только о деньгах! Нет, без сомнения, подлинное вознаграждение он получает лишь тогда, когда пугает толпу, подавляет ее волю, подчиняет себе, почти гипнотизирует. И разве фокусы его не намеренно эпатажны, не противоестественны природе человеческой? Креститься ногой – чего в этом больше: циркачества или кощунства (кстати, это слово самого автора!)?

Все глубже проникая в изломанную душу «феномена», постепенно сознаешь, что нет и не может быть в ней места ни добру, ни счастью. И моральную компенсацию за врожденную ущербность этот «карлик» черпает вовсе не в служении чужому счастью, а в ряженье под духовного колосса и учителя человечества. «Поучительные афоризмы для душевной пользы и утешения» – это такая же наглая самореклама, как «знание прошедшего, настоящего и будущего» и «видение человека насквозь».

Невольно задаешься опасным для автора вопросом: можно ли принимать всерьез то, что вышло из уст этого карлика, вышагивающего на котурнах? Уж не дьявольской ли усмешкой рожден знаменитый афоризм?!

Будем справедливы, а главное – внимательны к тексту. Похоже, патетическая сентенция о предназначенности человека для счастья родилась в минуту слабости, внезапного душевного разоружения, а потому если уж не содержит истины, то хотя бы свободна от амбиции и позы. Ведь рассказчик пишет: «Мне казалось, что лицо странного человека в тележке меняется, что он смотрит на меня умным, задумчивым и смягченным взглядом, который становится все мягче и все страннее». Вот тут-то и следует афоризм. Вырвался ли он случайно – горьким вздохом от «внутренней боли» (ведь позже прозвучит обратный афоризм – уж точно о себе самом: «Человек создан для счастья, только счастье не всегда создано для него» – и снова ему будет сопутствовать «то самое выражение»)? Или при виде двух обомлевших от страха мальчуганов какое-то подобие человеческого участия выплеснулось добрым напутствием, запрятанным в «приятный афоризм»? Как знать, да и надо ли гадать, если по сути дела не «феномен» родил афоризм, а афоризм произвел к жизни «феномена»: концепция автора требовала воплощения.

Окончательно развенчивает героя, высвечивая тем самым парадоксальность художественного решения автора, реакция детей на происшедшую встречу. Точнее – описание этой реакции взрослым рассказчиком, уже осмыслившим прошлые детские свои впечатления.

Начало рассказа подозрительно иронично; «Для чего собственно создан человек, об этом мы с братом получили некоторое понятие довольно рано… Сведение это было преподано нам в виде краткого афоризма или, по обстоятельствам, его сопровождавшим, скорее парадокса… О назначении жизни, в то время, мы не имели еще даже отдаленного понятия, и, вероятно, по этой причине, вот уже около недели любимым нашим занятием было…»

Явная нарочитость в акцентировании значения предстоящих событий вступает в противоречие со снисходительной усмешкой тона рассказчика. Далее идет описание «любимых занятий» детей в потаенном уголке двора возле мусорной кучи, а точнее – их «чудеснейших приключений» в мире «чистой фантазии». Словно для того чтобы озадачить исследователей (и это ему удалось!), автор слишком подробно описывает сюжеты «фантастического настроения» мальчиков, не имеющие, казалось бы, никакой связи с основной темой. Каково назначение этих вступительных глав? – остается догадываться критикам. Однако обратим внимание на некоторые фразы в этих главах.

Дети уединялись в своем заветном уголке, когда им «приедались впечатления реальной жизни». А когда они «рыбачили» возле бадьи с вонючей водой, то, «рассуждая трезво», конечно, сознавали, что поклевка рыбы на тополевую ветку с медной булавкой «выходит за пределы возможного», но все же не имели «полной уверенности в том, что в один прекрасный миг поплавок нашей удочки не вздрогнет, не пойдет ко дну и что после этого который-нибудь из нас не вытащит на крючке серебристую, трепещущую живую рыбку». Потому что «мы вовсе не рассуждали здраво в те минуты, а просто сидели на заборе, над бадьей… в атмосфере полусна и полусказки».

И снова ироничный кивок в сторону предстоящего события: «Вдобавок мы не имели тогда ни малейшего понятия о назначении жизни».

Звать детей «идти до покою» (то есть до дому), чтобы увидеть «феномена», случилось лакею Павлу – «человеку слишком трезвому, отчасти даже насмешливому», чьи «излишне серьезные замечания разрушили не одну нашу иллюзию». Сейчас его вторжение в закрытый детский мирок словно предваряет скорую встречу братьев с еще более «трезвой» реальностью. «Я до сих пор помню, – пишет рассказчик, – эту минуту столкновения наших иллюзий с трезвою действительностью в лице Павла». Пока только Павла! И снова – в который уж раз! – многозначительно-насмешливое: «Таковы были обстоятельства, предшествовавшие той минуте, когда нашему юному вниманию предложен был афоризм о назначении жизни и о том, для чего, в сущности, создан человек».

Все эти постоянные упоминания об афоризме не просто связывают «выпадающие» из рассказа главы с основным сюжетом. Они заранее особым образом организуют читательское восприятие будущего события, нагнетая – вот он, парадокс! – недоверие к философскому откровению «феномена» (а с ним вместе ведь и автора), предчувствие каких-то враждебных действий против детей, уже ставших для нас «cвоими». Предчувствие очень скоро оправдывается: проводив «феномена», дети снова «принялись было в молчании поджидать серебристую рыбу в загнившей бадье». Однако «теперь это почему-то (!) не доставляло нам прежнего удовольствия. От бадьи несло вонью, ее глубина потеряла свою заманчивую таинственность»… Что же произошло с детьми? Может быть, они вмиг повзрослели, узнав жизнь «на самом деле», по выражению Пушкина? И это тоже, но не только. «Ночью оба мы спали плохо, вскрикивали и плакали без причины. Впрочем, причина была: в дремоте обоим нам являлось лицо феномена и его глаза, то холодные и циничные, то подернутые внутренней болью». Автор склонен объяснять состояние детей столкновением именно с этим «первым противоречием жизни, острой занозой вонзившимся в детские сердца и умы». Однако в таком случае представляется законным вопрос: что же помешало маленьким мечтателям, подобно героине А. Бруштейн, при встрече с изнанкой жизни сфокусировать свое внимание не на увечном философе, а на его оптимистической – вопреки всему – формулировке главного назначения человека? Ответ ясен: помешал автор, выбравший «не того» героя – ведь принципиальное несходство безрукого художника и «феномена» налицо. Парадокс ситуации (и вовсе не в плане: несчастный – о счастье, а в плане: о счастье – духовно неспособный к нему) затмил суть афоризма, а таким образом построенный сюжет далеко увел размышления читателя от дорогой автору идеи.

И вот наконец последние строки рассказа: «Мать вставала и крестила нас, стараясь этим защитить своих детей…» Понял ли сам автор, каким новым парадоксом прозвучали эти слова по отношению к общей направленности рассказа? Вряд ли: ведь «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». Бытовая подробность вопреки воле автора выросла в символ: автор верит в человека, а мать – в Бога. И круг замыкается: человек создан для счастья и его назначение – стремиться к нему и осуществлять его тем последовательнее, чем более он обездолен? Да ничего подобного! Жизнь не запрограммирована на человеческое счастье: живущие до поры до времени в иллюзорном мире дети могут быть безотчетно счастливы, но первое же столкновение с грубой действительностью несет им дневные и ночные кошмары. От них не спасут никакие афористичные заклинания. Поэтому-то материнская любовь не уповает на гуманистические псевдозаконы, возбуждающие в человеке лишь бесплодные амбиции и самонадеянные надежды, а верит в благодать Божию и вручает Ему своих детей.

Рассказ Короленко рожден парадоксальной идеей и убит парадоксальным персонажем. Впечатление от него неоднозначно: с одной стороны, он царапает ощущением странности, алогичности, противоречивости, с другой же – завораживает и леденит какой-то зловещей правдой. Неудачный рассказ удался – может ли быть такое? Чтобы объяснить и этот парадокс и все предыдущие, разберемся в особенностях восприятия и осмысления писателем жизненных основ.

Для Короленко «жизнь представляется чем-то огромным, таинственным и высоким». Чтобы познать ее смысл и законы, надо вырваться «за пределы, очерченные с одной стороны – рождением, с другой – смертью». Это доступно религии, и писатель согласен признать «начала веры». Однако он категорически отвергает то, что называет «догматизмом», – то есть незыблемость религиозных постулатов. В его понимании, необходимо «постоянное совершенствование в религиозной мысли» на основе «материала, представляемого познанием», а в некоторые периоды, по его мнению, «истинное, божественное пламя переносится из храмов и алтарей в другие места», и именно «беспощадный скептицизм является первой ступенькой к храму нового неведомого бога».

По Короленко, не Бог создал человека и вдохнул в него разум, а человек своим разумом создает «своего» бога, причем столько раз, сколько усомнится: «Тот ли это бог… может быть, это только искажение того собственного образа, который он неясно носит в душе»? И более того: «человек предпочитает отдельные черты, вечные начала божества – определенному образу, говорит этому образу: тебя нет! – и уходит опять в темноту и холод за новым светом». Погасить же «огонь сомнения и познания» – это значит, по Короленко, «отречься от истинного Бога, которого я не знаю, но который для меня более живет в истине, в познании, в совести, в правде, чем в кадильном дыму и иконах».


Владимир Галактионович Короленко


От такой замены живого Бога человеческим нравственным идеалом один шаг до подмены истины ложью. Так совершалась эта подмена в умах многих интеллигентов прошлого, XX века. Богочеловек замещался человекобогом, Царство Божие – раем на земле, царством антихриста. «Будучи нравственным гением по своей природе, – пишет критик П. Басинский, – он (Короленко) не мог допустить мысли, что вовсе не счастье человечества является «смыслом истории». Не мог допустить и потому подправил действительность, провозгласив неправду: «Человек создан для счастья, как птица для полета».

Автор
Марина БРОЙДЕ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе