Технонаучный оккультизм и дискурс капиталиста

Научный дискурс занимает сегодня место дискурса религиозного. Во всяком случае, он вызывает у подавляющего большинства людей безусловное доверие. Начало фразы «ученые доказали, что…» уже свидетельствует о достоверности следующего далее высказывания. 

Это начало взывает к вере, превосходящей всякое знание, к вере, структурирующей сегодня социальные связи. Это начало обращено к религиозной вере в позитивное знание и действует как магическое заклинание. Именно через такое заклинание в интернете распространяются любые соображения, немедленно обретающие статус «подлинно научного факта». Достоверность такого рода факта принимается, не оставляя пространства для каких-либо, даже малейших сомнений. «Ученые доказали» – последний легитимирующий достоверность аргумент любой полемики. О чем тут спорить, раз ученые уже доказали!

Вот лента новостей из мира сегодняшней науки, лента того, что в масс-медиальном пространстве интернета имеет место на самом деле: … «ученые доказали, что Бога нет»; «ученые доказали, что мобильные телефоны вредны»; «ученые доказали, что пожилые люди действительно мудрые»; «ученые доказали, что алкоголь защищает от артрита»; «ученые доказали, что женщины с пышными формами умнее»; «ученые доказали, что есть генетическая предрасположенность к политике»; «ученые доказали, что левши зарабатывают больше правшей»; «ученые доказали, что женская логика существует»; «ученые доказали, что пол потомства зависит от диеты»; «ученые доказали, что женщинам секс не нужен»; «ученые доказали, что гормоны влияют на финансовые рынки»; «ученые доказали, что люди могут предвидеть будущее»; «ученые доказали, что душа существует»; «ученые доказали, что пчелы разговаривают на разных языках»; «ученые доказали, что Бог существует»…

Доказательства ученых тем более убедительны, что принадлежат не просто некой описательной, абстрактной, теоретической науке, а технонауке, которая меняет и жизнь, и представления о ней. Технонаука непосредственно вторгается в жизнь. Телетехнонаучный дискурс насквозь пронизывает все масс-медиальное пространство обитания человеческого индивида. Вера в технонауку легко укореняется в идеологическом пространстве, ведь капитализм, как сказал чуть ли не сто лет назад Вальтер Беньямин, – уже религия, причем, как уточнил Славой Жижек, «непристойная религия “немертвой” призрачной жизни, торжествующей на черной мессе фондовых бирж» (Жижек. The Parallax view, 2006). Религия телетехномедийной экономики парадоксальна: чем рациональнее телетехнонаучная машина, тем больше она производит призраков. «Именно во имя научности науки заклинают призраков, проклинают обскурантизм, спиритизм, короче, все то, что говорит о преследовании и призраках» (Деррида, Стиглер. Echografies, 1996); но, вопреки этим научным заклятиям призраки настойчиво возвращаются из интернета, сходят с телеэкрана, странствуют по телефонному эфиру. Призраки вызваны виртуализацией всей технонаучной, медиальной среды, в которую погружен априори виртуальный субъект. Технонаука действует как спектральный конвейер, с которого незаметно сходят мириады призраков.

Так проявляется парадокс неразрывной связи науки и оккультизма, который не снился Фрейду. В статье «Психоанализ и телепатия» он дает следующий прогноз на будущее: «Совсем не очевидно, что усиление интереса к оккультизму означает опасность для психоанализа. Наоборот, можно надеяться, что они будут симпатизировать друг другу. Их объединяет то, что официальная наука относилась к ним презрительно и высокомерно» (Фрейд. Психоанализ и телепатия, 1921). Фрейд понимает, что враждебное отношение объединяет. Он верит в возможный союз психоаналитиков и оккультистов в противостоянии «авторитету точных наук». Впрочем, после заявления о перспективах такого союза, Фрейд напоминает о том, что в отличие от оккультистов, которыми движет «либо старая религиозная вера, которую в ходе развития человечества потеснила наука, либо та вера, которая совсем недалеко ушла от преодоленных утверждений первобытных людей», психоаналитики «не могут отрицать своего происхождения из точных наук и своей принадлежности к числу их представителей» (Там же). Так в очередной раз Фрейд отводит психоанализу промежуточное место, на сей раз – между точной наукой и оккультизмом. Так он возводит психоанализ к точным наукам, хотя в другом месте указывает на его несводимость ни к каким известным наукам. Так или иначе, а в треугольнике наука – психоанализ – оккультизм – ему трудно представить именно союз ученых и оккультистов. Если Фрейд говорит, что наука потеснила веру, заменив ее достоверностью, то Деррида обнаруживает общее основание мистицизма и рационализма в мессианистичности [messianicite], априори принадлежащей переживанию веры. Мессианистичность, в отличие от производной от мессианства, мессианизма, «изначально вписывается в обещание, в акт веры, в призыв к вере, существующей в любом языковом действии, в каждом обращении к другому. <…> Это понятие не содержит в себе никакой оппозиции, относящейся к нашей традиции, например, оппозиции между разумом и мистикой» (Деррида, Foi at Savoir, 1996). Религия и наука не противопоставлены друг другу в своих предполагаемых основаниях, в том отношении, что религия якобы полагается на веру, а наука – на эмпирические факты. По ту сторону этого противопоставления обнаруживается мессианистичное ожидание. Оно предписано априорным существованием Другого. Более того, как наука, так и оккультизм предполагают не простое ожидание, но действие, технику действия, телетехнонаучное знание, обращенное Другому.

На первый взгляд, не удивительно, что Фрейд ошибся в своем прогнозе, и союз ученых и оккультистов оказался очень даже возможным. Об этом напрямую свидетельствуют некоторые из приведенных выше формул «науки магии», в которых религиозные доказательства обретают эмпирическое звучание мира позитивных фактов. Об этом же говорит и столь распространенный сегодня дискурс идеологии нью-эйджа, и появление гибридов науки и религии типа сциентологии. Удивление в неверном прогнозе Фрейда возникает в первую очередь в связи с хорошо известным ему случаем Шребера, который завещал свое тело науке и религии. Разве нефункционирующее бессознательное судьи не представляет хитросплетений научной неврологии с оккультизмом? Разве не являет собой Шребер дух «немецкого научного спиритизма»? Разве не подобный призрак преследует технонауку сегодня?

Сегодняшний научный спиритизм очевиден все в той же шреберовской комбинации неврологии с оккультизмом. Например, в содержании и прямо в названии научно-популярного фильма: «Магический мир. Химия любви» (2008; на телеэкраны, впрочем, он вышел под чисто научным названием «Химия любви»). Априори прописанная идеология этого фильма позволяет увидеть особенности сегодняшнего технонаучного дискурса. Вот некоторые вопросы, сформулированные научными консультантами телефильма о любви, ее магии и химии:

(1) «Какие области мозга отвечают за любовь? Профессор Фишер обнаружила, что, когда люди смотрят на фотографии своих любимых, центр удовольствия в мозгу автоматически становится активным. Это связано в первую очередь с гормоном допамином. И когда мозг понимает, что удовольствие откладывается, то он продолжает активизировать основанную на допамине систему, усиливая чувство любви».

Нейрогуморальная регуляция исключает мыслительный процесс, а точнее сводит его к простой когнитивной регистрации компьютерного толка: восприятие фотографии ведет к выделению допамина, который стимулирует центр удовольствия в мозгу, и «мозг понимает, что удовольствие откладывается». Подобное короткое замыкание между стимулом/восприятием и реакцией/чувством и было описано Шребером как «убийство души». Где в этой рефлекторной цепи (глаз – допамин – мозг) душа? Психическое вообще из процессов исключено; понимает мозг, работающий как hardware. Если Шребер благодаря существованию нервов наслаждения переживает чувство как субъект, то «в когнитивизме мышление самого человека начало моделироваться по образцу компьютера, так что сам разрыв между пониманием (переживанием значения, открытости мира) и “немой” работой машины потенциально исчезает» (Жижек. The Parallax view, 2006). Когнитивный человек – компьютер. Но не только компьютер; он еще и животное, выделяющее в ответ на нейронную стимуляцию гормоны. Поведенческий человек – не искусственный компьютер, а естественное животное. В несколько упрощенном виде генетическая формула парадигматичной биомашины начала XXI века: «русская собака + американский компьютер = человек» (Афлало. Le symptome biopsichosocial, 2006). Для объективного научного подхода важна органика нейронных связей и химических процессов. Когнитивно-поведенческая человек-машина управляется нейрогуморальной регуляцией.

(2) «Действительно ли в первые секунды знакомства два разнополых существа подсознательно оценивают друг друга с точки зрения продолжения рода? Так сама природа постаралась обеспечить потенциальное потомство лучшим генетическим набором».

В этом вопросе появляется, казалось бы, психическая инстанция – подсознание; инстанция эта парадоксальным образом оказывается непосредственно связанной с природным, биологическим, генетическим. Телеологичная природа (в этом смысле она выпадает из природы в эволюционном дарвинском смысле) одержима генетическим прогрессом человеческой породы. Инструмент отбора – подсознательная оценка «разнополых существ». Сам термин подсознание указывает на одновременное действие научного и оккультного дискурсов, на содействие дискурса биомистического. Фрейд не раз отвергал этот термин как недопустимый в психоанализе. В «Проблеме дилетантского анализа» он писал: «Если кто-то говорит о подсознании, то я не знаю, подразумевает ли он его пространственно, что-то, что лежит в душе ниже сознания, или качественно, как другое сознание, а одновременно и как что-то мистическое» (Фрейд. Проблема дилетантского анализа, 1926). Что-то анатомически, пространственно лежит ниже сознания, является, говоря научным языком, эксплуатируемым языком оккультным, сублиминальным, но действие этого чего-то под-сознательного остается совершенно загадочным, непонятным, мистическим. Нет ничего удивительного в том, что именно термин «подсознание» в сегодняшнем биомистическом дискурсе оказался легитимным. Дух локализации «подсознания» целиком и полностью вписывается в когнитивно-поведенческую модель человека. Подсознание теперь, впрочем, может не иметь никакого отношения к сознанию. В когнитивно-поведенческой машине подсознание действует как неосознаваемая нейрогуморальная регуляция; таким образом, подсознание оказывается вполне органической категорией! Мистически-рациональная Природа, судя по всему, как бы наделяется сознанием, цель которого – прогресс человеческой породы.

(3) «Женщина любит ушами, а мужчина глазами. Центр сексуальности в голове мужчины – супрохиазматическое ядро таламуса – связан со зрительными нервами. Половой центр женщины – вентролатеральное ядро таламуса – со слуховой системой и обонянием. Сигнал, приходящий от органов чувств, сначала попадает в половой центр и только потом в рассудочную систему. К моменту осознания человека человеком эмоционально-сексуальное отношение у обоих уже сформировано».

Здесь в цепи, наряду с восприятием психологии и мозговыми центрами нейронаук, появляется еще и «рассудочная система». Ей, впрочем, отведена роль «осознания» уже сложившегося «эмоционально-сексуального отношения». Собственно осознание оказывается процедурой простой регистрации, восприятия результатов «подсознательных», то есть нейронных процессов. Каким-то чудом «эмоционально-сексуальное» отношение приравнивается к когнитивно-поведенческому паттерну. Если рассудочная система как-то и связана с (когда-то существовавшей) душой, то из формирования отношений с Другим психическое исключено. Машина мужского пола занята сканированием женской машины, которая в свою очередь регистрирует звуки и запахи, издаваемые мужской машиной. Непонятны в этих операциях причины, по которым сексуальные центры мозга реагируют на одни сигналы и безразличны к другим. Почему, например, одни женские машины реагируют на одни запахи, а другие – на другие? И, соответственно, почему супрохиазматическое ядро таламуса мужской машины отдает предпочтение одним зрительным сигналам перед другими; иначе говоря, почему один таламус предпочитает блондинок, а другой – брюнеток. Непонятно и возникновение поло-воспринимающие различий между машинами. И уж совсем неясным остается влияние сигналов на слуховую систему: если речь идет о словах, то, как они влияют на мозговые центры, минуя рассудочную систему? Как слово воздействует на вентролатеральное ядро таламуса? Магия слова воздействует на нейрогуморальное состояние понимающих абстрактный язык молекул? Похоже, и на сей раз без оккультизма не обойтись.

(4) «Насколько мужское сексуальное влечение зависит от внешности женщины? Очень важны длина ног и пышность волос. Оба параметра пришли к нам от высших приматов».

Итак, во-первых, сексуальное влечение наследуется. Во-вторых, биологически унаследовано влечение к длинным ногам и пышным волосам. Это влечение – в отличие от влечения психоаналитического – никакого отношения к символическому измерению, к культуре не имеет, поскольку высшие приматы, то есть гиббоны, орангутанги, гориллы и шимпанзе задолго до появления человека начали оказывать предпочтение длинноногим самкам. Впрочем, непонятно, почему в ходе эволюции не исчезли все коротконогие и коротковолосые приматы; почему человеческие самцы избирают самок с короткой стрижкой? Впрочем, главный вопрос: как именно действует этот ламаркианский по духу механизм наследования влечения от приматов? Что это за механизм, в который свято верят нейроученые и оккультисты?

(5) «Существует ли лебединая верность? Профессор Эдинбургского университета Гарет Лэнг доказал, что гормон окситоцин играет важную роль в поддержании устойчивых отношений между влюбленными. Он, в частности, вырабатывается в больших количествах в мозгу человека во время родов и оргазма. У окситоцина есть еще одна функция – он заставляет любящих заботиться друг о друге. Повышенное содержание этого гормона обнаружено в крови собак, лошадей и некоторых других животных. Таким образом, выражения “собачья” или “лебединая верность” получили научное обоснование».

Итак, приворотная магия имеет нейрогуморальную природу. Технонаука не просто делает открытия, она не просто готова изменить человека, его жизнь, его представления, его аффекты, но нацелена на продажу этих самых изменений. Например, для приворота животного-человека достаточно купить извлеченный из крови собак и лошадей гормон окситоцин. Таким образом, технонаучно-оккультный дискурс являет собой вариант дискурса капиталистического.

В ходе своего семинара 1969-1970 годов Лакан, как известно, выстраивает теорию четырех дискурсов – господского, университетского, истерического и психоаналитического. Через два года во время выступления в Миланском университете он говорит еще об одном типе дискурса – капиталистическом.

Господствующий сегодня капиталистический дискурс пропагандирует полноту, неограниченность, безраздельность счастья. Иначе говоря, он обещает создать [to design] посредством human engineering субъект-без-нехватки. Парадоксальным образом, такое обещание содержит в себе возможность десубъективированного субъекта, субъекта-без-желания, без-жизненного-субъекта. Безраздельное счастье вполне возможно для производимого ни живого/ни мертвого призрака, зомби, undead. До появления дискурса капиталиста все дискурсы конституировались именно через нехватку. Полнотой обладал исключенный из обмена, занимающий некое внешнее, трансцендентное место Имени Отца. Изъятие трансцендентного в дискурсе технонауки содействует не только производству призраков, но и подчиняет его закону прибавочного наслаждения. Именно отсутствие места исключения, Большого Другого (А), ценности символического порядка Имени-Отца предписывает бинарную структуру дискурса «собственное я [moi] – идеальное я [ideal-moi]», шреберовскую зеркальную конструкцию беспредельного рассеивания [dissemination] своих других (« – а – а – »), объективированных в дискурсе. Продукт human engineering’a оказывается не субъектом-без-нехватки, а предметом потребления в паранойяльных поисках собственного места. Место это всегда уже оказывается либо занятым, либо всегда уже не своим. Означающая структура буквально разлетается на шреберовские дробные тела; в ней нет того господского означающего, которое приостановило бы распад, скольжение собственных мест, которые никак не занять. Так обещанная программами human engineering’a полнота счастья может обернуться паранойей расстроенного нарциссизма. Так призыв к наслаждению может привести к нехватке-без-субъекта. Никак не собираемым вместе частичкам собственного я может не хватить Другого, «наспех сделанным людям» – истории. Зачем биокомпьютеру история? О каком диахроническом измерении у когнитивного животного может идти речь? Дезысторизация индустриального бессознательного масс-медиальной поведенческой машины не предполагает ни места исключения, ни Другого, ни субъекта.

Не удивительно, что сегодняшний субъект сам исключает себя из картины мира. В мире расстроенного нарциссизма есть зеркальные собственному я другие, они-то и несут ответственность за всевозможные невзгоды. В этом мире есть органы, частичные объекты, технологические имплантаты. Есть в нем объекты потребления, предметы орального поглощения. Шребер ест то, что ест. Виртуальный мир пребывает в состоянии телетехнонаучной реорганизации и самовоспроизводства.

О господстве технонауки свидетельствует сплетение двух дискурсов – университетского (научного) и капиталистического. Несмотря на то, что дискурс господина проложил путь дискурсу капиталиста в XIX веке, все же именно дискурс университета служит образцом сегодняшнего капитализма. Неудивительно, что раздаются призывы вновь развести их в стороны. Ален Бадью, например, уверен в том, что наука как творчество несоизмерима с технической полезностью, что наука может быть высвобождена из капиталистического engineering’а.

Фрагмент из книги Виктора Мазина «Паранойя: Шребер-Фрейд-Лакан». Скифия-принт. СПб,2009. Сокращенная версия – специально для «Эксперта Online».

Виктор Мазин

Эксперт

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе