Но опытные люди сразу смекнули: энтузиасты новой концепции, по которой преподавание литературы в школе должно кардинально поменяться, встав на службу патриотизму и нравственности, попали в тренд и затею ожидает серьёзное будущее. Так и вышло.
Осенью в дело включились Патриотическая платформа ЕР и лично депутат Яровая — и потребовали без промедления принять в закон «Об образовании» поправки, постулирующие необходимость единых линеек школьных учебников по дисциплинам, «обеспечивающим единство образовательного и культурного пространства». «Вариативность учебников по истории, литературе и языку создаёт сегодня разобщённость», — считает г-жа Яровая. Состоявшееся на прошлой неделе в той же Общественной палате обсуждение единой концепции преподавания литературы и походило на аналогичное событие в прошлом мае — и резко от него отличалось. Клинически, на иной взгляд, бестолковых высказываний прозвучало столько же, а то и больше, но теперь все понимали: обсуждаются не чьи-то там фантазмы, а уверенно наступающая реальность — не сегодняшняя, так завтрашняя.
Я прекрасно понимаю людей, пришедших в ужас от броских аргументов, приводимых адептами нового, этико-патриотического подхода, к преподаванию литературы в школе. Прочтёшь, например: «В XIX веке появились ядовитые замечания “служить бы рад, прислуживаться тошно”, критиковавшие великое дело — служение. Или по дороге из Петербурга в Москву у нас было всё не так» — и правда как-то делается не по себе. Но главная беда не в фельдфебельской фанаберии, густо заливающей стенограмму. Бывают случаи, когда известные — порой и большие — порции малоприятных деталей приходится скрепя сердце переносить, поскольку без них не удаётся слепить нечто в целом полезное. Скажем, полезность консервативной партии в парламенте очевидна, но очевидна и правота Дизраэли, констатировавшего: «Консервативная партия — это организованное лицемерие». Ещё лучшим примером можно счесть колбасу, подробностей приготовления которой советуют вообще не знать. Главная беда обсуждаемой затеи в том, что плюхи предлагается глотать даром: никакой пользы от неё всё равно не получится. Настойчивые разговоры о том, что «у нас всё должно строиться на идее государственности», что «цель образования — патриотизм», что «изучению подлежат литературные произведения высокого нравственного достоинства» и тому подобное, способны повести лишь к насаждению в школах свирепого ханжества, а как следствие — к презрительному равнодушию воспитуемых что к нравственности, что к Отечеству.
Спору нет, знакомство с великой русской литературой и делает подростка лучше, и питает в нём любовь к России — всё это так, но всё это очень непросто и непрямо. Очищающее душу влияние русской классики не в том состоит, что дети усваивают: Катерина не совладала со своими страстями, вот и утопилась, а Татьяна Ларина «вышла замуж и счастлива» (я цитирую первооткрывателя новой концепции, г-на Пожигайло), — а в том, что она прекрасна. Существуют известные основания полагать, что знакомство с прекрасным в некоторой степени совершенствует мораль. («Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека его реальность этическую». Бродский.) Известно также, что лобовая проповедь (да ещё подросткам! да ещё в наше время!) совершенствует мораль как минимум не всегда. Поэтому предлагаемый переход в преподавании литературы от «перекоса в сторону эстетического аспекта» к «воспитательному целеполаганию» (я опять цитирую г-на Пожигайло) крайне, не по-русски говоря, контрпродуктивен. Примерно то же можно сказать и о патриотической перестройке школьного курса. «И на вражьей земле / Мы врага разгромим / Малой кровью, могучим ударом» — такого в большой русской литературе практически нет («Это что-то не русская храбрость!..» Лермонтов). Попытки выявлять и подчёркивать в классике барабанный патриотизм будут с гарантией убивать в глазах детей как саму классику, так и патриотизм — хоть барабанный, хоть подлинный.
Триумфальный выход этой затеи на уровень Думы произошёл, очевидно, «на плечах» дискуссии о едином учебнике истории, но это явное недоразумение. Родная история в школах и вправду должна преподаваться разумно единым образом. Речи о «научной истине» тут далеко не всегда релевантны. В украинском учебнике детям не рассказывают о Волынской резне, в английском — о подробностях подавления Ирландского или Сипайского восстания, в польском — об энтузиазме, с которым поляки включались в окончательное решение еврейского вопроса, — и непонятно, почему мы должны быть так уж явно глупее всех остальных. С литературой же дело совсем иное. Тут сама возможность пользы от обучения — любой пользы, будь то пожизненная любовь к Чехову или счастливое изменение моральных качеств, — зависит от восхищения. Удалось восхитить ученика фразой или рифмой — может, и будет польза; не удалось — будет только скука и отвращение. Поэтому любая стандартизация (сверх самой необходимой, то есть скелета программы) тут заведомо во вред: снижает шансы.
Хуже всего то, что разговор, в кои-то веки коснувшись литературы в школе, идёт катастрофически не о том, о чём нужно. Нужно говорить о том, что литература в школе убита: из разряда главных дисциплин она перешла в разряд «ладно, пусть будет»; количество отводимых на неё часов сократилось в разы1 и продолжает сокращаться. Нужно говорить о том, что подготовка учителей словесности (как, впрочем, и учителей вообще — и гуманитариев вообще) планомерно закатывается Минобром в асфальт. Внезапный возврат выпускного сочинения не только не разрешает всех этих проблем — он их лишь актуализировал, сделав очевидными. Школьники в большинстве своём не хотят читать — поэтому они и не умеют ни читать, ни писать, ни говорить, ни думать. Самое время обязать учителей талдычить на всех уроках, что Татьяна не изменила мужу, а Анна, дурища, изменила.
Александр Привалов