После этого и впрямь даже как-то глупо говорить о том, не лучше ли лишний раз увековечить в столице Цветаеву. Достоевский так Достоевский.

Но если бы это вправду оказался Достоевский! Черно-серые тона, гигантский портрет в стиле «говорящая голова», если не говорящая, то, по крайности, пронизывающая взглядом всю платформу – захочешь, не спрячешься. Из христианнейшего писателя сделали нечто «готичненькое», с черными тенями на стенах и прочей интересной чертовщинкой.

Достоевскому вообще, надо сказать, последнее время с Москвой и с нами не везет. Исполинский истукан, елозящий на чем-то, подозрительно напоминающем крышку гроба, намертво разрушил архитектурное пространство той части Румянцевки, которая Ленинка. Не то чтоб был мне люб этот похожий на древний языческий храм ансамбль, но он, приходится признать, вполне гармоничен. Был вполне гармоничен, когда колонны могли дышать. Памятник их придавил.

Во имя всего святого, зачем Федору Михайловичу такие размеры?! Я даже не о художественных достоинствах (за каковые в фольклоре статуя получила прозванье «памятник геморрою»), я только о величине. Федор Михайлович был человек вполне скромный, выпячиваться не любил.

Не можем впечатлить талантом, так впечатляем величиной. Отсюда и вся наша гигантомания, отсюда и «Петя на лодочке».

Впрочем, сторонников причесывания Достоевского под «готику» нашлось немало. Сеть тут же наполнилась улюлюканьем над «мамашами и учителками», которые, видите ли, недовольны, что всю эту замечательную красоту увидят дети. В самом деле, ну какие такие основания для недовольства у глупых мамаш?

«Преступление и наказание» представлено Раскольниковым, вздымающим (почему-то на крыше) топор над Лизаветой. Трупик старушки уже лежит рядышком. Пускает пулю в лоб Свидригайлов. Революционеры из «Бесов» убивают Шатова. Тут же – растерзанная толпой Тушина и пожар.

«Так ведь Достоевский в самом деле такой», – заявляет в газете «Труд» некая дама. Что тут добавишь? Что вообще можно сказать человеку, который дожил до возраста раздачи комментариев газетам, так и не поняв, что «Преступление и наказание» отнюдь не криминальный роман и не детектив, а сцены убийств предстают на страницах его книг лишь поводом для мыслей о милосердии и любви?

Нет, Достоевский не «такой». Таково пошлое представление о нем, культивируемое, к сожалению, западными славистами и зачастую распространяющееся на всю русскую литературу. Не случайно также из современной пишущей братии переводят преимущественно одну «чернуху». Об этом писали уже неоднократно , пишут вновь и вновь.

Но коли нас и так чернят, из чего нам самим стараться? А то ведь можно далеко зайти. Что уж там, право, один только Достоевский? Чего мелочиться-то? Давайте сразу сделаем станцию «Русская литературная». Например, так. Вдоль одной стены паровоз режет на куски Анну Каренину, Ставрогин насилует ребенка, Германн в смирительной рубахе томится в желтом доме, а семеро бодрых пейзан закапывают живьем в землю немца Фогеля. По другой же стене пустим сцены водные: Лиза топится, Катерина топится, дочка мельника топится, Герасим топит Муму. (Последняя сцена будет производить особенно сильное впечатление на западных туристов, наполняя их мистическим ужасом перед загадочной дикостью славянской души, которой даже «Гринпис» не указ). Еще б хорошо, конечно, куда-нибудь впихнуть, как бьют женщину кнутом, крестьянку молодую, и что-нибудь такое после бала.

А кому не нравится, тот пусть по причине своей маловысокодуховности ездит на троллейбусе.

Станция метро – не картинная галерея. Оформление общественных мест – искусство декоративное. А у декоративного искусства – свои законы, отличные от законов высокой живописи.

Мы смело сочтем ненормальным любого, кто попробует запрещать живописцу угнетающие тона да мрачные сюжеты. Но опять-таки: угнетающее тонами либо сюжетом полотно висит в предназначенном для того месте – в музее, в галерее. И каждый волен к этому полотну идти либо не ходить, а заодно решать, с какого возраста водить к оному своих детей. А ежели человек отнюдь не желает, чтоб на его трехлетнее чадо постоянно взирал демонизированный Достоевский баснословных размеров?

Есть же в нашей подземке прекрасные образцы хорошего вкуса и выверенного сочетания декоративности с литературной темой. «Чеховская», например. В мраморных картинках «Чеховской» Чехов есть, но есть и понимание, что на стенах станции метрополитена весь он не поместится. Настроение, аромат, не больше, но и не меньше.

Полбеды, когда очередная творческая личность не отдает себе отчета, в какой мере она имеет право самовыражаться в каких случаях. Желаю-де творить инфернальщину в духе молодежной субкультуры, так пусть все мирные обыватели видят кошмары по ночам. Беда, что продолжается распад форм, структурировавших наше сознание. И уже все воспринимают как должное: захотел человек устроить в публичном месте комикс ужасов по Достоевскому, значит, не тварь дрожащая, а право имеет.

В юности я полагала: все самое худшее, что могло случиться с моим городом, уже произошло в 30?е годы. Ан ошибалась, в чем убеждаюсь каждый день. Еще много чего можно сделать плохого с Москвой, очень много.

Не простят нам потомки ни «готичного» Достоевского, ни Петю-Гулливера, ни Жукова на пони, ни «памятника геморрою», ни Георгия Победоносца, умудрившегося тонким копьем порезать дракона на ровные колбасные ломти, ни героев 1812 года в синих буонапартовских мундирах .

Если, конечно, в создаваемом нами пространстве могут вырасти вменяемые потомки.

Елена Чудинова, автор «Эксперт»

Эксперт