Инкубы и суккубы

Толстый корреспондент добирался до Балахонья поездом. В купе с ним ехала тетка лет пятидесяти, с тяжелым взглядом и спускающимся на колени брюхом, укрытым синей блузкой с черными блестящими розами. Проводница принесла кипяток, пакетики и два тульских пряника. С его молчаливого согласия тетка мигом умяла оба пряника и принялась рассказывать о Балахонье.

Город она ругала, жалуясь на отсутствие крепкой власти — две партии три года не могли поделить в нем командирские высоты. Одни приписались к «Единой России», другие — в пику врагам — к «России Справедливой» и, заручившись якобы поддержкой столицы, принялись с ожесточением мочить конкурентов. В результате улицы города покрылась колдобинами, безболезненно проехать по которым могли только трактора, спиртзавод ежегодно сливал в реку фенол, а гепатит и сифилис стали привычны, как простуда и насморк.

— Видели б вы нашу колбасу, — причитала тетка, — ее кошки не едят.

Далее она переключилась на личную жизнь: муж-пьяница ушел к молодой, оставив ее в одиночестве. Пришлось разменять двухкомнатную квартиру — единственное имущество, заработанное горбом на железной дороге, где тетка всю жизнь и проработала.

— Он мне теперь и не нужен, — гордо призналась она. — Как с квартиры съезжать, мне подруга посоветовала: возьми с собой домового. Подучила меня — взяла я старые тапки, снесла на помойку, а новые выставила в коридоре и сказала громко: «Домовой-домовой, иди в новый дом жить со мной!» Переехала, и секс стал не нужен.

Тут она гневно стрельнула глазами на попутчика:

— Не лыбься. Заснула я, значит, на новом месте, а среди ночи он пришел.

— Чикаться?

— Слушай! Просыпаюсь, а кто-то сопит под

боком. Занавеска колышется, свет лунный аж мертвецкий. Смотрю — никого. Притворилась, что сплю. Опять засопел и ручищу волосатую мне на грудь положил. Я от страха чуть не обмочилась. И так он ко мне притерся, теплый, волосики мне кожу щекочут. И поверила — не страшный он, как ребенок. И энергетика от него — я словно в лучах хрустальных закупалась. Незаметно и заснула. Утром встала здоровая, скука и одиночество испарились, и все со мной в порядке — ни одышки, ничего, словом, дурного. На другую ночь опять под бочок подлез. Теперь все время приходит. А вы: секс, секс, помешались теперь на сексе — раньше его не знали, а детей рожали.

Она запила свой монолог чаем, залезла под простыню и очень скоро захрапела.

Среди ночи корреспондент проснулся. Ему снился волосатый домовой и тетка, и они занимались ровно тем, чего раньше не было и в помине, и при этом выли жутко и истошно, как волки на луну. Вой не прекращался — он понял, что воет попутчица. Он потолкал ее в плечо, тетка перевернулась на живот, уткнулась лицом в подушку, звук стал тише. Корреспондент распечатал бутылку водки, жахнул из горла половину, пожевал еще мокрый пакетик с чаем и снова заснул.

Утром про ночное происшествие он, естественно, промолчал. Уже на подъезде к Балахонью тетка вдруг сказала:

— Сегодня в ДК железнодорожников будет мужской стриптиз, сходи поглазей на наше непотребство.

В гостинице он принял душ и отправился в город, на встречу с главврачом больницы Иваном Сергеевичем Тельных, который свою работу совмещал еще и с пасторской деятельностью, будучи главным баптистом города.

Главврач тут же включил видео и заставил посмотреть фильм об общине евангельских христиан. Большая часть фильма была посвящена Ивану Сергеевичу. Проповедь добра перемежалась советами, как сохранить здоровье, коллеги и друзья по работе пели в камеру о том, какой замечательный специалист-хирург и одновременно добрый пастырь живет в их родном городе. Иван Сергеевич, похоже, метил в политические лидеры и нуждался в столичном пиаре.

С благостной улыбкой жаловался он на падение нравов и повальную деградацию общества.

— Эт конечно, — поддакнул корреспондент и рассказал про тетку и ее жизнь с домовым.

Лицо хирурга-пастора вдруг окаменело.

— Дорогой мой, мы с вами люди образованные и знаем, что никакой это не домовой. У нас одиноких женщин много, и все, замечу, все поголовно спят с теми, кого по невежеству называют домовыми.

— С кем же?

— Да с инкубами и суккубами, конечно! — лицо его просияло.

Уязвленный его средневековым мышлением, корреспондент бежал. Он долго слонялся по городу, заходил в магазины и убедился, что колбаса на прилавке черная и липкая. Мужики запасались пивом и водкой, небо заволокли тяжелобрюхие тучи, день кончался. Корреспондент поехал в ДК «Железнодорожник». В восьмидесятитысячном городе развлекательных заведений больше не имелось. «Стриптиз» начался в девятнадцать ноль-ноль. Бравые парни в подштанниках — курсанты летного училища — разбивали головой кирпичи, глотали огонь, бегали босиком по битому стеклу и страстно кричали на выдохе: «Хай!»

В гостинице корреспондент опять пил водку и смотрел в окно, где накрапывал мелкий дождик. Город готовился спать: пешеходы брели медленнее, чем днем, машины включили желтые фары. В Москве никто его не ждал, кроме кошки, оставленной соседям. Он ездил по стране, слушал людей, страстно любил их речь, из которой потом, чуть перекроив, тачал новеллы о дикой жизни, о страстях, рвавших сердце ему и его читателям. Здесь, в Балахонье, он загрустил. Бельевая веревка у забора провисла, белье затонуло в мокрых лопухах. У ларька, подсвеченного елочной гирляндой, тусовалась молодежь, мат и гогот летели в распахнутое небо. Ему вдруг захотелось плакать. Он уставился в кирпичную стену дома напротив, принялся считать кирпичи, сбился, накатил и выпил полстакана. Нагретый за день на солнце кирпич отдавал тепло. Приглядевшись, он заметил легкое колыхание воздуха над пятиэтажкой. В этом не было мистики — простой закон физики. Корреспондент вдруг почувствовал, что этот заштатный городишко хранит тайну, которой ни за что не поделится с нагло вторгшимся в его пространство пришельцем.

В окне напротив крадущейся походкой на кухню вошел Иван Сергеевич Тельных. Он с трудом дождался, когда захрапит супруга, и украдкой, втихомолку начал творить нехитрый обряд, о котором приобщенные не рассказывают чужакам. Нагрел в глиняной миске козье молоко, сел перед ней на табурет и четко сформулировал для себя задачу суккуба. Представил себе ее внешний вид: молоденькая рыжая деваха с распутными зелеными глазами. Изящно очерченные пальчики ног, перламутровые ноготки-ракушки, блестящая кожа, чуть красноватая, словно окаченная теплой струей из душа, упругий живот, гордо вздернутые груди с вожделенно твердыми сосками. Обольстительная и юная, она меж тем обладала той зрелой красотой, что сражает наповал грешников, лишая их рассудка. Сдерживая биенье сердца, он как можно более сильно и мощно напряг все мускулы тела и, постепенно расслабляясь, начал пропускать через молоко высвобождающуюся энергию и силу, «заливая» этой энергией так страстно желаемую форму. Суккуб получился, как всегда, на тройку с плюсом — веснушки облепили все лицо, отчего оно стало выглядеть золотушным, груди вышли отвисшими и маленькими.

Губы его прошептали: «Блюэгил синикле виктор, префект экзибитор пифагореан, канвас пласид дуане». Он вдохнул в нее жизнь властным окриком: «Твисе пар!»

Затем взял за руку и повел в ванную. Знал, что суккуб первой ступени недолговечен, а потому спешил. Включил свет и закрыл дверь на щеколду. Через полчаса, весь в поту, в больших семейных трусах он проследовал в спальню. Золотушная девка стекла в сливную дыру козьим молоком. Жена лежала на кровати горой, покоя толстую, как перина, утробу и тихо подвывала. Иван Сергеевич воткнул в уши ватные фитили, повернулся на бок, прошептал молитву и спокойно заснул.

Петр Алешковский, колумнист журнала «Русский репортер»

Эксперт

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе