Как-то в машине включил радио, попытался подобрать музыку себе по душе.
Радио «Орфей» в тех краях плохо берет, а все остальное: «целуй как я», или то, что умница Теодор Адорно называл «плач по утерянной подруге/другу».
Сугубо молодежная тематика. Я бы даже сказал – подростковая (молодежь постарше не столько говорит, сколько «целует»).
При этом чем больше поют о любви и поцелуях, тем меньше размножаются.
Что попса – рокеры тоже скачут по сцене, и пусть поют не только «о любви», но стараются быть тинейджерее всех тинейджеров. И чаще всего голосочки тоненькие. Как и предполагаемое бунтарство. Подросток форева.
Задумался над парадоксом: общество стареет, а массовая культура становится все более инфантильной.
Именно массовая – об элитарной речь не идет.
И это происходит, конечно, не только у нас, насколько могу судить – по всему миру.
Почему?
Понятно, что объем мозга человека разумного сокращается, но не такими же темпами (это я шучу так неуклюже).
Возможно, причину следует искать в распространяющемся на наших глазах «культе вечной молодости».
Посмотрите на нынешних стареющих кумиров (независимо от нации, пола, религиозной и профессиональной принадлежности): почти всех их можно назвать «лицами неопределенного возраста».
А тут еще политкорректность с ее «третьим возрастом».
Конечно, стремление казаться помоложе было свойственно людям во все времена.
Но, думаю, лишь в последние десятилетия ХХ века в развитых обществах укоренилось убеждение, что старым выглядеть неприлично.
Дальше – больше: я бы даже сказал, что старым быть стыдно.
Дескать, если человек выглядит на свой преклонный возраст, значит он неправильно прожил жизнь.
Нужно было вести здоровый образ жизни, постоянно заниматься спортом, следить за своей внешностью и, при необходимости, обращаться к косметологу. А то даже и к хирургу.
А кто этого не делает – дикарь и лох.
Сегодня невозможно себе представить модного писателя с внешностью Льва Николаевича Толстого – на «зеркало русской революции» смотрели бы примерно так же, как современники могли взирать на сумасшедшего идальго, напялившего на голову нечто вроде тазика для бритья.
И дело не в косоворотке и сапогах.
Лев Николаевич не молодился.
А, собственно, почему не молодились Толстой, Диккенс или Дарвин и другие кумиры прошлого?
Прилично выглядели, но не более?
Конечно, не было таких возможностей, но только ли в этом дело?
А может быть, главная причина в том, что люди прошлого не бежали от старости потому, что не так боялись смерти, как ныне живущие?
Ведь все они (или почти все) были людьми, воспитанными в религиозных традициях.
А значит – верили в загробную жизнь. Ну, скажем мягче, не исключали ее существования.
В отличие от наших современников (в том числе многих воцерковленных), в большинстве своем, относящихся в загробной жизни как к суеверию.
А что может предложить нынешний секулярный мир несчастному человеческому существу, мучимому страхом смерти, взамен этого «суеверия»?
Иллюзию вечной молодости, такой яркой, бурной и наполненной всяческими мирскими удовольствиями, что о неизбежном конце просто некогда задуматься.
Иными словами, современная массовая культура играет роль общедоступного наркотика, отвлекающего человека от ненужных мыслей и чувств.
«Целуй как я, доверься моим губам» и тебя никогда не коснется холодное крыло небытия.
Этакий дешевый анастетик.
Наверное и вправду – все к лучшему в этом лучшем из миров.
Можно было бы с этим и согласиться, если бы не инстинктивное чувство неизмеримой важности того перехода в неизвестность, который принято называть «смертью».
Не помню где (кажется в «Казаках») Толстой написал об одном из героев, что он быстро умер, так и не успев прочувствовать самого главного события своей жизни.
То есть, не успев прожить жизнь в полном и исчерпывающем смысле этого слова.
Может быть, для того и нужна старость?
И разве в здоровой и опрятной старости с промытыми морщинками и белозубой улыбкой (пусть и с имплантами) нет своей благородной красоты? Своей собственной эстетики?
Такое впечатление, что само общество ходит по кругу, каждый раз по-новой вступая в половозрелость. Вторая молодость приходит для тех, кто первую сберег. И третья, и пятая, и десятая. Да была ли молодость тогда?