– В СССР народные и заслуженные ценились выше, нежели сейчас? 
– Я не взвешивала. В этом деле все относительно. 

– Раньше давали звание, а значит, следом и квартиру? 
– Я даром от государства никогда ничего не получала и сама не просила. Да и подарков в виде машин, шуб и бриллиантов тоже никогда не было. В 23 года вышла замуж за режиссера картины «Донская повесть» Владимира Фетина. Переехала в Ленинград, и наша семейная жизнь началась с проходной комнаты в коммунальной квартире. Условия были ужасные. И наверно, единственный раз заслуги перед отечеством как-то оценили, когда дали звание народной СССР. «Довеском» к нему в обмен на нашу комнату я получила двухкомнатную квартиру. С нее-то все и началось. Размены, покупки, переезды. 
Позже мое увлечение недвижимостью привело к тому, что мы с моей родной сестрой приобрели под Ленинградом кусок земли и построили там дом. Культуры строительства тогда практически не было – это сейчас бум дачных имений, и мастеров найти не проблема. Мы столько вложили в этот дом, что он у нас получился золотым. Но все равно там прекрасно, хотя участок еще не благоустроен до конца. 

– Так вы весьма деятельный человек! 
– Была. Сейчас уже поуменьшила свою прыть. Раньше ее хватало и на заседания, и на депутатство. 

– И как же складывались ваши отношения с главной управляющей и направляющей силой страны – КПСС? Вы сами-то были членом партии? 
– Была. уже когда получила звание, так полагалось: партийность – как приложение к регалиям. Я платила взносы, и в этом заключалась моя партийная жизнь. А сама я всю жизнь жила и живу до сих пор по библейским заповедям. Кстати, «Моральный кодекс строителей коммунизма» фактически был построен на тех же самых заповедях: не убий, не укради, не возжелай жены ближнего своего... Я пыталась поступать по совести, но были вокруг люди, которые могли только стучать и стучать, даже если это не требовалось. 

– Вы лично знали стукачей? 
– Нет, потому что я работала и мне было не до того. Из-за любви к кино и отошла от общественной работы. Ведь чтобы быть хорошим политиком, требовалось погрузиться в это дело с головой, а значит, свою профессию отодвинуть на задний план. Я так не могла, потому что считаю, что в каждом деле в первую очередь надо быть до конца компетентным. А самое страшное в профессии – приблизительность. 

Иностранцев кормили медвежатиной 

– Вас посылали представлять страну на западных кинофорумах? 
– Да, я много поездила по миру. Была членом жюри на разных международных кинофестивалях. Нас там всегда с удовольствием принимали. А когда иностранные коллеги приезжали в Москву, то моей задачей было показать им наше гостеприимство. Конечно, по гостям им не положено было ходить. К каждому иностранцу приставлялся человек из органов, а то и не один. Вот и устраивали в рамках московского кинофестиваля совместные посиделки. Однажды мой день рождения стал поводом для застолья, и товарищи устроили его в ресторане усадьбы Архангельское. Им хотелось перед иностранными актерами и режиссерами сделать красивый жест. Кормили их медвежатинкой, поили водочкой. 

– Вас звали в Голливуд. Не партбилет ли помешал отправиться в Америку? 
– Партийность была совсем ни при чем. Языковой барьер стал основной преградой. Выезд в Голливуд должен был быть долговременным – на три года, и в контракте числилось 15 картин. История не имеет сослагательных наклонений. Что об этом сейчас горевать. На тот момент я не знала английский в той степени, чтобы работать на 15 картинах. А это, по опыту скажу вам, не так просто. Большое напряжение. К тому же в то время я отправилась на съемки в Венгрию, где поняла, насколько тяжело в чужой языковой среде. 

За границу хорошо съездить, посмотреть и вернуться домой. Здесь же близкие, родные, любимые, их с собой не заберешь. Да, бывает, когда человек вынужден. Но эмигранты, как правило, сильно страдают. Как страдал весь наш Серебряный век, оказавшись во Франции, в Испании… Ехать за границу просто потому, что там жирнее кусок колбасы, я смысла не вижу. 

У мужчин хлеб не отнимала 

– Людмила Алексеевна, вы переиграли много классики, а чем вас заинтересовала роль бабушки в сериале «Маргоша»? 
– Меня заинтересовала сама идея превращения мужчины в женщину. Сегодня в жизни зачастую так бывает, что мужчина чувствует себя как девушка, и наоборот. Нынче мужчинам свойственны тяга к переодеванию и игры в женщин. Иногда это смотрится смешно: у нас на эстраде уже все мужчины стали тетками и бабушками… 
В «Маргоше» превращение из мужчины в женщину случается довольно чудно, но очень убедительно. А прежде чем согласиться на роль мамы Калугина, я поговорила с режиссерами и продюсерами о своей героине. Нафантазировала, что она «приходящая» мать и бабушка, потому что у нее своя очень интенсивная жизнь. Она самодостаточна, современна, всем интересуется, занимается фэн-шуй, йогой. Продвинутая бабушка. К сожалению, в процессе съемок многое изменилось: не всегда можно воплотить в жизнь придуманные вещи. В результате моя героиня осталась просто интеллигентной и деликатной особой, но все равно с характером. 

– Вам когда-нибудь приходилось переодеваться мужчиной… по работе? 
– Нет, никогда. Правда, однажды мне предлагали сыграть графа в «Шагреневой коже». Но я отказалась: у меня было много работы, и к тому же вокруг столько элегантных, красивых мужчин – что ж я буду у них хлеб отбирать? 

– Вы хорошо понимаете мужчин? 
– Я имею представление о мужчинах, много с ними общаюсь, анализирую, предполагаю их реакции… В большинстве своем мужчины – это большие дети, которые довольно эгоистичны и требуют к себе массу внимания. Если мужчина красив, то в нем обязательно присутствует нарциссизм. Очень редко мне доводилось встречать мужчин в полном смысле этого слова. Мужчин, для которых еще существуют понятия чести, долга, каких-то обязательств, сегодня очень мало. 

– Ваша героиня увлекается йогой. а вы? 
– Занимаюсь. Когда по молодости познакомилась с ней, йога только-только появилась в Союзе. Мы переписывали друг у друга пособия и самостоятельно постигали ее как могли. А потом я даже съездила в Индию к настоящим гуру йоги. Но после этой поездки поняла, что созерцание – не для меня. В нашем климате, при наших условиях, с нашим менталитетом, питанием это нереально. Чтобы понять йогу до конца, надо жить в умиротворенных условиях, тепле и спокойствии. А я живу в самолетах и поездах. Особенно сегодня, когда у меня достаточно напряженный график. 
Кстати, именно в Индию была моя первая большая поездка за границу. Целый месяц на кинофестивале! До приезда туда Индия казалась мне такой невероятно далекой сказочной страной: трогательная музыка, восхитительные танцы… Но оказалось, что в этой сказке есть место и нищете, и проказе, и жестокости. 

– Что еще вас столь же сильно поразило в Индии? 
– Всё! Коровы на дорогах, которых надо объезжать, обезьяны и какие-то невероятные кровавого цвета закаты. Когда ты их видишь, становится так тревожно, аж дух захватывает. Поразила Калькутта, особенно зловонные каналы в пригороде, над которыми жили люди. И конечно, поразили сами местные жители. У них очень трогательная и наивная душа, рассмешить их ничего не стоило. 

«Жертва» кинематографа 

– До того как стать актрисой, вы мечтали о другом будущем? 
– Я хотела строить либо самолеты, либо пароходы, либо стать председателем колхоза. На меньшее была не согласна. По моей романтической наивности мне нравились атрибуты власти. Самолеты и пароходы – они же такие огромные, мощные, красивые! Однако все это осталось в моей жизни за скобками, хотя очень много пришлось в жизни летать и плавать. Однажды, когда мы плыли по Каспию, начался сильный шторм, и я потеряла сандалии. Мама лежала зеленая, а я стояла на палубе и восторженно кричала: «Поддай, поддай!» Приплыли, а там температура 45 градусов, и до первого обувного магазина (в те времена их на каждом шагу не было понатыкано, как сейчас) мне пришлось бежать буквально вприпрыжку. Потом отец работал во Владивостоке, откуда уехал на Камчатку, оттуда – на Чукотку, словом, пришлось попутешествовать... 

– У вас фигура и рост настоящей модели. 
– А в детстве я своего роста стеснялась. Была очень серьезной, закрытой девочкой. А когда немного подросла – хулиганила, ввязывалась во все уличные драки. Потом начался другой период: я вдруг очень выросла, стала выше многих одноклассников. Поэтому постоянно сутулилась, даже каблуки себе запрещала. А спустя пару лет поняла, что высокий рост – это неплохо, позволила себе туфли на каблуках и сейчас иногда их надеваю. 

– Режиссеры с удовольствием использовали такую фактуру? 
– На меня раньше смотрели как на гуттаперчевую женщину. Ведь благодаря своим природным данным и занятиям йогой я могла завязаться узлом. Но на съемках зачастую условия были ужасающие. И там я все свое здоровье растеряла. Бывало, что снималась в мороз. На дворе минус 27 градусов, а режиссер говорит: «Ничего, нормально, сегодня всего минус 15!» И я, повинуясь, шла босиком, примерзая к земле. По молодости, глупости никогда не думала о последствиях. А волосы, которых меня практически лишили на съемках! Порой через день перекрашивали, тысячи шпилек втыкали. Да еще краска-то была, одно название которой говорит за себя – пергидроль! Это сейчас актер более бережно относится к себе в профессии, рассчитывая на длинную дистанцию. А мы были на все готовы ради кино. Надо босиком в мороз – пожалуйста, перекраситься в блондинку из брюнетки – пожалуйста. Организму такими «подвигами» я нанесла непоправимый вред. Мы не берегли себя, приносили в жертву кинематографу, а надо бы было поберечься. 

Могла пойти убираться в детсаду 

– Вы по-прежнему зависимы от профессии? 
– (Пауза.) Я просто ее очень люблю. А когда любишь – всегда зависим. В советское время среди кинематографистов ходил такой анекдот: «Вход в кино стоит 30 копеек, а выхода из него нет». 

– Вы много курите. Бросить не пытались? 
– Еще в институте я репетировала роль, и моя героиня курила. Я стала учиться: сначала, конечно, закашливалась, потом привыкла. И с тех пор курю. И много. А тут как-то увидела рекламу, которая обещала, что всего три дня – и вы не курите. Набралась решимости, позвонила своей коллеге, рекламировавшей услуги той компании, и спросила: правда ли, что она бросила курить. «Ты что! – удивилась она. – Да я вообще сигарет в рот никогда не брала!» Но когда я попыталась позвонить в ту фирму и сказать, что знаю этого человека, вы не представляете себе, как на меня обрушились! Сказали, что врачу стало плохо, что из-за меня она чуть инфаркт не получила. В общем, обвинили меня во всех грехах. И с тех пор я решила, что больше не буду пытаться бороться с этой напастью. 

– Сейчас сожалеете о чем-то несбывшемся, не случившемся в жизни из-за любимой профессии? 
– Бесполезное занятие – сожалеть. Всё, что ни делается – к лучшему. Всё в руках Божьих. А переживать, кусать локти нет смысла. Нет. Правда, когда бывало плохо с работой, порой задумывалась и о грустном. Я никогда не боялась никакого труда. Думала так: даже если все рухнет, я люблю чистоту, могу хорошо убирать. Всегда любила и умела хорошо готовить. Поэтому допускала, что могу пойти в хороший дом либо в детский сад. Было бы желание – работу всегда можно найти. Сейчас уже, конечно, силы не те, но можно устроиться в Дом кино или стать костюмером в театре… Но когда каждая твоя клеточка пропитана кино, то от этого никуда не денешься. На сегодняшний день у меня много предложений, да к тому же я уже четверть века служу в Театре армии. Так что без работы я не останусь.

Зоя Игумнова

Собеседник