На самом же деле 282?я не подарок ни для кого. Не надо быть и специально прикормленным экспертом, чтобы при желании найти в любом действии направленность на возбуждение вражды. Учитывая, что статья считает действием и слово (в первой же её фразе поминаются СМИ), она готова стать универсальным кляпом для любого публично открываемого рта. И та готовность уже неплохо реализуется. Сегодня по 282?й загремел бы и Суворов с его неосторожным «Я — русский, какой восторг!», и какой-нибудь верующий простак, ляпнувший вслух то, что любой верующий думает про себя, — что считает свою веру самой правильной. Это скверно — как минимум в трёх отношениях. Во-первых, затыкать рты вообще скверно: свобода слова и вправду вещь весьма важная. Во-вторых, обрывать всякую не нравящуюся речь (начальству ли, как это чаще всего бывает, она не нравится или какому-нибудь влиятельному — а то и просто настырному — сообществу) — лишь по видимости означает решение проблемы. На самом деле проблемы таким манером лишь обостряются, чему идеальный по дидактичности пример дал и обсуждаемый процесс. Покарав с помощью 282?й дурные, на иной взгляд, деяния кураторов, власть спровоцировала более радикальную и уже на любой взгляд омерзительную акцию группы «Война», напустившей в здание суда целый короб здоровенных тараканов. Чёрт бы с ними, с недорослями из «Войны», но точно таким же образом: не допуская хоть и неприятной, но зато открытой речи, пусть недобрых, но открытых дискуссий — власть будет сама выращивать радикальное подполье самых разных направлений. Ну и в-третьих, любые перемены, включая и остро необходимые, неизменно начинаются с речей, более или менее противных наверху (не только собственно власти, разумеется). Обеспечив с помощью 282?й статьи и подобных ей штуковин отсутствие раздражающих слух высказываний, мы обеспечим бесповоротное загнивание. К сожалению, с 282?й статьёй не хочет расставаться власть: для власти статья очень удобна — особенно с тех пор, как стала карать за возбуждение вражды к «социальной группе». Власть с удовольствием сочла социальной группой саму себя — и заново осваивает умение сажать за критику. Тем важнее, чтобы против вредной статьи УК общество выступало единым фронтом — да что-то не выходит. Вот и «кураторские» продолжают доказывать, что статья хороша, только именно их — не касается.

Доказывают они это, на мой взгляд, не очень удачно. Например, утверждая «право на кощунство» или «право на безнаказанность» всякого художника. Ответ очевиден: укажите нам источник такого права. На божественное его происхождение ссылок, кажется, всё-таки нет — значит, оно возникло в результате какого-то общественного договора? Страшно интересно. Скажите же скорей, кто его с вами заключил — и что получил взамен? Ответа нет. Нам просто объясняют, что, осуждая какое бы то ни было Искусство, мы гарантируем скорое пришествие Тоталитаризма. Что ж — если можно пользоваться изобразительными средствами, восходящими к воинствующим безбожникам, отчего же не воспроизвести и аргументацию типа сегодня парень любит джаз, а завтра родину продаст. А кого таким нехитрым способом убедить не удастся, тот сам виноват. Мракобес.

Мне возразят, что никто никого и не думает убеждать — хотят привлечь: заходите к нам, ребята! У нас живенько: кощунство всякое — не заскучаете! Что ж, возможно. Не знаю, большую ли, но какую-то часть contemporary art (включая и осуждённую только что выставку) составляют более или менее натужные изобразительные шуточки и фельетончики; как и привлекать к ним зрителей, если не указанием на их эксклюзивную скандальность? Да, это вполне, как говорится, рыночное поведение, но слоган «право на кощунство» и в этом смысле не блестящ. Во-первых, кощунство и глумление — никак не высший разряд мастерства. Как приправа они ещё пригождаются, но как основное блюдо — заведомый третий сорт; многие это знают — да и не знавшие быстро поймут. Во-вторых, привлекательности глумлению могла бы придать его рискованность: на канатоходца смотрят, подспудно ожидая, что он упадёт, — кощуннику могли бы дольше внимать, ожидая возможного его заушения. Но кураторы-то хотят, чтобы заушения были невозможны в принципе: мы будем оскорблять, но никто да не смеет оскорбиться! А тех, кому никакие запреты не помешают очень заметно оскорбиться, мы и сами не тронем… Трудно предсказать аншлаги таким корридам без быка.

Абсолютной свободы высказывания в сей юдоли слёз не бывает — вон, и в Царстве Первой Поправки только что некая гражданка с треском вылетела из CNN за недостаточно бранный отзыв (не в эфире — в твиттере!) о каком-то покойнике. Но хотелось бы, чтобы ограничения свободы слова исходили не столько от государства, сколько из столкновения сугубо частных представлений о должном и недолжном. Те, кому не нравится, скажем, деятельность куратора N, имеют неплохой выбор действий: можно его критиковать, можно показательно его игнорировать, можно требовать у властей не давать ему казённых денег, можно, наконец, тащить его в суд с требованием возмещения морального вреда. Можно даже хвалить куратора Z. Только, пожалуйста, — впредь без 282?й. Нехорошо это. 

Александр Привалов, научный редактор журнала «Эксперт»

Эксперт