Выйти из клетки

Михаил Эпштейн — один из самых известных российских философов. Впрочем, его последняя книга называется «Отцовство». Это своего рода дневник молодого папы, в котором автор скрупулезно описывает переживания мужчины, строящего отношения с ребенком и пытающегося при этом разобраться в себе. 

 Настоятельно рекомендуется всем действующим и будущим отцам. В интервью «РР» Эпштейн рассказывает не только о книге — он объясняет прошлое и настоящее и даже предлагает собственную реформу русского мата.

ФОТО: ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА МИХАИЛА ЭПШТЕЙНА

В книге «Отцовство» вы говорите, что главное — осознать свою роль в служении ребенку. Это возможно?

Где границы власти отца над ребенком? Повелитель он или слуга своего создания? Этот трудный вопрос, который имеет и религиозную, и политическую подоплеку. Как Бог относится к миру? Как государь относится к народу? Где кончается законное право творца, царя, отца — и начинается диктатура, тоталитаризм? Есть одна добродетель, которую обычно недооценивают, — терпение, умение признать свободную волю другого существа. Отцу трудно удерживать себя в границах: это же его собственное дитя, как бы часть его самого — как же теперь перед ним смиряться и все выносить? Невольно рвется со дна души: «Я тебя породил, я тебя и убью». Можно терпеть другого человека, не ты его создал. А ребенок — он твой. Поэтому терпение особенно тяжело дается в отношениях с собственными детьми.

Когда ваша 9-месячная дочка сделала то, что ей категорически запрещали, вы одернули ее: «Оля, чем ты занимаешься?» Она вздрогнула. И дальше вы пишете, что вздрагивание — это осознание греха.1 И что Бог любит вздрагивающих. А у нас в стране каких людей больше: вздрагивающих или не вздрагивающих?

Я боюсь судить людей, нет у меня на это внутреннего права. Но если смотреть на общественную атмосферу страны, то, конечно, здесь разрушительные страсти гораздо больше развязаны, чем на Западе. Там люди ограничены диктатурой закона и чести, которая на современном языке называется репутацией. На Западе достаточно одного некорректного поступка, даже неправильно выбранного слова, чтобы навсегда погубить свою репутацию1. В России можно говорить и делать людоедские вещи — и выходить сухим из воды. Больше того, такая крутизна приветствуется, ею даже щеголяют представители власти. В «Бесах» Достоевского Петр Верховенский говорит Ставрогину: «В сущности, наше учение есть отрицание чести, и откровенным правом на бесчестие всего легче русского человека за собою увлечь можно». Ставрогин отвечает: «Право на бесчестие — да это все к нам прибегут, ни одного там не останется». Вы спрашивали про вздрагивающих… К сожалению, вздрагивающих вообще почти не осталось.

Может быть, мы просто больше терпим.

Одно дело — терпение сильного по отношению к слабому, отца к ребенку: это добродетель. Но терпеть унижение, рабство, насилие, хамство — это трусость, один из величайших грехов. Когда люди так якобы терпят, они обычно перенимают свойства тех, от кого они терпят, и точно так же действуют по отношению к слабейшим — к тем, над кем сами начальствуют. Ограбленный государством1 человек грабит того, кто от него зависит. Это вопрос не только этический или религиозный, но и юридический. Я не согласился бы с Гоголем, что во главе каждой канцелярии должен быть поставлен Христос, о чем он писал в своих «Выбранных местах из переписки с друзьями». Нет, кесарю кесарево, а богу богово. Не стоит канцелярию превращать в церковный приход. Совесть не может заменить закон, как и закон — совесть. Но российское государство сейчас демонстрирует, что считается только с силой, — и силу, а не закон полагает нормой поведения. Блаженный Августин написал однажды: «Что есть государство без справедливости? Банда разбойников».1 Впоследствии, уже в 1970-е, Солженицын отнес эти слова к СССР. Вообще, всякое государство говорит своим подданным: берите пример с меня. Если же государство ведет себя как разбойник, то ничего другого оно и от своих подданных не должно ожидать.

Но разве государство — это не просто люди?

Нет, это субъект международного права, субъект внутреннего права, субъект Конституции.

Если вы разговоритесь в кафе с каким-нибудь чиновником, не зная, что он построил себе дачу на откаты, вряд ли вы разглядите в нем монстра. Возможно, он при этом хороший семьянин, нормальный человек — просто он так живет.

Что значит «так живет»? Он совершает преступление!

Но он, скорее всего, не считает себя преступником.

Если бы о преступниках судили только на основе их мнения о себе, не нужны были бы ни суд, ни система права. Честно говоря, я не представляю себе западного журналиста, задающего такой вопрос… Если у чиновника зарплата, условно говоря, 10 тысяч долларов, а он строит себе дом за 10 миллионов — откуда взялись деньги?


Фото: из личного архива Михаила Эпштейна

Не знаю, мне кажется, он себя как-то оправдает.

Пусть оправдывается перед судом. Существуют законы, обязательные для всех, от рядового клерка до президента. Например, в США официальное лицо имеет право принимать подарки стоимостью не более 20 долларов, причем не более чем на 50 долларов суммарной стоимости от одного лица в течение года. Если на доллар больше — это уже преступление1. И кстати, чем выше пост, занимаемый чиновником, тем более суровому наказанию его подвергают: ведь он обязан подавать пример другим.

Но на Западе же не святые живут.

Чтобы быть законопослушным, не обязательно быть святым. Как известно, нужно столетиями стричь траву, чтобы вырастить красивый, ровный газон. Традиции законопослушания тоже складываются веками, тогда как на Руси1 издавна считалось удалью и удачей обойти закон. И само государство, как мы видим, подает такой пример в отношении собственных законов, Конституции, международных договоров. «Система РФ», как ее описывает Глеб Павловский в недавно вышедшей одноименной книге, основана на сознательно культивируемом абсурде, слабостях и пороках, возведенных в ранг системной политики. Но это еще не все. Есть еще и добрые намерения, которыми вымощена до-рога в ад. И вот здесь наша страна особенно преуспела. Весь ХХ век — это попытка откровения, спасения мира от буржуазной заразы, коммунистическая революция, «скачок в царство свободы». И все это оказалось орудием страшнейшего зла и порабощения. Когда действия нынешнего государства1 объясняют благими намерениями, то дорога, ими вымощенная, еще очевиднее ведет в ад, чем в случае советской системы. Потому что советская система все-таки имела мессианскую идеологию — спасение человечества.

На смену советскому мессианству пришло какое-то другое?

Послушав Дмитрия Киселева, который пригрозил превратить Америку в радиоактивную пыль1, я понял, что есть в мире нечто еще более опасное, чем фашизм или коммунизм. Эта идеология относится к фашизму примерно как ядерное оружие к обычному. Речь идет об идеологии тотальной ненависти — не к иным классам, нациям или расам, а к миру как таковому. Константин Леонтьев в свое время изрек: «Россия родит Антихриста»1. Думали, что ему привиделся коммунизм и эта опасность уже миновала. Но возможно, коммунизм был только прологом к той отчаянной панфобии, космофобии, которая хочет уничтожить всех и вся. В речах Проханова слышится поэтическая одержимость идеей великой гибели. В свое время я читал всененавистнические речи Дугина о том, что выбор прост: если человечество не дерзнет стать героическим, кастовым и «евразийским», то лучше ему сгореть в ядерном огне. Тогда казалось, что это книжные романтические бредни.

Откуда берется ненависть?

Интересный вопрос. Кого у нас вообще любят?1 Начальников не любят. Холуев презирают. Богатых не любят. Бедных презирают. Сильных уважают, но не любят. Слабых презирают. Шибко умных не любят. Над дураками смеются. Ворами возмущаются. Честным не верят, подозревают подвох. Улыбчивым, как и плачущим, не доверяют: одни скалятся, другие на жалость берут. Над здоровыми и пекущимися о своем здоровье насмехаются: здоровенькими, мол, помрут. Больным и убогим подают, но не любят: чего они сели на нашу шею!

Вот опрос, проведенный после военного конфликта с Грузией в 2008 году: «Согласно данным ВЦИОМ, можно констатировать ухудшение отношения россиян к грузинам после событий в Южной Осетии. Об этом заявил 51% опрошенных». А вот насколько улучшилось отношение россиян к осетинам или абхазам, статистика не сообщила1. Зато грузин стало можно ненавидеть с полным основанием. Кажется, что мы только и ищем повода для ненависти — к кому угодно: кавказцам, украинцам, американцам, европейцам, черным, желтым. Душевное состояние замешано на фобиях, и все, что их разжигает и укрепляет, вызывает приступ национального восторга. А кого любят? Ни одной настоящей филии, сплошь фобии. Даже себя и своих по-настоящему не любят, боятся, а встретив за границей, стараются обходить.

Может быть, это народ виноват?

Обвинять народ очень страшно, потому что народ — это самое сакральное в России. «Народ богоносец, носитель истины». Однако еще Пушкин заметил, что «в России правительство все еще единственный европеец», оно опережает и цивилизует народ. Это с горечью приходится признать: как ни деспотична власть, она все-таки просвещеннее масс, которыми управляет. А когда власть апеллирует к самым темным и низменным инстинктам масс, она вообще преуспевает. В России не было Ренессанса, не было Реформации. В российской цивилизации очень сильны архаические элементы, которые, оказывается, невозможно выкорчевать ни социалистическими, ни капиталистическими методами. Почему — вопрос к историкам.

Чего же ожидать от будущего? И как готовиться к нему?

У Эдгара По есть рассказ «Низвержение в Мальстрем» — об ужасающем опыте падения в морскую бездну. Корабль с двумя братьями попадает в гигантский водоворот. Старший брат отчаянно цепляется за борт. А младший привязывает себя к бочонку из-под воды и бросается в воронку, которая, поглотив шхуну, постепенно начинает разглаживаться, оставляя бочонок и привязанного к нему человека на поверхности. О чем эта притча? Когда гигантский корабль империи попадает в водоворот и идет ко дну, не стоит цепляться за него. Найдите свой бочонок и крепко привяжите себя к нему. К искусству, к природе, к своим близким и друзьям, к любимому делу — чтобы остаться живым в водовороте2, который разносит в щепы целые цивилизации и государства. Это, по сути, тот же вывод, что в вольтеровском «Кандиде»: «Надо возделывать свой сад». Но во время больших катастроф и кораблекрушений, когда на терпеливое возделывание сада не остается времени, приходит другая метафора спасения.

А шхуна идет ко дну? Уже столько лет это говорят, а корабль все плывет1.

Мне кажется, сейчас очень своевременно и пронзительно звучат слова Осипа Мандельштама, написанные в 1918 году: «B ком сердце есть, тот должен слышать, время, Как твой корабль ко дну идет». Конец Советского Союза никто так рано не предсказывал: этот корабль затонул неожиданно и почти сразу. Россия только осколок, правда, самый большой. И я боюсь, что последние события — знак конца. Не удалось почти ничего сделать, чтобы цивилизовать страну изнутри, наладить современное производство, интеллектуальные технологии, чтобы укрепить свой авторитет и достоинство. И чтобы сохранить какую-то видимость развития, остается только умножать территорию. Но это путь к распаду — потому что так уж водится в истории, в человеческом общежитии: как ты, так и тебя. А Россия в этом плане крайне уязвима: она вся сшита из лоскутов.

Будем надеяться, вы все-таки ошибаетесь.

Будем надеяться, конечно. Я надеюсь, что выживет русский язык, русская литература, русская культура, русские люди — желательно все1. Честно говоря, я вообще не люблю разговоры про народ, про этнос. У меня есть теория транскультурности. Да, мы все укоренены в своей почве, языке, культуре, этносе. Задача русского, или еврея, или немца как личности вовсе не в том, чтобы становиться все более русским, или евреем, или немцем, а в том, чтобы вбирать в себя ценности других культур. Растения растут из разных почв. Но все они растут к небу, к солнцу. Транскультура выводит нас за пределы той культуры, в которой мы родились. Это пространство свободы от своей исходной среды, мера вырастания из нее. А по мысли националистов и почвенников, растение должно вырастать и врастать в ту же землю1. Но это уродство. Неважно, из какой ты почвы, важно, куда ты растешь.

Как культура выводит нас за пределы природы и зверства, так и транскультура выводит нас за границы культуры, в которой мы родились. С этой целью мы читаем книги, смотрим фильмы, изучаем историю и языки — чтобы почувствовать в себе другого, приобщиться к другим культурам и временам, обрести в себе всечеловечность. Очень желательно наряду со своим языком освоить еще какой-нибудь иностранный, чтобы иметь возможность посмотреть на себя со стороны.

Это поможет?

Если я знаю только один язык, то мыслю лишь его категориями и нахожусь в понятийной клетке. Осваивая чужой язык, мы учимся узнавать друг друга и критически относиться к себе. Так создается объем. Без этого сплошные гордыня и самодовольство. Другой язык — это другое мышление, другой набор понятий, возможность выйти из плена своей идентичности. Вся2 великая русская литература была создана двух- или трехъязычными авторами, такими как Пушкин, Тургенев, Толстой, Достоевский. Пока Россия до Петра существовала в своем одноязычии, ничего великого, всемирно значимого в ее литературе не рождалось.

Мат как часть языка влияет на менталитет?

Очень. Насколько я могу судить, такой развитой кощунственной системы мата, используемого одновременно и для проклятий, и для обозначения актов любви, ни в одном языке, кроме русского, нет.

Но сейчас интеллигенция мат всячески одобряет. Чем он плох? Буквы, соединенные в слова.

Нет, это не обычные слова. Мат использует1 священные слова — названия тех органов и отношений1 между мужчиной и женщиной, которые производят жизнь. Употреб-лять эти слова для брани — это хула на жизнь в ее истоках. Возможно, отсюда и демографический кризис1 в России. Разве любит жизнь тот, кто ее все время поносит, проклинает?

Это связано с матом?

Думаю, это взаимозависимые вещи. Нет желания жить. Если люди друг с другом постоянно общаются этими словами, пропадает вкус к жизни и воля к ее порождению. Поэтому я предлагал ввести систему альтернативных обозначений.

Но альтернативными неинтересно ругаться.

Нет, имеет смысл обогатить не язык ругани, а язык любовных отношений. Например, то, что у нас называется бранным словом «х…», я предлагаю в любовном языке называть древним словом «яр», соответствующий глагол — «яриться» (от того же корня, что бог Ярила). А то, что похабно называется «п…», — ласковым «ёмь», «ёмка», «ёмочка» (корень со значение «вбирать в себя», как «ёмкий»).

Вы думаете, слова эти могут прижиться?

Это корневые слова для русского, для индоевропейских языков. Приживутся они или нет, зависит уже не от меня. Есть интереснейший сайт, который позволяет определить связь между звучанием слова и его значением — http://psi-technology.net/servisfonosemantika.php. Это программа, разработанная лингвистами. Вы вбиваете слово, и она просчитывает, как это слово воспринимается в категориях «хороший — плохой», «яркий — тусклый», «красивый — отталкивающий» и так далее… Вбейте туда, например, «яр» или «ярить» — программа выдаст, что это «хороший, красивый, светлый, радостный, храбрый, могучий» и так далее. А если введете слово «х…», то обнаружите, что это «плохой, отталкивающий, страшный, темный, тусклый, медленный, печальный». То же самое с ругательным словом «п…» — «слабый, низменный, тусклый, печальный, хилый». А предлагаемые мной «ёмь», «ёмка», «ёмочка» ассоциируются с чем-то «хорошим, нежным, светлым, сильным, красивым, веселым, округлым, безопасным, радостным».

То есть даже в звуковой системе русского языка матерные слова имеют негативную окраску. Почему самое сильное, мужественное, жизнепорождающее и самое женственное, влекущее нужно называть такими отталкивающими словами? Жизнь не прощает надругательства.

Если вернуться к книге «Отцовство», то основной ее посыл — именно благоговение перед жизнью. И не только созерцательное, но и деятельное, материнское и отеческое, как забота о ее творении и приумножении. В конце концов, это основной завет Бога людям: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…»

Михаил Эпштейн родился в Москве в 1950 году. В 1972-м окончил филологический факультет МГУ. Его статьи по философии и литературоведению публиковались практически во всех ведущих отечественных и иностранных научных журналах. Лауреат премии Андрея Белого и Liberty.

Марина Нефедова

Русский репортер

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе