"Концепция" в этом случае предельно просто и, само собой, не претендует на "новизну": бежать - вот единственное, что остается, как то и заповедано Христом. Бежать в "мир иной" - в мир подлинной смерти из мира, где и подлинная смерть невозможна, как и подлинная жизнь, где невозможно вообще ничего настоящее. Подлинная смерть - это и есть единственное остающееся нам "счастье", возможное лишь на мерзлоте, в раскуроченном храме, колокольне без креста, так как и крест "мир сей" обратил в пародию, предмет коммерции и идеологических спекуляций - наряду с религией. Бежать и будь что будет. "Один берется, другой оставляется" - все предельно просто, проще некуда. И - видит Бог, есть музыка над всем этим, над нами, над мерзлотой, над руинами и трупами беглецов, но не над мирам с ходячими трупами, с их "улыбками калифорнийских шлюх". Эту неосязаемую, немую музыку и передал Балабанов, как до него - Георгий Иванов, например. Время слов и жестов - гениальных слов и гениальных жестов - прошло. Единственное искусство - искусство умирать. Все остальное - попса "поля чудес в стране дураков", гоняющихся за "счастьем" в виде "потребления", как будто не все еще потреблено (истреблено).
Фильм символичен, как и всякое подлинное искусство, подлинная жизнь, вообще - все подлинное. Но символы считываются единицами, массам (черни, как сказал бы Пушкин) подавай "энергетику", иллюстрирующую общепонятную "концепцию" или катехизис. Что-нибудь горячительное, или назидательное, но время назиданий тоже прошло, как и вообще время. Времени больше нет. Об этом и фильм. Находящиеся в Иудее да бегут в горы, в снега. Только там есть шанс, есть он только у бегущих, кто б они ни были - там, за шлагбаумом, они перестают быть тем, кем были, получают новое имя, или не получают и просто умирают. Но умирают - там. А это уже шанс, так как бегут они - сами того не знаю - к Богу, в Его Царство из мира антихриста.