Овдовевшая Бернарда (з. а. России Татьяна Малькова) объявляет восьмилетний траур по погибшему мужу. Это значит, что пятью ее дочерям 20-39 лет на это время нужно забыть о замужестве.
Считайте, что окна и двери кирпичами заложены. Так было в доме моего отца и в доме моего деда — так будет и у нас.
В плену семейных традиций женщины превращаются во взорвавшийся ящик Пандоры, который продолжает искрить. Это хорошо видно уже в пластической «увертюре» к спектаклю, когда 20 женщин изгибаются в танце страсти, танце женской силы.
Одиночество и желание в спектакле – это покрасневшие руки Магдалены (Анастасия Светлова) со вздутыми венами, сцепленные на шее более удачливой в любви сестры. Это катание по полу Мартирио (Ирина Наумкина): изломанное в истерике тело от осознания, что обожаемый мужчина принадлежит другой. Наконец, это полная атрофия всех рецепторов: в бреду вожделения женщины едят, не видя и не чувствуя пищи (их тарелки пусты), опрокидывают стакан и не ощущают влаги – они утопают в нереализованной потребности любить.
Неужели все дело в катастрофически сильном желании физической близости? Постановка перегружена эротикой самых разных родов. Вот мужеподобная, огрубевшая Магдалена недвусмысленно прижимается к одной из сестер, а другой полушутя пытается заглянуть под юбку со словами: «Привыкнешь!». Есть место и «высокой» эротике в слегка проступающих сквозь белое платье контурах тела сумасшедшей бабушки Марии Хосефы (з. а. России Татьяна Позднякова), которая всерьез собралась выйти замуж. Ее движения — магический транс, завораживающий и дающий понять, что тело женщины, ее красота способны цвести в любом возрасте, если их наполняют вера в любовь и надежда на союз с достойным мужчиной.
Но дело оказывается не во влечении плоти. Иначе, почему в одной из последних сцен на крики Аделы (Мария Полумогина) (!) о любви к ней жениха старшей сестры две другие соперницы испытывают буквально физическую боль. Дурнушка Ангустиас (з. а. России Ирина Сидорова) — богатая 39-летняя невеста, одетая в нелепый костюм новобрачной — затыкает руками уши и, как парализованная, только глотает слезы. Одурманенная страстью к мужчине Мартирио надрывает связки в истерике и бьется об пол…
Но это позже, а пока зрители наблюдают за женщинами в длинных натуралистических сценах. Марчелли отказывается от национального колорита пьесы Лорки, оставив от испанского только музыку фламенко. Он помещает героинь во внекультурное пространство, где, собственно, женщине и положено быть: к плите и половой тряпке. Скрип босых ног по мокрому начищаемому полу перемешивается с откровенными постанываниями, сосредоточенных на одном барышень. Из мучной пыли во время приготовления пищи то и дело вырываются разъяренные лица, готовых растерзать друг друга… Все, о чем грезит, думает хозяйка за домашними делами обретает словесную форму в обществе несостоявшихся невест.
Дать бы им волю — и дело с концом. Но авторитет и гордыня матери, жаждущей сохранить образ порядочной семьи вопреки желаниям дочерей, лишают последних свободы. Тиран и диктатор? Скорее, женщина, говорящая на другом языке: в ее жизни было два мужа, ее мир не превратился в коробку дома, заселенную сестрами и служанками. После смерти супруга она – хозяйка и страж порядка. Ее дело – научить дочерей сдержанности, обрядить их в латы пестрых костюмов, которые тремя рядами юбок защищают тело. Ей нужно научить дочек покоряться мужчине (которого они никогда не видели) и скрывать свои чувства. У нее, Бернарды-Мальковой, это получается мастерски: чего только стоит металл в голосе матери, которая в финале приказывает похоронить нагрешившую младшую дочь невинной, дабы не замарать честь семьи.
К слову, о смерти. Из ада разрушенных женских надежд существует выход… даже два, их Марчелли воплощает в сумасшествии старой Марии Хосефы и гибели Аделы. Посаженный на сцене лицом к залу зритель видит, как внучка, стоя на балконе, вторит движениям того самого танца пожилой дамы на авансцене. Между ними – зелено-красная проекция макового поля: символа любви и чувственности. Они — единственные, кто добрался до желанного счастья, но в этой женской колонии молодая девушка, отведавшая сока любви, не выживет, а бабушка останется самой счастливой благодаря замутненному сознанию.
Пожалуй, нестандартное использование режиссером пространства – не самая удачная находка в спектакле. Конечно, растревоженная зрительская фантазия начинает приписывать смыслы даже зеленым табличкам «Выход», которые загораются, когда в зале гаснет свет… Но пространство большого зала между двумя местами действия кажется не совсем оправданным, а пустующие до финальной сцены ряды кресел иногда и вовсе отвлекают внимание от действия.
Однако же история о «безмужчинье», как выразился сам Марчелли, считывается. Достойных представителей сильного пола нет не только в этом доме, их нет в принципе. Кажется, эта мысль выходит за рамки «Дома Бернарды Альбы». Если здесь бравых молодцов заменяют похожие больше на посеребренные статуэтки в средневековых камзолах юноши со сладенькими голосами, то в той же «Екатерине Ивановне», которую новосибирцам показали днем раньше, мужчина – подлец, обесценивший и разрушивший женскую красоту, женское «я». И ей, прекрасной, остается оголтело требовать минуты хотя бы примитивной любви.Правда, в этом унижении, кажется, лучше сойти с ума или вовсе…
Место встречи.Сибирь