Алексей Варламов: «Нужно читать сердцем, а не препарировать книги»

В издательстве АСТ вышел новый роман прозаика, ректора Литературного института имени А.М. Горького Алексея Варламова «Душа моя Павел», который сам автор называет антифилологическим, хотя его герои как раз филологи.
Фото: Сергей Субботин/РИА Новости


Об умонастроениях студентов восьмидесятых, американских джинсах, картошке и «правильном» прочтении классики писатель рассказал «Культуре».


культура: Заглавие «Душа моя Павел» — пушкинское. Так поэт начал шутливую «нравоучительную» запись в альбом сына Петра Вяземского. Вспомните всю цитату? 

Варламов: «Душа моя Павел, /Держись моих правил, /Люби то-то, то-то, / Не делай того-то. / Кажись, это ясно. / Прощай, мой прекрасный».

культура: Действительно, все предельно «ясно»? 

Варламов: Для юного человека вполне достаточно. Молодежь не любит, когда ее всерьез, долго и утомительно наставляют.

культура: Вот и Ваш герой Павлик Непомилуев учится на собственном опыте — и знания жизни получает не от профессоров МГУ, а от соседей по комнате во время выезда на картошку. 

Варламов: Ну, профессора в конце книги тоже появятся, и какие профессора! А вообще история Павла достаточно локальная. Основное действие романа разворачивается в течение одного месяца в деревне. Время — осень 1980-го. Важная точка в истории СССР, когда стало окончательно ясно, что советская мечта рухнула. Ведь, согласно программе КПСС, именно на этот год намечался переход от социализма к коммунизму, но, как шутили в анекдоте, вместо коммунизма провели Олимпиаду. Удивительный период: официальной риторике почти никто не верил, но и не могли предположить, что когда-нибудь это закончится. Если бы людям тогда сказали: скоро начнется перестройка, гласность, «дружба» с Западом, а потом Союз развалится и нынешнее поколение советских людей будет жить при капитализме, подавляющее большинство покрутило бы пальцем у виска — казалось, советский строй на века, и альтернативы ему нету. Вот и молодежная среда, описанная в книге, живет двойными стандартами. Чтобы не вылететь из университета, все состоят в комсомоле, делают вид, что продолжают традиции отцов и дедов, но между собой транслируют совершенно другие настроения. В моде скрытый протест во всех его формах, диктующий не только музыкальные, читательские и кинематографические вкусы, но и внешний вид. Нет американских джинсов — ты чужой в субкультуре. Расшибись в лепешку, но купи их на черном рынке.

культура: Вы описываете «мажоров». Но Павлик-то не такой. Он человек из народа. 

Варламов: Он из закрытого сибирского городка, которого даже нет на карте, настолько он секретный. «Важнее, чем Ленинград», — как думал Павлик в детстве. Капитанский сын, выросший в среде военных, совершенно иначе воспитанный и настроенный.


культура: Он верит в советские ценности? 

Варламов: Причем абсолютно искренне. И будучи существом простодушным, убежден, что вся страна — такая же, как его родной город: все нормально живут, работают на укрепление обороны, хорошо зарабатывают и не испытывают никаких материальных лишений. Поэтому пустой деревенский магазин на картошке — для него открытие и потрясение, равно как и то, что в совхозе процветает воровство. Как будто вокруг другая страна. А столичные студенты поначалу ему просто не верят. Думают, карьерист, провокатор или стукач. Они слушают «Голос Америки» на «Спидоле», обсуждают ввод наших войск в Афганистан, читают запрещенные книжки, спорят про фильмы Андрея Тарковского и спектакли Театра на Таганке. Все советское вызывает у них аллергию, а мой герой «не догоняет» — как это, они же учатся в лучшем вузе страны, на деньги государства, и презирают? Тогда парню выносят другой вердикт — дурак.

культура: А он между тем неисправимый романтик. Повесил у себя в комнате физическую карту СССР, которую мысленно исходил и изъездил. 

Варламов: Он — державник. Ему нравится, что его страна такая огромная, мощная, он даже хочет увеличить ее территорию, а куцый вариант в национальных границах, который предлагают иные инакомыслящие — «почвенники», кажется ему каким-то скособоченным, некрасивым. На него напирают: «Ты же русский». Он об этом впервые узнает (он же советский!) и думает: что же, если русский, надо все нерусское раздать?

культура: Наивная аргументация для студента-гуманитария. 

Варламов: Это вещь спорная, но Павел действительно неважно образован. Он и на престижный филфак МГУ поступает чудом. Минимальный проходной бал 23 из 25, а у него всего 17 — и те из жалости и потому что мальчик. Приходит забирать документы, и тут случается невероятное — седая женщина в темном халате, в очках с крупными линзами, похожая на нянечку или старенькую медсестру, недовольно толкает перед ним дверь в деканат: «Чего стоишь, проходи». Она поливает цветы и вытирает пыль, Павлик проникается к ней симпатией. В ответ на какой-то ее вопрос начинает рассказывать о себе, об отце, который не хотел, чтобы он на филфак шел. Мечтал видеть сына офицером, на худой конец «научником» или инженером, а литература — баловство, все зло в мире от книг... Старушка, которую он принимает за уборщицу, оказывается деканом, профессором со всесоюзным именем. Она соглашается прочесть его злополучное сочинение — по «Грозе» Островского.

культура: Цитирую: «Я эту книгу не очень хорошо помню. Там о том, как девушка в речку бросилась, а почему не очень-то и понятно. То есть нам в школе говорили, луч света в темном царстве, протест против закрепощенности, суровые нравы в нашем городе, все это может быть и так, но кинуться в реку все равно слишком серьезное дело». Потом абитуриент приходит к выводу, что все от того, что она слишком мечтательная, ангелы ей мерещились, летать хотела, а «если летаешь неосторожно, то обязательно в конце концов упадешь». А что муж у нее «малохольный, любовник и того хуже» и детей нет — тоже не здорово, но от этого никто не топится. А потом он про себя рассказывает. Твердый «неуд»? 

Варламов: Формально, да. Это, кстати, факт из жизни. Когда я работал в приемной комиссии на филфаке МГУ, нам в основном попадались «правильные» сочинения: с нужными акцентами и литературоведческим анализом: тема, идея, конфликт, система образов, художественные средства. Все предельно строго. Ну а как еще? Основной экзамен, к нему с лучшими репетиторами готовились. Но среди вороха шаблонных текстов встречались вот такие наивные образцы: неподготовленные дети просто не знали, что еще выжать по теме, и начинали писать о себе — некую человеческую исповедь. Потрясающие документы, за которые экзаменаторы вынужденно ставили двойки. А мне кажется, сочинение и должно быть таким. Когда, отталкиваясь от классики, рассказывают свою историю, делятся собственным, пусть еще малым опытом, личными впечатлениями и ассоциациями. Мой роман по сути — антифилологический. Я за то, чтобы обсуждать героев как живых людей, а не как систему образов. Книги нужно читать сердцем, а не препарировать. Именно этого мнения придерживается и филфаковская деканша Муза Георгиевна Мягонькая. За наивным стилем изложения и ошибками провинциального абитуриента она видит огромный человеческий потенциал и делает все возможное и невозможное (она потом за это поплатится), чтобы Павла взяли на факультет. С другой стороны, культурный разрыв огромен: куда «капитанскому сынку» до столичной гуманитарной интеллигенции? Это «уборщица» тоже понимает и находит рискованный, но остроумный выход: подселяет его на картошке к самым продвинутым мальчикам. Они хоть и не принимают Непомилуева поначалу, смеются над ним, устраивают ему жестокие розыгрыши, но в конце концов смиряются с его существованием, принимают к себе и вольно или невольно дотягивают до своего уровня, так что мой недоросль добирает недостающие шесть баллов. Он приходит на первую лекцию, сложную, заумную, и вдруг все понимает. Это тоже вполне реальная история: у нас в группе был такой парень.

культура: Значит, это еще и автобиографический роман? 

Варламов: Мне захотелось вспомнить свои университетские годы, попытаться разобраться, что с нами происходило, откуда мы вышли, почему оказались в этой точке, но главное — сказать спасибо тому времени, каким бы оно ни было, моим преподавателям, сокурсникам, факультету, своим родителям.

культура: В одном интервью Вы говорили, что в юности, как и Саввушка из другого Вашего поколенческого произведения повести «Здравствуй, князь!», готовы были клеймить и проклинать ту действительность, а теперь благодарите. 


Фото: Борис Корзин/Фотохроника ТАСС


Варламов: Я и сейчас не идеализирую советское время, в нем было много ужасного, нелепого, жестокого, а в молодости я был настроен и вовсе очень критично. Раскол отцов и детей силен в любую эпоху, но в восьмидесятые он был особенно выразителен. Разруха, как говорил профессор Преображенский, в головах, и советская власть тоже ведь проиграла сначала в головах, и задолго до своего краха. В какой-то момент «антисоветчики» стали выглядеть в глазах окружающих умнее и привлекательнее, чем те, кто соглашался с линией партии или вообще предпочитал отмалчиваться. На семинарах по истории КПСС нам не случайно говорили, что западная пропаганда работает именно на вас, молодых дураков. Старшее поколение не переделаешь: они видели голод, войну, понимают, что жить стало действительно лучше и нет нужды разваливать целую страну из-за наличия железного занавеса и отсутствия фирменных джинсов. Теперь я понимаю, что в этих речах был свой резон, но вкладывать в наши уши этот резон в ту пору было абсолютно бессмысленно. Нам хотелось ездить, узнавать, сметать запреты, жить. Помню, читаю журнал «Ровесник». Все вроде как положено: на Западе безработица, у нас все отлично. Но среди идеологически выверенных статей — развлекательные подверстки: «В этом году в барах Рима модно слушать Вивальди». А я сижу на Автозаводской улице, в своем пролетарском районе, и думаю, а есть ли он, этот Рим, или это обратная сторона Луны, как у моей любимой группы «Пинк флойд»? Ее, кстати, и мои герои слушают. Вообще существовала духовная жажда, люди очень хотели увидеть, узнать, прочитать, обсудить. Спорили до хрипоты, но не были друг к другу равнодушны, как сегодня. В этом нет ничьей вины. Народ сейчас перегруженный, пресыщенный, изменились обстоятельства. Одни в лучшую, другие — в худшую сторону. Но по сравнению с восьмидесятыми мы многое потеряли, прежде всего в сердце. Однако тоска моего героя в другом. Он жалеет, что так и не реализовалась советская мечта — идеал братства, любви, взаимопомощи, солидарности. Только не польской, а нашей, эсэсэсэровской. Поэтому и хочет переубедить своих друзей, донести до них эту утопию, сделать так, чтобы они в нее тоже поверили и увидели в советской идее пушкинское начало: «Друзья мои, прекрасен наш союз!»

культура: При этом советские дети в те же восьмидесятые верили, что живут в самой лучшей стране. 

Варламов: Я и сейчас так думаю. Миллион проблем, перекосов, глупостей, а теперь, когда я стал ректором, какие-то вещи мне видятся еще более отчетливо и многое выводит из себя, но все равно самая лучшая страна. Патриотизм — не люблю это иностранное слово, лучше сказать, чувство Родины — естественная вещь, это как любовь к родителям, и это чувство не надо насаждать. Лучше освободиться и от иллюзий, и от бессердечного отрицания, не лгать, не обманываться, а любить свою Родину такой, какая она есть. Этому и учится мой Павел.

Автор
Дарья ЕФРЕМОВА
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе