Антиутопия и ад войны — внутри

Константин Куприянов. Желание исчезнуть. — М.: АСТ, РЕШ, 2019.

«Желание исчезнуть» — такую не совсем обычную психологическую и экзистенциальную проблему исследует в своей дебютной прозаической книге молодой писатель Константин Куприянов. Лауреат премии «Лицей» уже несколько лет живёт в США, но основой для вошедших в книгу текстов послужили впечатления последних лет жизни на родине. Как в повести «Новая реальность», так и в небольшом романе «Желание исчезнуть» Куприянов пытается продумать, сконструировать, додумать историческую ситуацию на шаг вперёд, с антиутопическими интенциями «что может, что могло бы быть завтра».


В повести с эпиграфом из «1984» Оруэлла автор рисует некую странную «новую реальность», в которой из-за угрозы войны идёт эвакуация из Москвы в заснеженные сибирские городки. Мало того, что переселяют не в большие города, а именно в захудалые городишки с одной газетой и одной ж/д станцией, так всем переселенцам на месте прибытия — о, сущий кошмар! — отрубают сотовую связь, интернет и Фейсбук. В таком затерянном среди таёжных просторов сером городе под названием Городок, в кафкианской редакции единственной газеты вынужден работать главный герой повести — успешный столичный журналист Андрей Городков. Ситуация, можно отметить, довольно искусственная. Из столицы вывозят «всех думающих людей» (тут явно уже зерно политической оценки автора), но притом ссылка-эвакуация, как ни странно, вполне добровольная. Городков оставляет в Москве свою девушку...

Казалось бы, отталкиваясь от такой «сугубо альтернативной» реальности и прямолинейно понятых белоленточных ценностей, можно долго буксовать, выжав нечто совсем легковесное и фантастическое в духе современного памфлета-инвективы. Но не таков тридцатилетний дебютант Куприянов: он сразу рвёт с места в карьер, выруливает на твёрдую почву хоть и литературного, но выверенного психологизма, интеллектуальной — совсем не высоколобой, но читабельной и занимательной — прозы. Текст его компактен, сюжет внятен, на грани предсказуемости и интриги, язык лаконичен, по-литинститутски фундирован, чем-то напоминает ровно-объективный стиль ранних творений Пелевина, только напрочь лишённых философских и социологических пассажей от лица виртуального Че Гевары.

Под покровом долгой полярной ночи оруэлловская дистопия нарастает, становится зловещей. Однако проявляется она не во внешнем (или не только во внешнем), но стремительно прорастает изнутри самого героя...

Поначалу «отрицательная эволюция» Андрея Городкова проявляется в обычном, столь всем нам привычном соглашательстве «просто делать свою работу»: «писать... под тремя разными псевдонимами и по возможности — с тремя различными интонациями» о «временной угрозе», «временных мерах», о временности перебазирования сотен тысяч людей из столиц в тундру. В конце повести нравственное падение героя уже трудно обозначить каким-либо другим словом, и на дне этого отвратительного (но мастерски сделанного автором понятным, даже в чём-то, может быть, близким каждому) краха личности нынешнего индивида вдруг обнаруживается то самое странное и потаённое «желание исчезнуть»: «Я никому в этом не признавался. Даже себе. Оказывается, с самого детства у меня было желание, чтобы меня оставили в покое. Потом я начал делать совсем иную карьеру, в которой как раз нельзя было рассчитывать на уединение. И день за днём во мне копилось желание развернуться и убежать далеко-далеко. ... Я так хотел, чтобы меня услышали. Что я только ни написал в своей жизни, чтобы мой голос что-нибудь значил! И как раз когда я мог уже лопнуть от чувства эгоизма и невозможности никуда сбежать, началась эвакуация. И вот я здесь».

Названия вошедших в книгу романа и повести в каком-то смысле воспринимаются как взаимозаменяемые. Во всяком случае, «Желание исчезнуть», как мы видим, вполне подходит и для героя повести. Вдумчивый читатель постепенно прозревает, что перед ним разыгрывается уже не кафкианская история мытарств по лабиринтам абсурда (как расценили первые критики) и даже не затереблённая в книжках и фильмах паранойя Большого Брата, но проблематика, скорее, «шигалевщины» из «Бесов» Достоевского или сходного мотива осчастливить всех людей из «Великого инквизитора». Взятый автором оруэлловский эпиграф с дилеммой «свобода или счастье» также отсылает к русскому классику. Это и есть «новая реальность», которую пытаются создать мифические «они», а после к этому «алхимическому деланию» примыкает и плывущий по течению протагонист повести. Но, как мы видим на примере Андрея Городкова, для него оказывается, что «ад внутри», что «среда заела» не здесь, в разлуке с любимой девушкой, в тундре и без связи с внешним миром, а в бессмысленном существовании там — с Фейсбуком и интернетом. В общем, несмотря на отсутствие у автора прямых философских высказываний, проблематика вполне философская. Хотя, с другой стороны, нельзя, наверное, полностью сбросить со счетов и злободневно социальное звучание произведения, ведь абсурд происходящего в привычной, вроде бы ещё «старой» реальности, например, по части законо- и проекто-творчества, и особенно реализации всего этого «на местах», уже давно мало чем уступает лучшим образцам Кафки, Оруэлла и щедринского города Глупова.

В отличие от нескольких писавших о книге критиков, мне больше понравился роман. Это вещь более зрелая, с более сложным и крепким сюжетом, в финальной части цепляющая прозрениями молодого писателя в природу человека. В начале романа, как и на первых страницах «Новой реальности», события развиваются вполне ожидаемо. Домой, в Россию, возвращается с войны командир-герой Кузьма (Одесская военная кампания здесь альтернативная, во флешбэках описанная с яркими, страшными деталями, явно в духе новой военной прозы Прилепина—Бабченко), но оставить войну в прошлом, по-настоящему вернуться он не может. Этот штамп или канон Куприянов преодолевает, усложняя фабулу и постепенно раскрывая внутренний мир израненного войной ветерана. Если Городков в повести теряет в своей душе всё человеческое, срастаясь с антиутопией «новой реальности», то Кузьма тоже носит в себе внутренний ад, куда более инфернальный и деструктивный — ад войны. И дело не в воспоминаниях об виденных и содеянных ужасах, и даже не в унижающей «новой реальности» войны информационной (замалчивании войны настоящей), а в молнией сверкнувшем откровении — осознании себя не мужем и отцом, не «просто человеком», а смертоносным воином, которому теперь навсегда нужны враг и насилие.

Момент истины наступает, когда потерявший жену сорокалетний ветеран вдруг среди ночи застаёт свою дочь-старшеклассницу с её парнем. Кузьма понимает, что хочет не просто отругать или наказать, а убить, уничтожить надоедливого юнца как противника. «Он, засучивая рукава, шагнул... Всё ещё не видя лиц, он чуял запах страха. Кузьме казалось, что он великан, который сейчас опрокинет сверчка. Он предчувствовал, как уйдёт из-под его жалкого, школярского удара, нырнет вправо, сомнёт печень, потом заломит руку и, какая бы сильная она ни была, не отпустит, пока не сломает её, потом ударит ещё, ещё, ещё и сбросит с обрыва!» — так по-военному технично он рассуждает, пока дочь в слезах умоляет его опомниться. На мгновенье запнувшись, Кузьма-воин ощущает, как на краткий миг к нему возвратилось нечто из чувств человеческих.

Вот продолжение этой сцены: «...страшное предчувствие остановило его. Оно пронеслось за секунду и ошеломило. Он понял, что сейчас может разрушить всё, что имеет, если пойдёт дальше. Однажды он уже отказался от них — уйдя на войну, — но тогда ещё была надежда вернуться и быть снова с ними, когда враг окажется повержен. А если убить мальчишку, то никого не останется. Вернуться будет не к кому. ...Кузьма остановился и медленно попятился».

Ещё один шаг — и всё, он полетит с края утёса в свою инфернальную внутреннюю бездну. Не зря посёлок под Геленджиком, где живёт Кузьма, называется Край (тот же незамысловатый приём, что и для Городка в повести, но здесь вполне оправданно). Тут, а не только на войне обнажаются крайние истины, решаются крайние вещи, «дьявол с Богом борется» в по-карамазовски широкой душе человека.

Кстати заметить, москвич Куприянов точно пишет о приморских реалиях. Описания природы, хотя и лишённые стилистических закавык, берут своей отточенностью: «Вечерняя прохлада спустилась на мыс, и солнце плеснуло по крышам волны янтарного света. Закат перелился через ушедшие в море облака, подкрасил их кровью». Несомненная художественная удача романа — образ Борьки, преданного пса Кузьмы. С первой и до последней страницы этот выигрышный психологический параллелизм оживляет текст.

В нарастающем к финалу экшне в дело вступает приехавший из Москвы бывший снайпер Стрельцов, у него с командиром Кузьмой свои счёты. Он тоже недолго страдает «пацифизмом» в духе «Живи и помни», и вот ему предоставляется возможность вновь почувствовать «сладкую, предубийственную истому». Борьба Бога с дьяволом в сердцах этих двух солдат есть, но в смертельной схватке эроса и танатоса побеждает не любовь, а война. У Кузьмы — проснувшееся затаённое желание, чтобы все исчезли, даже родная дочь; у Стрельцова — странное желание исчезнуть, искупить свою вину, а если не получится — то хотя бы убить того, кто знает тайну его предательства...

Одним из самых сильных мест могла бы стать сцена в финале, в которой Стрельцов выясняет отношения с ведущей расследование журналисткой Катей. Он играет в любовь, а после кричит в след уходящей от него девушке: «Мне что, убить тебя?». Катя исчезает в тумане, но ведь следы замести надо... Дальше во фразах сквозит леденящая душу неоднозначность: Стрельцов находит её куртку, которая «валялась на земле на том месте, где он нашёл Катю». Однако гадать читателю приходится всего несколько коротких абзацев: то ли по недостатку писательского опыта, то ли по-человечески пощадив героиню, Куприянов в последних строчках романа развеивает тайну, заставив обезумевшего, грезящего о Вальгалле воина отправить ожившей Кате вполне земную и тривиальную смску. Но ответ будет — от войны.

Книгу Константина Куприянова можно отнести к тому типу прозы, которую обозначают словом «профессиональная» — вероятно, именно о ней и мечтают нынешние редакторы-издатели. Мне кажется, у него как писателя большое будущее, и не только на родине. Как известно, три кита перевода на Западе: простота стиля, дозированная критика российской действительности с уклоном в политику и — недавно об этом компоненте написал Андрей Рубанов — компактность. Будем надеяться, что новый прозаик, родившись, не захочет исчезнуть, будем ждать, что он напишет дальше.


Алексей А. Шепелёв — прозаик, поэт, рок-музыкант, автор нескольких книг стихов и крупной прозы. В том числе книг «Echo» (Амфора, 2003), «Maxximum Exxtremum» (М.: Кислород, 2011), «Москва-bad» (2016), «Настоящая любовь» (Фонд СЭИП, 2013), «Мир-село и его обитатели» (Эксмо, 2017).

Автор
Алексей А. Шепелёв
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе