Литература как хабар

Не оправдывая, но и не уничижая советскую Зону, нам стоит попросту вспоминать, откуда берутся прекрасные и удивительные вещи

В рамках литературной премии «НОС (Новая словесность)» Фонд Михаила Прохорова учредил проект «НОС-1973». Премия будет вручена одному из произведений, написанных или впервые опубликованных в том году.

Идея включить в номинационный список премии «Новая словесность» лучшую русскую литературу 1973 года кажется мне заслуживающей всяческого поощрения. 1973 год выбран, вероятно, по тому же принципу, по которому в советское время оглядывались на 1913-й: если уж сравнивать, то с пиком. В 1973 году у нас тут уже заметно веяло распадом, но урожай на классику случился обильный: одновременно появились в читательском обиходе «Нетерпение» Трифонова, «Сандро из Чегема» Искандера (примерно треть от окончательного объема — часть глав изъяла цензура, часть не была еще написана), первое заграничное издание «Колымских рассказов» Шаламова… Правда, для полноты картины к тому же 1973 году подверстан «Пикник на обочине» Стругацких, опубликованный в «Авроре» годом ранее и 8 лет дожидавшийся книжного издания, но кто считает? Для полноты картины учтена и «Школа для дураков» Саши Соколова (написанная в конце 60-х), и даже набоковские Strong opinions, хотя это сборник вполне англоязычных интервью.

В свое время — году, кажется, в 1993-м — журнал «Согласие» решился на любопытный эксперимент: опубликовать в одном контексте с текущей словесностью чеховскую «Дуэль». Эта вещь выглядела тогда крайне актуальной — не зря Владимир Мотыль примерно в это же время снял «Несут меня кони», экранизацию той же истории в современном антураже: вся страна поделилась на хищных фон Коренов и лишних Лаевских, непонятно было только, где дьякон. Получилось интересно: дело, конечно, не в живом укоре — Чехова, положим, тоже не слишком адекватно оценивали современники, и фора классика появилась у него далеко не сразу. Дело в прямом выходе на тему, в полном отсутствии авторского самолюбования, в бесстрашном обращении к проблемам, которые действительно волновали читателя и писателя, а не высасывались им из пальца в видах славы или лучшей продаваемости. Урок классики в том и состоит, что она напрямую, храбро работает с реальностью, даром что обращается к биографии Желябова, как Трифонов, или к вовсе уж невероятной Зоне, как Стругацкие.

Кстати, нам вообще невредно — хотя бы ради интереса к премиальному процессу — перечитать литературу затонувшего советского материка. Она для большинства сегодня — в самом деле «новая словесность», за исключением, может быть, вечнозеленых Стругацких и запредельно страшных «Колымских рассказов», каждым новым поколением открываемых по-своему. И в этом еще один урок: никто, пожалуй, в советской литературе не умел писать так увлекательно, как Стругацкие, и не подвергал человеческую природу такому радикальному сомнению, как Шаламов. Вряд ли кто-то в 1973 году мог всерьез предполагать, что из всех текстов, опубликованных тогда, наиболее живыми, дискуссионными и читаемыми окажутся именно эти. Между тем «Нетерпение» — образцовый, по-моему, исторический роман идей — вряд ли часто открывают сегодня даже те, кто регулярно перечитывает «московского» Трифонова, а «Сандро из Чегема», как всякий эпос, хорошо читается в более гармоничные времена: сейчас из всего корпуса искандеровских текстов наиболее актуальны «Созвездие Козлотура» да «Кролики и удавы». Впрочем, еще один урок состоит в том, что нынешнего читателя на эпос не хватает, ему и роман в тягость, максимальный вмещаемый им объем — листов десять, а лучше всего он усваивает рассказы. Деградация это или, напротив, приспособление к ускоряющейся жизни — каждый решает сам, в зависимости от темперамента.

Но главный интерес, конечно, — в осмыслении и переосмыслении советского: как ни относись к ремейку «Служебного романа» (на самом деле чудовищному, непрофессиональному ни в одном кадре), а и это явление положительное. Мы начинаем всматриваться в то, чем были семидесятые: хорош или плох был наш Серебряный век, пришедшийся на так называемый брежневский застой, он был сложнее и увлекательнее, чем нынешняя эпоха. В циклической русско-советской истории все — череда ремейков: «оттепель» аукается с теми шестидесятыми (а те — с екатерининскими); Ленин заставляет вспоминать Петра, коллизия Ленина—Сталина многих наводит на параллели с Горбачевым—Ельциным (они все нагляднее, кстати), а нынешние времена кажутся расхлябанной, хотя все еще опасной пародией на поздние тридцатые с их конституционными иллюзиями, имитационными послаблениями и даже намеком на внутрипартийную борьбу; еще больше сходств с поздним Николаем I. Боюсь, что и своей Крымской войны нам тоже не избежать — Россия редко обходится без внешнего толчка к переменам, собственные симптомы вечно кажутся недостаточными.

Интерес к семидесятым, думаю, не так плодотворен, как, допустим, вдумчивое изучение литературы 1934—1941 годов (а также писательских нравов тех времен), но и о семидесятых надо помнить — хотя бы для того, чтобы прекратить пинать труп СССР. Эта страна, положим, была невыносима для жизни — хотя как раз в семидесятые относительно приемлема, — но человек в ней почему-то реализовывался полнее, выкладывался яростнее, даже и ненавидел ее искреннее, чем теперешнюю пародию на Россию. Художественный результат 1973 года говорит сам за себя — и хотя никакой результат не оправдывает реальность, породившую «Колымские рассказы», но реальность семидесятых отличалась от нее весьма сильно. Точнее всего, пожалуй, о советской власти написали именно Стругацкие.

Вот есть страна, которую посетил Бог. «Бог посетил», — говорилось на Руси о пожаре, болезни, стихийном бедствии; посещения Бога вообще не особенно комфортны для тех, кто живет на Земле. Но результатом этого посещения стала та самая дырка в будущее, о которой в пьяном восторге говорит Рэдрик Шухарт. Ведь Зона, — а огромной Зоной, не в шаламовском, а в пикниковском смысле, был весь Советский Союз, — это и есть дыра в будущее, и сквозит из этой дыры отнюдь не только теплом и любовью. Ужасом веет оттуда, ибо будущее всегда непонятно, — однако именно к этой Зоне прикованы взгляды всего мира, именно оттуда таскают хабар (на сленге сталкеров — некий артефакт, добытый, «схабаренный» из Зоны. — Д. Б.), и живет с этого хабара весь городок Хармонт. Мы сегодня до сих пор распродаем и эксплуатируем результаты этого посещения. В числе этих результатов — «Сандро из Чегема», «Пикник на обочине» и «Колымские рассказы», больше всего похожие по действию на «ведьмин студень». И Солженицын, и Трифонов, и Солоухин — все результаты этого посещения; и великая поэзия семидесятых, в которой работали Слуцкий, Самойлов, Евтушенко, Матвеева, Рубцов, Чухонцев, Кушнер, Кузнецов, Окуджава, — тоже оттуда. И сегодняшние сталкеры боязливо и восторженно перебирают вынесенные из Зоны артефакты. Сталкеры ведь, как вы помните, делились на тех, кто Зону ненавидел, — и на тех, кому только там и было хорошо. Впрочем, это я уже не из повести взял, а из «Сталкера», снятого работавшим тогда же Тарковским. Все лучшее у нас оттуда, что поделаешь; и, не оправдывая, но и не уничижая эту советскую Зону, нам стоит попросту вспоминать, откуда берутся прекрасные и удивительные вещи.

Сам же город Хармонт, увы, не представляет большого интереса — ни сам для себя, ни для окружающих. И награждать в нем сегодня, к сожалению, некого. Разве что сталкеров.

Дмитрий Быков

Новая газета
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе