Поэт Анна Долгарева наследует не столько стихотворной традиции, сколько авангардным документалистам, не боявшимся активно вторгаться в действительность.
Более того: метод Долгаревой вырывается за флажки, установленные постмодернизмом. «Жажда жизни сильней».
Всё описанное ниже — не более чем гипотеза, которую предлагает куратор Пространства «Фонд» (Екатеринбург), журналист Дмитрий Красноухов.
Чем восхищает Анна Долгарева?
Да тем же, чем и пугает.
Её последний сборник «За рекой Смородиной» — одна из жемчужин новой поэтической волны. Многое из него уже разобрано рецензентами: и «архетипы» (от древнерусских до советских), и беспощадная исповедальность Анны, и особое отношение к теме смерти.
Всё это есть, и лучше об этом, наверное, уже не сказать.
А мне бы хотелось поговорить об особом методе Анны Долгаревой.
Рискну предположить, что он не имеет аналогов в русской поэтической традиции.
Спрячу секретик, отрою после войны.
Будет цветок земляники под Лисичанском,
Гильза, обрывок бинта, отражение луны.
Маленьким, маленьким будет — а станет гигантским.
Ключик к разговору о методе мне случайно подсказала сама автор — во время своего визита в Екатеринбург.
— Меня называют поэтом-документалистом, — заявила Анна Долгарева на выступлении перед свердловскими ребятами-суворовцами.
Такая констатация необходима, но недостаточна.
Более того — в таком виде «мысль изречённая есть ложь».
Потому что бытует стереотип: поэтическое высказывание есть некая эквилибристика над «реальной действительностью». Эдакая надстройка. То есть нечто по природе своей вторичное, несмотря на все свои прелести.
Полная ерунда. Как минимум в этом случае.
Долгаревская «документальность» — особого рода. Как по способу схватывания реальности, так и по способу вторжения в эту самую действительность. И это я говорю только о «производственной» части, не говоря о дальнейшей жизни этих пронзительных стихотворений.
Как Анна получает доступ к «первичной» реальности? В общем-то, никаких секретов здесь нет.
Долгарева не только поэт. Она ещё военкор и (не)гуманитарщик.
Гуманитарку и «негуманитарку» Анна доставляет нашим бойцам прямо на передовую — в том числе туда, куда просто так не пройти, даже с «бейджами» от Минобороны.
Происходит бартер — она передаёт бойцам помощь, а взамен получает доступ к «исходникам».
И — да — в этом есть новаторство.
В отличие от деятельности поэтов-военкоров Великой Отечественной, долгаревское «погружение в реальность» является самостоятельным активизмом.
Константин Симонов и Александр Твардовский были частью великой советской системы (что вовсе не отменяло их творческой индивидуальности). Институты замполитов, военкоров, агитации и пропаганды действовали на всю катушку в единой логике.
— А как насчёт «Валькирии революции»? — спросит пытливый собеседник, имея в виду легенду Гражданской войны, русскую революционерку Ларису Рейснер.
Да, ту самую Рейснер, которая добывала поразительные очерки с фронтов Гражданки — живые, огненные. С которой «срисовали» главную героиню «Оптимистической трагедии». Ту самую Рейснер, о которой Пастернак писал:
Ширяй, как высь, над мыслями моими:
Им хорошо в твоей большой тени.
Действительно, отдельные ситуации на СВО напоминают зарисовки времён именно Гражданской, а не Великой Отечественной войны (причины этого стоит обсуждать отдельно).
Но есть одно немаловажное обстоятельство.
Лариса Рейснер была комиссаром — представителем коммунистической партии в военной части (и наделённой командными полномочиями). Комиссар Рейснер действовала в хоть и складывающейся, но единой большевистской системе.
Безусловно, в некотором смысле Анна Долгарева — «Валькирия спецоперации». И даже больше, чем Рейснер — «Валькирия революции».
Но.
В случае с Долгаревой мы имеем дело с внесистемным и суверенным погружением в самую гущу реальности — с самыми неявными последствиями.
Потому что я решила: я спускаюсь во тьму,
Как Персефона в Аид.
Болит.
Потому что я сказала: я на войне.
Не где-нибудь рядом.
И я бежала в подвал под «Градом»,
И комроты вёз меня, пистолет направив
Туда, откуда смерть приходит без правил.
Да, это погружение именно в такую действительность.
У нас же «Поэзия русского лета»? «Вот такое хреновое лето», как говорилось в анекдоте.
Зато честно.
— Но постойте! — начнут ворчать на нас люди с камерами и в белых перчатках. — Какая же это документалистика, если речь идёт об образах, тропах, отсылках к древним мифам (Персефона, Аид)?
Не пугайтесь. Это подают свой голос «трушные» документалисты. От слова «true» (правдивые, то есть настоящие-настоящие).
Пора бы и с ними нам расправиться. Заодно довыяснив, в чём заключается метод Долгаревой.
Продолжение следует...
Автор
Дмитрий Красноухов специально для @uralliveNovember 30, 2023