Михаил Исаковский прожил тихий, не героический век. Воевать по болезни не мог. Свой эвакобыт в Чистополе описывал с поистине пушкинским даром укладывать прозу в стихи: "Дрова таскаю. Печь топлю в квартире. Курю какой-то невозможный мох. Варю и ем картошку в вицмундире, как выразился здешний педагог"... Однако в том, что 9 Мая - до сих пор главный праздник страны, и.о. национальной идеи (за неимением оной), - не в последнюю очередь заслуга Исаковского.

Он дружил с Александром Твардовским, уважал Александра Фадеева, симпатизировал Алексею Суркову. Не участвовал в гонениях, но и не бросался грудью прикрывать гонимых. Сочинил множество пустых барабанных виршей про Ленина и партию, обращался с приветами к Ворошилову, Буденному, Калинину. В 1945-м создал едва ли не главный шедевр советской сталинианы: "Мы так Вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе". И в том же победном году - "Враги сожгли родную хату...". Песня Матвея Блантера - тогда она называлась "Прасковья" - прозвучала по радио лишь однажды и попала под запрет как упадническая. Вплоть до 1960-го - когда ее под свою ответственность исполнил в "Лужниках" Марк Бернес.

Исаковский бесконечно, терпеливо и подробно отвечал на письма дилетантов, исправляя огрехи стиля, утешая, что-то советуя. Как правило - поискать другое применение в жизни... "Вполне согласен с Вами, что у нас довольно часто печатают слабые стихи. Но это трудно уничтожить, так сказать, в административном порядке. Слабые стихи исчезнут со страниц нашей печати лишь тогда, когда будет изобилие хороших..." Слабые исчезли вместе с хорошими.

Помощи просили не только графоманы. Выхлопотать пенсию, найти беглого алиментщика, прислать редкое лекарство, дать соседу по даче трешку на опохмел - Исаковский покорно служил народу и талантом, и статусом. Из письма дочери Лене, 1947 год: "Многие почему-то считают, что я все могу, что для меня все открыто. Поэтому и родственники и не родственники, и знакомые и незнакомые считают своим долгом обратиться ко мне... Никому не приходит в голову, что, может быть, мне и самому трудно..."

Больше тридцати лет Исаковский прожил с женой Лидией (ей посвящено стихотворение "В лесу прифронтовом"). Кстати, в Чистополе Лидия Ивановна, хирург, оперировала Мишу Гроссмана - пасынка писателя. Допризывники откопали где-то снаряд времен Гражданской, гоняли его вместо мяча... Спасти парня не удалось. 

В 1955 году Исаковский оплакал жену. Из письма Твардовскому: "Должен тебе сказать, что свою потерю я переношу невыразимо тяжело. Если я не являюсь исключением... то в этом мире есть что-то ненормальное, чего нельзя терпеть, что надо изменить любыми средствами". Женился снова. Все больше времени проводил на даче во Внукове (кстати, там написано "Не нужен мне берег турецкий"). Долго мучительно болел. Вдобавок стал жертвой врачебной ошибки - они и тогда случались, причем звание Героя Соцтруда и четыре ордена Ленина безопасности не гарантировали.

Летом 1971 года Исаковский и Твардовский лежат в одной больнице. Оба плохи настолько, что даже встретиться не могут. В декабре 71-го автор "Василия Теркина" умер. Исаковский пережил его на полтора года. Похоронены друзья на Новодевичьем.

Лауреат и орденоносец - скромный сутуловатый человек в очках с толстыми линзами... Сегодня, когда любить себя в искусстве - обязательное условие успеха, люди, подобные Михаилу Васильевичу Исаковскому, уже не появятся.

Про него и при жизни знали немного. Зато "Лучше нету того цвету...", "Одинокая гармонь", "Услышь меня, хорошая...", "Каким ты был, таким остался" и "Ой, цветет калина..." (лучшее, что есть в "Кубанских казаках"), "Дан приказ: ему - на запад...", "Огонек", "Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех", "Колыбельная" ("Спи, мой воробышек, спи, мой сыночек, спи, мой звоночек родной..."), "Спой мне, спой, Прокошина...", "До свиданья, города и хаты", "Уезжает девушка на Дальний Восток", "Ой, туманы мои, растуманы", "И кто его знает" - так или иначе, подряд или вразбивку эти песни известны всем.

Исаковский не заботился о переложении своих стихов на музыку, композиторы хватались за них сами - потому что песня уже существовала. Она звучала внутри текста. Она родилась вместе с автором. Как и природная немыслимая простота, "впадать" в которую Исаковскому не было необходимости. Простота, надо заметить, высокохудожественная, рафинированно грамотная, тщательно отредактированная.

Военные стихи Исаковского рвут сердце на части и пробивают любую обшивку. Знаменитый призыв Константина Симонова "Убей его!" опубликован 19 июля 1942 года, но еще 10 декабря 41-го появились обращенные к немцам строки Исаковского: "Уже отходную запел вам ветер на тысячи различных голосов, уже мороз выходит на рассвете командовать парадом мертвецов...". Макабрическое ощущение, что противостоят не только живые живым, но и мертвые - мертвым, что небытие грозно поднимается на защиту бытия, наконец, саму размытость грани между тем и другим - всё это Исаковский выразил раньше коллег.

Мирные стихи Исаковского пленительны, как светлая июньская ночь. Они дышат теплом и лаской, они живые. "Михвас" естественно сопряг революционную романтику с романтикой вечной, житейской, земной. С эротизмом сеновала, если хотите. "...Будто в полночь месяц на откосе растерял серебряные кольца, и взасос на скошенном покосе целовала Таня комсомольца..." Его герои объединяют частное и общественное в таком ликующем порыве, что кажется - только так и должно быть. "Всю ночь поют в пшенице перепелки о том, что будет урожайный год, еще о том, что за рекой в поселке моя любовь, моя судьба живет..." Исаковский легко переводил любовную лирику на язык собраний и протоколов, причем в его добродушной иронии не угадывается ни капли яда. Вообще, если народился однажды в бедной русской избе наш собственный мистер Пиквик, это был именно Исаковский...

Право на озорную шутку и подлинную боль Исаковский отстаивал всю жизнь - с крестьянским упрямством. Другого наследства, кроме искренней натуры, он из деревни Глотовка не вынес. Судьба Миши Исакова неожиданным образом, наглядно и вещественно проясняет, как могла изменить ход российской истории аграрная реформа Петра Столыпина. Расселение малоземельных крестьян, будучи доведено до результата твердой рукой, спасло бы таких, как Исаковы, от нищеты и голода. В их семье из тринадцати детей выжили только пятеро. Исаковым нечего было терять. И миллионы Исаковых по всей империи поддержали тех, кто обещал дать землю, - большевиков.

Идеологические взгляды поэта Исаковского понятны, оправданны, они родом из детства. Когда разбившаяся на хутора Смоленщина сопротивлялась коллективизации, Исаковский был уже сознательным городским жителем. И хотя внешне перепевал Есенина ("Я ж любил под этим небом чистым шум берез и мягкую траву. И за то отсталым коммунистом до сих пор в ячейке я слыву", - размер в размер: "Счастлив тем, что целовал я женщин, мял цветы, валялся на траве..."), по настроению это была иная песня. Исаковский старую деревню не жалел - не имел на то оснований. А отброшенная назад страна может повторять сегодня, будто из только что написанного: "И оттого из наших деревень, где нищета орудует безбожно, уходят все, кому уйти не лень, уходят все, кому уйти возможно"... 

Повернись история по-другому, мы могли бы получить большого русского поэта, который не посвящал бы стихов Ленину и Сталину (разве что государю-императору) - в силу беспомощной третьестепенности данных политических фигур. Кроме того, Михаилу Исакову, родившемуся в Крещение и читавшему при выпуске из сельской школы свое первое стихотворение "Святой", не пришлось бы всю жизнь притворяться атеистом - либо искренне считать себя таковым. Да что теперь мечтать в сослагательном наклонении... Все могло быть иначе. Слава Богу, что среди бесчисленных российских потерь поэт Михаил Исаковский не значится. Он у нас был. Он у нас есть.

Елена Ямпольская

Известия