Прозаики о положительном герое

Положительный герой, герой-образец, воплощение идеала и наглядное руководство «делать жизнь с кого» – одна из вечных проблем на пересечении художественной литературы и реальности.

Дискуссии об идеальном герое вздымаются и затухают волнообразно. Требования к литераторам и литературе создавать идеального героя, чтобы он воспитывал читателя и указывал ему путь, спорят с принципиально иным пониманием: литература – не учебник, и если она воспитывает, то не образцовыми прописями, а своим творческим миром. Сегодня дискуссия о герое опять на подъёме. Мы предложили прозаикам разных поколений и эстетических взглядов следующие вопросы:


1. Случалось ли вам в детстве, юности подражать положительному литературному герою, брать с него пример? Если да, то как это было?

2 . Существует ли для вас проблема положительного героя – в своём тексте и в чужом?


Идея опроса и предисловие – Елены ИВАНИЦКОЙ

На вопросы отвечают Анатолий КОРОЛЁВ, Александр ФЕДЕНКО, Леонид ЮЗЕФОВИЧ, Дмитрий БАВИЛЬСКИЙ, Ирина ЛУКЬЯНОВА, Елена ДОЛГОПЯТ, Анатолий КУРЧАТКИН, Анна БЕРДИЧЕВСКАЯ, Наталья КЛЮЧАРЁВА, Лев УСЫСКИН
____________



Анатолий КОРОЛЁВ (р. 1946): 

1. Да, действительно, в пору юности, когда молодой человек подвержен влияниям и чувствителен к голосам примера, я порой впадал в искушение сотворить образец для подражания. Но чаще находил в ту пору положительные примеры в кино, чем в литературе… помню эффект от фильма «Овод» (1955), где роль романтического бунтаря сыграл молодой Олег Стриженов. Мне десять лет, моё сердце стучит от восторга! Я как-то нелепо, но пытаюсь по-школярски подражать киногерою, хотя, если строго, этот персонаж был выдуман всё же писательницей Этель Лилиан Войнич, но парадокс, библиотечную книжицу я, кажется, даже не дочитал до конца, счёл слюнявой и скучной. Одним словом, вот полоса положительных лиц, которые оказали на меня влияние в школе: Овод, Растиньяк (да, да…) и Печорин. Герой нашего времени восхитил меня опытом покорения женских сердец, чем я в школьные годы как раз не обладал и мучился от застенчивости… Что-что, а советская школа умела внушить страх к половым различиям, каковые негласно считались диверсией и препятствием для учёбы. Отчасти назло школе я отдал дань увлечения героям Ремарка…

И всё же был один чисто литературный герой, который оказал на меня положительный пример – это Мартин Иден из одноимённого романа Джека Лондона. Этот роман стал настольной книгой моего взросления, с ней, можно сказать, я вышел в люди. Мне удалось закрыть глаза на тот факт, что герой дал слабину и в финале покончил с собой, до самоубийства его жизнь была примером истовой целеустремлённости. Думаю, что именно Мартин Иден приобщил меня к провинциальной мысли попробовать стать писателем… но это был последний персонаж, пущенный пулей образчика в сердце. После него моя душа захлопнулась.

2. Если же говорить о том, важен ли феномен «положительного героя» для меня в литературе вообще и, в частности, в собственном творчестве, – отвечаю: нет! На мой вкус, в тексте гораздо важнее отрицательный персонаж, для того, чтобы воспитать у читателя чувство подражания от противного; негодяй лучше научит честности, чем святоша… роль положительного героя в моих книгах отдана скорее стилю повествования, чем отдельному персонажу… играющий, переменчивый, интеллектуальный, парадоксальный, сомнамбулический язык романа – на мой взгляд – должен на каждой новой странице текста умножать мою свободу как автора и – одновременно! – увеличивать свободу читателя. Одним словом, мой «положительный герой» – это только манера письма.



Александр ФЕДЕНКО (р. 1977): 

1. Мои первые литературные герои – Незнайка и Ленин. Незнайка восхищал полнотой жизни, но не был положительным и этим восхищал ещё больше. А Ленин в фантазиях Бонч-Бруевича и Ульяновой-Елизаровой – наоборот – был настолько положительным, что моё детское желание «быть как Ленин» упиралось в недостижимость этой космической вершины. Я сделал первый шаг – достал деревянную линейку, сломал и пошёл признаваться. Признание и выбранный мной ленинский путь не вызвали восторга мамы, и я решил, что глубоко внутри, исключительно для самого себя, буду как Ленин, а по жизни лучше сойти за Незнайку.

Позже добавились Павка Корчагин и мушкетёры. Корчагин мучился и именно этим стоическим мучением вызывал восхищение. Как заманчиво «в случае чего» оказаться таким же, как он... Но доводить до этого не хотелось.

Пока Павка и его мир погружались в слепой мрак, мушкетёры пили, дрались, ходили по белошвейкам и постоянно спасали загнивающую монархию. Хотелось быть как они без всякого «в случае чего», а здесь и сейчас. Меня одолевали видения попавших в беду девушек, как буржуазных, так и социалистических наклонностей, ждущих срочного спасения во имя отечества. Спасение неминуемо настигало их самым неожиданным образом.

Потом оказалось, что мушкетёры тоже умирают. И совсем не так, как Корчагин. Думаю, именно в момент тихой смерти Атоса и был сделан решающий выбор, и желание «быть как Корчагин» оставило меня навсегда. Пафос стоического умирания потерял привлекательность.

Но с возрастом и другие порождённые литературой благородные одежды износились, обветшали. И от Незнайки, и от героев Дюма остался разве что вечный поиск неуловимого праздника жизни, а вовсе не героические эталоны.

2.Мне как читателю неинтересен «положительный герой», как его понимает большинство авторов, осознанно выписывающих его. Скажу больше: сугубо положительный персонаж в реалистической прозе мне противен. Привлекает живой герой, которого есть за что любить, вопреки всему остальному. И чем больше омут между «есть за что» и «вопреки всему», тем сильнее притяжение.

Уход в жанровую прозу, конечно, позволяет упрощать героя, делать плоским, компенсируя человеческую костыльность сюжетом, но соблазн этот опасный. Прямолинейное выписывание «протагониста-антагониста» убило больше молодых писателей, чем алкоголь и издательские жернова вместе взятые.

В то же время, художественный вымысел – это попытка рассказать правду о жизни посредством обмана. Поэтому никаких жёстких законов достоверного построения героя быть не может. Подчёркнутая недостоверность – такой же инструмент описания реальности, как документальный реализм. Нет запрета на экзальтированных, однобоких персонажей. Деконструкция, абсурдизм, сюрреализм, сатира немыслимы без них. Я и сам заглядываю туда. А вот желания писать «положительного героя» в качестве примера для подражания не испытываю нисколько.



Леонид ЮЗЕФОВИЧ (р. 1947): 

1. Нет, не случалось.

2. Положительный герой для меня проблемы не представляет. Проблему представляет герой резко отрицательный. Присутствие такого героя в тексте означает, что автор пошёл по соблазнительному, часто удобному, но в конечном счете малопродуктивному пути персонификации зла. 



Дмитрий БАВИЛЬСКИЙ (р. 1969): 

1-2. Положительный герой в искусстве невозможен, потому что восприятие у всех разное, а психология (то есть цепочки причинно-следственных связей) имеет собственную логику. Что русскому хорошо, то немцу смерть, кому-то апельсины, кому-то – свиной хрящик и, допустим, для меня положительность героя зависит не от его умильности и безусловных моральных качеств, но от реалистичности самого этого образа. Поэтому, к примеру, князя Мышкина положительным героем я назвать не могу – это образ-функция, набор свойств, символ, метафора (набор метафор) и аллегория, то самое «слабое звено», на несовершенство которого закрываешь глаза во имя восприятия целого.

Положительный герой – Иисус, Богоматерь, святые могут существовать только в религии, то есть в заранее заданной авторитетной данности, в буквальном смысле, спускающем оценки сверху. Эти оценки, во-первых, никак не зависят от психологии, потому что чудеса снимают вопрос о причинно-следственных связях (именно поэтому невозможен детектив на «святые темы», чем однажды остроумно воспользовался Борис Акунин в цикле о монахине Пелагее) и о психологии. Во-вторых, спущенные сверху (навязанные), они уравнивают всех в восприятии, объясняя, как же, собственно, следует относиться к Петру, Павлу или Февронии.

В-третьих, положительность оценки героя зависит от культурно-исторического контекста, который постоянно меняется. Спекулянты и барыги из времён позднего социализма неожиданно становятся, при переходе от коллективных (классовых) к индивидуалистическим установкам, самыми влиятельными и манкими моделями для поведения. Вот и советские святые Павка Корчагин или Павлик Морозов кажутся сегодня примером того, как ни в коем случае нельзя поступать с собой или с родными.



Ирина ЛУКЬЯНОВА (р. 1969): 

1. Как и многие мои коллеги, я была книжным ребёнком, который предпочитал книги прогулкам и общению с одноклассниками. Само собой, моя система ценностей формировалась под мощным влиянием прочитанных книг – и не всегда стыковалась с неписаными правилами поведения во дворе. Я думаю, что я в детстве производила странное впечатление, потому что класса до пятого, наверное, вела себя как обобщённый положительный герой среди обычных школьников из рабочего района на окраине большого города. Такой классический попаданец, который ничего не смыслит в том мире, куда он попал, и где его шпага совершенно бессильна против десятерых с палками. Ни к чему хорошему это не привело, но стало для меня хорошей школой выживания. Опять же, опыт положительных героев – драться до смерти, но не сдаваться, – тоже помог.

Не могу сказать, что я подражала кому-то конкретному, скорее, моим эталоном поведения был какой-то условный Идеальный Герой – смесь из сказочных принцев, странствующих рыцарей, знаменитых капитанов и великих революционеров. Ну и мушкетёров, может быть. (Задумалась и вдруг поняла, что принцессы и королевы меня интересовали исключительно с точки зрения «нарисовать такое красивое платье» – о том, чтобы когда-нибудь надеть такое платье, я даже не мечтала).

Как ни странно, некоторые максимы из усвоенных в детстве до сих пор актуальны. «Я не могу допустить, чтобы при мне торчали из рук гвозди и текла кровь. Я этого не хочу».

2. Наверное, мне не очень важно, чтобы чужой герой был положительным. Я большая девочка, я в состоянии вынести человеческую неидеальность и неположительность. И книжки читаю не для того, чтобы в них искать для себя ролевую модель (хотя чтение биографических материалов о великих русских писателях иногда такие ролевые модели ненавязчиво подкидывает – то для трудных житейских ситуаций, то для проживания сквозь тухлые времена).

Детям проедают уши тем, что книги учат, что это учебники жизни; надо видеть, как искривляется рожа писателя, который только что услышал от радостного библиотекаря, представляющего его деткам, что «его книга нас учит…»

Но как ни пытаются учителя литературы вводить школьное литературоведение, дети до поры до времени – пока не станут так называемыми квалифицированными читателями, а остаются читателями наивными – все равно пользуются книгой если не как учебником, то уж точно как задачником. И предпочитают обсуждать не «образ автора в «Евгении Онегине»», а «почему Татьяна и Евгений не борются за своё счастье».

Я, в общем, и сама остаюсь в какой-то мере наивным читателем и наивным кинозрителем – скорее сопереживающим, чем анализирующим; мне уже даже не стыдно в этом признаться. Я вот триллеры, к примеру, не люблю, потому что уж очень страшно, а я не люблю так сильно бояться, это мешает мне думать.

Для меня важно не столько «с кого и в чем брать пример», сколько – чему радоваться и ужасаться, над чем плакать и хохотать; мне интересно, какая сложится задача, как её будет решать герой и автор, как решила бы я сама, почему автор решает её так, а не иначе. Это же, вероятно, важно и в своих книгах. Важно, чтобы герой был живой (если у автора есть такая цель, и я не о романах из жизни привидений – скорее, о романах из жизни идей).



Елена ДОЛГОПЯТ (р. 1963): 

1. Наверное, самым положительным героем детства был Тимур. Я любила эту повесть. Сейчас отчего-то вспоминается мотоцикл, слепящая фара, испачканный лоб, сарай, верёвки, заросли. Герой был хорошим, но его принимали за плохого. Из-за этого несовпадения, смещения, он становился живым. Мы все в школе были тимуровцы; я помню старушку, бабу Феню, она жила в деревянном бараке недалеко от станции, кто-то из нас, пятиклассников, заметил её с сумкой и помог донести. Мы взяли над ней шефство. Что-то ей помогали с уборкой, с готовкой. Помню печку в её комнате и огонь. И уже много после, когда приезжала в Муром и шла от станции, смотрела на её дом. Но не заходила, её уже не было. Овод тоже положительный герой. И его принимали не за того. Опять несовпадение и сдвиг.

Но самыми любимыми героями были не они. Атос. Том Сойер и Гекльберри Финн. Атос, конечно, положительный, но не потому, что стоит на правой стороне. Те, с кем они, мушкетеры, дерутся, тоже люди вполне положительные. Люди чести. Отрицательные в «Мушкетерах» – бесчестные. Беспринципные. Атос – невольник чести. Неверное. Том и Гек тоже, кстати, люди чести. У них свой мальчишеский кодекс.

2. В моих текстах, как мне кажется, герои не положительные (не отличники) и не отрицательные (не двоечники), они все, наверное, троечники. То есть самые обычные люди. Обыватели. Возможно, в каких-то обстоятельствах они могли бы стать злодеями. Но таких обстоятельств им не выпадает. Они идут по середине дороги, не по краю.

Так мне сейчас кажется.



Анатолий КУРЧАТКИН (р. 1944): 

1. Беда в том, что я никогда – представьте, и в детстве тоже, разве что интуитивно – не был сторонником этого термина – положительный герой. Капитан Немо, скажем, он положительный герой? Или Жульен Сорель? Просто для примера. Ни о том, ни о другом такого не скажешь, что они образцы для подражания. Но их любишь. И для меня вот это главное: любишь ли ты героя. Любишь – значит, он положительный. Но только совсем не в том смысле, который подразумевается этим литературоведческим термином. А Павка Корчагин, согласно этой терминологии, – положительный герой, но вот странно, любви к нему не испытываешь. И причина того элементарна: автор уж очень, буквально силком заставляет меня любить, любить своего героя. А что – тому противишься непроизвольно, и чем сильнее тебя заставляют – тем сильнее противишься. Так что нет, какие угодно я испытывал чувства к герою, но желания брать с него пример не возникало. Всегда, даже и в детстве (чего, конечно, тогда не осознавал), я воспринимал литературу как явление эстетическое. А как вторую реальность, из чего могло бы проистечь желание подражать и тому подобное, – нет, никогда.

2. В собственном тексте проблемы положительного героя для меня не существует. Я никогда не ставил себе задачи написать такого героя (почему – это ясно, мне кажется, из ответа на первый вопрос), но вот герой, который в предложенных ему жизнью обстоятельствах стремился бы в большей или меньшей мере быть соразмерным личности, воплощающей в своих поступках соответствие Моисеевым заповедям и завету Иисуса Христа, – такой герой был мне всегда близок. Другое дело, что я никогда не конструировал его, а писал обычного, оступающегося грешного человека – ну, хотя бы потому, что святых, к сожалению, в своей жизни не встречал. И когда встречаю в произведениях других писателей таких сконструированных героев, то испытываю чувство неловкости и фальши. При том, что подчас это хорошие писатели.



Анна БЕРДИЧЕВСКАЯ (р. 1948): 

1. Уже довольно давно (с мятежной юности) я думаю, что в литературе не было и нет «положительного героя». И в устном народном творчестве (насколько я его знаю) тоже нет. Устное-народное – с точки зрения моральных оценок – вообще творчество крайне противоречивое и непростое, то есть совсем ЖИВОЕ… А в жизни – «не по хорошу мил, а по милу хорош». Емели, Иванушки-дураки, русские богатыри… Их никак нельзя назвать канонически положительными героями. Правда, с женщинами в русских сказках дела обстоят лучше, там порядку больше, и устои моральные крепче. А сказки братьев Гримм и Шарля Перо, вышедшие все из фольклора!.. – там вообще ужас что творится. И тоже, только женщины иногда ведут себя безупречно. Как Белоснежка или Эльза, сестра принцев-лебедей…

Единственный потрясший литературный герой, буквально испепеливший меня в детстве, был Данко с его пламенным сердцем. Я сейчас не поленилась, заглянула в Гугл, нашла рассказ Горького «Старуха Изергиль», перечитала легенду про Данко. Хорошо и коротко написано, и рассказывает слепая старуха, то есть это тоже, вроде бы, народное творчество. Кроме того, совершенно неизвестно, каким был Данко ДО ТОГО, как повел свой народ к свободе, сидел ли он сиднем 33 года, хитрил ли когда, врал ли?.. Он родился в момент крайней в герое необходимости и стал безупречным героем. Ну и погиб. Чисто!..

Ещё положительные герои бывают в песне. Но положительность и героизм, в случае песни, сидят непременно в музыке! Благоговение наше происходит от ее созвучия с духом времени… и только в некоторой степени – и от, независимой от морали и сюжета, силы стиха. Литературная же канва положительного героя в песне сводится к констатации подвига… И чем более это канва «не проработана», тем лучше!..

2. Что касается моих мучений в творческом процессе, я никогда особенно не задумывалась о положительности и отрицательности моих героев. По мне, с них станет и просто быть обаятельными, интересными, бездонными, т.е., прежде всего, ЖИВЫМИ. Со своими противоречиями, комплексами и скелетами в шкафу. Проблема пару раз возникала не с «положительными», но с главными героями, достаточно ли они – главные?.. Иногда, невольно подтверждая свою главность, они по собственной воле совершали подвиг и становились на некоторое время положительными…

Но всё это о мужчинах. Женщины у меня все положительные… за исключением редких стерв, дур и несчастных психопаток… которые всё равно каким-то образом оказывались положительными. Да, ещё хамки! Вот они точно в положительные героини не пробивались. Но их в моих писаниях и трёх не наберется.

Вдруг вспомнила, каких я всё же признаю положительных литературных героев, люблю их и уважаю. Таких, как Дерсу Узала. Или Стоунер у Джона Уильямса… В общем, найдется, найдется все же в литературе несколько нормальных, живых и вполне негероических героев. Они большая редкость, как и большая ценность.



Наталья КЛЮЧАРЁВА (р. 1981): 

1-2. Лет в 13 пыталась брать пример с князя Мышкина и Алёши Карамазова: всех любить, всех мирить. Без особого успеха, конечно. Но хорошо помню то просветлённое внутреннее состояние, которое рождалось от контакта с этими образами.

Проблема положительного героя в том, что в него не верят. Разве что в 13 лет. А дальше уже включается «знание жизни», говорящее, что «так не бывает». Положительный герой – самый трудный персонаж для писателя. Трудно сделать его правдоподобным, даже если списываешь с реального человека. Правдоподобны только всякие гады, к сожалению. А про них и писать не хочется.



Лев УСЫСКИН (р. 1965):

1. Трудно сказать. Помню, меня привлекали не столько конкретные положительные герои, сколько сама атмосфера, в которой они находились, серьёзные, правильные проблемы, которые они решали, содержательные разговоры, которые они вели друг с другом. То есть для меня эти герои являлись отражением одновременно жажды взрослости и жажды свободы – что, впрочем, одно и то же, наверное. Отсюда мая тинэйджерская любовь к Стивенсону, а позднее, когда подрос – к Стейнбеку и Сэлинджеру. С Сэлинджером вообще забавно: я впервые прочел Catcher in the Rye в 18 лет, то есть будучи двумя годами старше главного героя. Тем не менее, мне он показался не то что сверстником, а прямо-таки человеком, взрослее меня. Все-таки советская жизнь сильно обедняла экзистенциальный опыт. Это потом, перечитывая книгу некоторое количество лет спустя, я поймал себя на том, что смотрю на Холдена как на милого подростка, погружённого именно что в подростковые проблемы.

2. Проблема положительного героя? Ну, я не вижу тут проблемы. Но есть ряд любопытных наблюдений. Скажем, когда я читал «Анну Каренину», с удивлением поймал себя на том, что мои симпатии-антипатии к героям романа разительно отличаются от очевидных авторских. Скажем, мне, в целом, симпатичен Каренин, он понятен, вызывает сочувствие. Кажется, я сочувствовал и Вронскому. А вот Левин вызвал у меня совершенно явную неприязнь до брезгливости – со всеми его духовными метаниями и исканиями. Что до собственных произведений – то тут обнаруживаешь свои чувства к герою лишь задним числом. И это забавно потом анализировать именно как способ что-то узнать о себе – уже к литературе отношения не имеющее. Единственный раз, когда я попытался намеренно сделать одних героев положительными, других отрицательными – это при написании сказочного романа для детей «Необычайные похождения с белым котом». Не уверен, что эту задачу я выполнил – злодеи как-то поневоле стали вызывать у меня самого сочувствие, а их оппоненты – ироническую насмешку. В общем, лучше не рассуждать в таких категориях: положительный\отрицательный герой.

Автор
Идея опроса и предисловие – Елены ИВАНИЦКОЙ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе