В России пандемия, мы в самоизоляции, политологи и культурологи уверяют, что впереди большие изменения — наверное, они не обойдут и кино.
Карен Шахназаров. Фото: Андрей Никеричев / АГН Москва.
Директор «Мосфильма», известный отечественный кинорежиссер Карен Шахназаров на своем профессиональном веку видел много перемен. Премию Ленинского комсомола, свою первую большую кинонаграду, он получил в 1986-м, Госпремию РСФСР — в 1988-м, а в кризисном 1998-м возглавил «Мосфильм». На его глазах исчез советский кинематограф, в котором он был на редкость успешен, он же создавал новое, постсоветское кино. Что ждет нас в будущем, что из прежнего опыта стоит взять туда, а что лучше оставить в прошлом?
— Карен Георгиевич, те, кто жил при СССР, вспоминают его по фильмам — кажется, что они в значительной степени сформировали людей. В советском кинематографе в самом деле был важный жизнестроительный посыл?
— У «Мосфильма» большая коллекция советских фильмов, мы их показываем в интернете, и я вижу, что они очень востребованы в мире. Вот цифры просмотров на «Ютубе» по нашему Киноцентру: на прошлой неделе их было около 13 миллионов. В первую очередь Россия, затем Украина, Казахстан, но вот США — 238 тысяч просмотров, Германия — 279 тысяч, Вьетнам —130 тысяч, Израиль и Индия — почти 100 тысяч, Турция — 75 тысяч, Италия — 75 тысяч, Великобритания — 66 тысяч, Индонезия — 62 тысячи, Испания — 60 тысяч, Франция — почти 60 тысяч. Филиппины... Значит, то, что мы делали при СССР, нужно людям и имеет некий универсальный смысл. В чем же тут дело?
Не стоит фетишизировать советский кинематограф, в нем была масса плохих фильмов. Но сила советского кино заключалась в том, что у него имелись конкретная идея, важная задача. Девизом Московского кинофестиваля не случайно стали слова «за гуманизм киноискусства». Этот слоган был производным от общей задачи, которую советская идеология ставила перед культурой, — та была ей нужна, чтобы создать нового человека. Кино должно было воспитывать зрителя, делать его лучше. В конце концов, кино это стало соприродно. Знаете, какой профессиональный принцип был у моего учителя Георгия Данелии? Он говорил: «Кино должно быть добрым». Его слова определяли сущность советской кинематографии. И зритель это чувствовал, ему был близок внутренний посыл советского кино.
Не надо думать, что советские кинорежиссеры сидели и думали, как сделать зрителя лучше. Но когда тебя этому с детства учат и постоянно об этом говорят, когда этим пропитан воздух, в голове кое-что откладывается. В результате советский гуманизм проникал в ткань произведений даже тех авторов, кто не ставил перед собой таких задач. Парадокс состоял в том, что они могли быть антисоветски настроены, но при этом оставались советскими художниками. Тут заключается принципиальная разница между тем, что было тогда, и тем, что мы имеем сейчас. У советского кино была важная, близкая людям задача. А у постсоветского ее нет. Я никогда не был идеологически ангажирован, при СССР у меня были и музыкальные картины, но этот внутренний посыл жил и во мне. И молодой Никита Михалков идеологических картин не снимал, но его работы полны гуманизма.
Как ни странно, но в этом отношении советская идеология продолжала традиции русской классической культуры, краеугольным камнем которой была любовь к человеку. А сейчас стоит задача удивить и заработать, но и последнее советскому кино удавалось лучше. Идеалистическая вроде бы цель делала его коммерчески успешным. Современное российское кино очень хочет заработать, но не может, в отличие от советского оно полностью нерентабельно. В пандемию закрылись кинотеатры. Кино, особенно современного российского, не стало. У вас есть ощущение, что мы что-то потеряли?
— Лично у меня такого ощущения нет.
— Вот же удивительное дело! Я у своих детей спрашиваю, у другой молодежи, у тех, кто вне любой идеологии. Не нужно им кино. Нет его — и хрен с ним. Нет релизов, нет премьер — и не надо. Кино осталось в интернете, в основном советское или зарубежное, американское. А современное российское кино не нужно и на «Ютубе», и никакой трагедии тут нет, без него можно отлично жить. Из этого можно сделать вывод, что от нашего нынешнего кино ничего и не ждут, что оно ничего не может сказать людям, что их проблемы прошли мимо него. Поэтому его исчезновение осталось незамеченным. У нашего современника нет ощущения, что он что-то недополучает без новых картин. Я думаю, что для советского зрителя это было бы более существенно. Советский человек новое кино ждал, оно давало ему важные вещи. Так было даже во время войны. Эпидемия показала, какое место современное кино занимает в жизни зрителя. Получается, никакого.
Я не знаю, когда откроют кинотеатры, видимо, это произойдет нескоро. Для прокатчиков это экономически плохо. Но не для российского кино в целом, потому что оно не живет за счет кинотеатров. Это, скорее, для американского кинематографа проблема, деньги у нас в основном собирает Голливуд.
— Возможно ли возрождение или наше кино мертво? Может быть, пандемия станет отправной точкой для движения вверх — что-то умрет, а что-то и родится?
— Трудно сказать. Вообще говоря, у меня от будущего ощущения очень тяжелые. Сейчас такой голод на сценарии, а я вижу, что ухватиться не за что. Современная драматургия о жизни говорить не умеет. Видимо, за последние тридцать лет выросло ну очень специфическое поколение творческих людей, я и не знаю, чего от него можно ждать. У истории бывают провалы, возможно, в одном из них мы и находимся. Остается надеяться на будущее, но ведь парадокс еще и в том, что советское кино гораздо больше зависело от зрителя, чем современное российское.
— Почему?
— Советская система киноиндустрии была далеко не так примитивна, как это изображают сейчас. Мы зарабатывали от количества зрителей. Это начиналось с порога окупаемости, от 17 миллионов просмотров, а сейчас и миллион считается огромным успехом! С каждого следующего миллиона после первых 17 ты получал дополнительный доход. За картину ты получал зарплату и гонорар, в зависимости от того, какую категорию ей дали, а потом платили с каждого миллиона после порога окупаемости. И это были очень большие деньги.
Выступавшее в качестве продюсера государство заботилось об идеологической составляющей фильмов, а второй важнейшей установкой было то, что мы должны делать кино для зрителя. Сейчас я часто слышу: «При СССР вы делали фильмы на народные деньги!». А на самом деле, после того, как Госкино утверждало сценарий, студия брала кредит на постановку фильма. Если Госкино не принимало фильм, то у студии были большие проблемы. Разориться бы ей не дали, но премии лишались все, начиная с руководства. Индустрия советского кино не была нерыночной, она была устроена сложнее, чем сейчас представляется. Студии отрабатывали средства, на которые делалось кино.
— Чего от сегодняшнего кино ждут люди, что должно появиться? Комедии, мелодрамы, социальные драмы?
— С точки зрения жанров, кино может быть самое разное. Сила советского кино заключалась в том, что оно было талантливым во всех своих проявлениях. Вот фильмы Гайдая и Володи Меньшова — они были очень зрительскими, но при этом оставались настоящими художественными произведениями, и зритель это чувствовал. Было не слишком зрительское кино Тарковского — он занимал свое важное место и имел свою публику. Было кино Никиты Михалкова, Андрона Кончаловского, Элема Климова, Ларисы Шепитько...
Когда в середине семидесятых я пришел на «Мосфильм», там работали Гайдай, Рязанов, Тарковский, Михалков, Андрон Кончаловский, Шепитько, Алов и Наумов, Лотяну, Соловьев, Григорий Наумович Чухрай, Марлен Хуциев, пришли Шукшин и Коля Губенко. Тогда на «Мосфильме» был и Марк Захаров. И это только одна киностудия — вот вы найдите сейчас во всем российском кино такого масштаба людей!
Я не перечислил тех, кто считался вторым эшелоном, таких режиссеров, как Юрий Чулюкин («Девчата»), Женя Карелов («Служили два товарища»). А был еще «Ленфильм», где числились великий Венгеров, Герман, Адамович, Козинцев. На «Мосфильме» были режиссерские «сливки», потому что это была самая большая студия, но и на любой другой работали исключительно одаренные люди. Мэтры участвовали в худсоветах, обсуждали картины, давали советы, ругали, откровенные разговоры вели... Это был настоящий творческий бульон. Молодого режиссера сама среда воспитывала.
— В семидесятые годы в популярнейшей тогда «Литературной газете» была рубрика «Если бы директором был я». Что бы вы делали, если бы вас назначили всероссийским кинодиректором и поставили перед вами задачу возрождения кино?
— Я директор «Мосфильма», и в советское время в гораздо большей степени принимал бы участие в формировании кинематографа как явления. Но сейчас другая ситуация. При СССР государство передавало деньги студиям, и на них создавались творческие коллективы, которые делали кино. От директора киностудии действительно многое зависело. Сегодня это не так, мы не получаем бюджетные средства и в гораздо большей степени работаем как кинофабрика. Свои картины мы делаем, но, конечно, далеко не в той степени, как в советское время. А если бы мне была поручена организация киноиндустрии в целом...
Проблема нашего кинематографа в том, что из советской системы он ушел, а в никакой другой так и не укоренился. Наше кино оказалось между двух стульев, а это, на мой взгляд, самая неудобная позиция. Отсюда все наши проблемы. Либо надо переходить на чисто рыночную систему, сокращать господдержку, возможно, оставив ее для молодых кинематографистов, а все остальное отдать на волю рынка. Будет сложно, но, наверное, это может сработать. Срабатывает же эта система в Америке, во Франции, в других странах. Во Франции господдержка минимальная, там рыночная киноэкономика, тем не менее они делают по 400 фильмов в год, и многие из них, прямо скажем, неплохи. Либо надо возвращаться в советскую систему.
Сегодня у нас государство фактически продюсер. Этот продюсер не принимает участия в формировании репертуаров и зрительских вкусов. На мой взгляд, так не может быть. Советское государство было продюсером и при этом формировало творческую линию. Да, были перегибы, мы с этим часто сталкивались. То нам этого не дают делать, то за другое ругают. Но кино-то было.
А сейчас исчезли редакторы. В советском кино была тщательнейшая работа с редактурой. Сценарии по три-четыре-пять-шесть раз переписывались. Сейчас думают, что картины становились «полочными» только по причине идеологии. Таких фильмов на самом деле было меньшинство. В основном картины не принимались по причине низкого художественного уровня. Да, «Комиссар» лежал много лет, «Агония» лежала лет десять (но при этом они были выпущены в советское время). Была политическая цензура, но в основном претензии были связаны с непрофессионализмом фильмов, которые потом ложились на «полку». Редактура очень следила за художественным уровнем, девяносто процентов того, что она делала, было творческой работой со сценариями. В этом смысле советская система была очень похожа на то, что делают в Голливуде. А у нас сегодня со сценариями практически никакой работы не ведется.
— А как же вечный стон сценариста: «Я написал, а продюсер изменил. А потом изменил режиссер, и в результате это вообще не я...»
— Это, скорее, телевизионная история. Там, действительно, со сценариями работают. На телевидении в роли продюсера выступает канал, и у них все достаточно жестко. А мне приносят сценарий, я его отвергаю, говорю: «Надо поработать еще». Сценаристы дорабатывать не хотят, и где-то через год этот сценарий уже выходит в фильме.
С другой стороны, в советском кино на сценаристов тратили деньги, а сейчас этого нет. Человек приходил на студию, делал заявку, и, если та была интересной, ему сразу выплачивали аванс. Из десяти проектов получалось два, по восьми деньги просто списывались. А сейчас сценарист должен либо писать на свой страх и риск, потому что продюсер не хочет финансировать сценарий, если у него нет возможностей получить деньги через кинофонд или Министерство культуры. Либо он вообще не хочет работать.
— Сценариста можно понять — кто захочет работать без денег, тем более, в таком рискованном деле...
— В принципе, да. Но все равно главный вопрос в том, что надо либо переходить в абсолютно рыночную модель, и это повлечет за собой немалые сложности, а многое и погибнет... Либо надо возвращаться к советской системе и воссоздавать аналог Госкино, с редактурой и госрегулированием.
— Но вы же сами сказали, что сила советского кинематографа была не только в Госкино, но и в гуманистической идее. Можно, наверное, воссоздать Госкино, а вот идею воссоздать сложно.
— Идеи нет, это правильно. Наше общество до сих пор находится в некоей развилке, стоит враскоряку. В нас очень много осталось от советской идеи, и я вижу, что со временем она становится все более и более популярной. С другой стороны, в 1991-м мы от этой идеи отказались. Попытались стать частью Запада — не получилось... Но стали большими индивидуалистами, и это сохраняется. В результате мы имеем самое плохое – у нас нет ни западной идеи, ни той идеи, которая, как мне кажется, присуща нам органически. Повторяю: на мой взгляд, в советской идее жила русская классическая традиция. Я не беру экономические реалии, я говорю об идеалах.
Я вижу, как воспитывается нынешняя киномолодежь. Они довольно неумело пытаются повторять западные приемы и клише, но у них не выходит, никакой своей мысли за этим не стоит. Результат вторичен, это относится даже к тем из них, кто время от времени что-то получает на фестивалях. Модель, в которой мы воспитывались, разрушена, и у них нет внутреннего багажа, нет точки опоры. Собственный взгляд, как ни странно, до сих пор присущ вышедшим из советского кино ветеранам. То, что сейчас делают Никита Михалков или Андрон Кончаловский, интересно смотреть.
— Что-то в это ситуации все-таки обнадеживает?
— То, чего мы добились с точки зрения технологии, конечно, на голову выше советского кино. Это безусловное достижение, советское кино имело большие технологические проблемы. Если уж говорить про «Мосфильм», то мы, я считаю, создали первоклассную студию, которая технологически не уступает никому в мире. Это важно, потому что кино на 50 процентов состоит из идей, а на 50 — из технологий. Без качественной технологической базы современное кино никто смотреть не будет. Вот если бы найти возможность наполнить это душой, идеями правильными, тогда, может быть, впереди был бы какой-то подъем.