Фото: ИЗВЕСТИЯ/Алексей Голенищев
— Фильмы, получившие деньги Минкультуры, проходят под грифом «Экспериментальное и авторское кино». Что позволяет назвать ваш фильм о Первой мировой войне таковым?
— Если под авторским кино понимать кино не для всех, то мой фильм, надеюсь, будет все-таки «для всех». И он будет авторским — если говорить об авторском, индивидуальном взгляде на историю. «Батальон смерти» подпадает под разные категории — это и историческое кино, и патриотическое.
— Что вы вкладываете в понятие «патриотическое кино»?
— Об этом долго можно говорить. В первую очередь, наверное, это кино, которое не обгаживает государство и народ, делает акцент на успехах и победах народа. Я не говорю, что оно обязательно должно восхвалять, может быть и критика. Но в основе такого кино должны лежать, по-моему, любовь и уважение к народу.
— В последнее время в русском кино появилась ура-патриотическая линия — где «любовь к народу» сопряжена с весьма плоскими смыслами и шаблонными персонажами.
— В «Батальоне смерти» помимо «Вперед, за Родину!» будет про ошибки, конфликты, про человеческие отношения, в конце концов. Патриотическое кино — это не значит все время кричать ура. Знаете, почему женское войско, о котором мы снимаем, называлось «батальон смерти»? Каждая из женщин давала клятву, что готова беззаветно отдать жизнь за Родину. И все они были добровольцами — от княгинь до крестьянок. Их никто не заставлял, все сами пошли на неминуемую смерть. Сама история такова, что, по-моему, нужно постараться, чтобы сделать ее шаблонной.
— Ставя фильм о войне, на кого из режиссеров вы ориентируетесь? Кто для вас авторитет в этом жанре?
— Я ищу свой подход. Готовясь к съемкам, посмотрел немало картин о Первой мировой и войнах начала XX века и могу назвать три десятка режиссеров, представляющих для меня авторитет. Но, если хотите, мерилом выразительности боевых сцен для меня является Ридли Скотт.
— Российский кинематограф долго обходился без питчинга, многие не знали, что это такое. Появившись не так давно, он стремительно сделался популярным. Как вы объясняете этот процесс?
— Питчинги молодых кинематографистов проводятся на «Кинотавре» все-таки уже несколько лет, и новое поколение знает, что это такое. Это, в сущности, — защита проекта. Другое дело, что к питчингу не прибегали официальные структуры типа Министерства культуры, которые занимаются распределением бюджета в области кино. Но в последнее время эти структуры искали какие-то новые формы для распределения финансов. Не могу сказать, что схема питчинга — правильная на все сто. Но устроить публичные слушания защиты проекта значит сделать большой шаг вперед.
— А что дает эта публичность — в сравнении с тем, когда принятие решений по распределению средств было закрытым?
— Уточним, что результаты этого распределения никогда не были секретом от общественности. Питчинг — не для того, чтобы кто-то узнал о решении комиссии. Это шаг к более или менее справедливому решению относительно выделения бюджета.
— Общественность, включая критиков и журналистов, во многом не посчитала решения министерства справедливым — например, в отношении Александра Миндадзе.
— У критиков и журналистов свой взгляд, у большинства практиков он, думаю, иной. Я говорю сейчас не конкретно о ситуации с Миндадзе, а в общем. Кинокритики, как правило, радеют за авторское некоммерческое кино, а многие практики — за массовое. В данном случае я на стороне практиков.
Не подумайте, что я против артхауса. Просто надо понимать, что если у нас не будет мейнстрима, то и артхаус не будет развиваться: у нашего кино не будет средств. Во всем мире некоммерческие фильмы не стоят больших денег. Вспомним Альмодовара: его картины по большей части камерные, звезды снимаются за низкие гонорары. А в России на авторские проекты известных режиссеров уходит целое состояние. С точки зрения кинобизнеса это совершенно неправильная ситуация.
Мне кажется, разумнее давать государственные деньги фильмам, которые будет смотреть широкий зритель. Чтобы он поверил нашему кино, полюбил его и вернулся в кинотеатры. И когда «смотрибельное» кино укрепится в своих позициях, тогда можно выделять бюджет и на авторское кино — в форме квот. Также я выступаю за отдельные квоты лучшему дебюту и детскому кино, с которым в нашей стране огромные проблемы.
— Насколько отчетливы приоритеты, исходя из которых в рамках питчинга распределяются деньги?
— Мне сложно говорить, поскольку, к счастью, я сейчас выступаю не как чиновник, а как режиссер. Наверное, что-то сформулировано, что-то размыто. Этот процесс не может быть слишком быстрым.
— Кто платит — тот и заказывает музыку. Финансовое участие государства в создании фильма, должно быть, в той или иной мере оказывает идеологическое воздействие?
— Никто никаких идеологических рамок мне не ставил. Давайте возьмем такой пример. Вот пришел некий богатый инвестор и заказал кино про Первую мировую, сказав, что это должно быть так-то и так. Мы же обязаны выполнить его пожелание, верно? А если этим заказчиком выступает государство? Что плохого в том, чтобы последовать его предпочтению? Сколько голливудских картин заказано Пентагоном, и никого это не смущает.
Евгений Авраменко
Известия