Сергей Бодров: “Я верю в судьбу”

   Он любит простые слова и вещи. В нем нет фальши. Он редкий для нашего кино человек. Пожалуй, он один такой. Свободный во всем — высказываниях, поступках, картинах. Для него нет условностей. И он со всеми, выбранными им для общения, — равен. В нем нет позы. Наверное, он был таким не всегда. Я знаю его четыре года, и за это время он не перестает удивлять — естественностью реакции на все происходящее. Сергей Бодров. Через черточку — старший. Нет младшего. Но он навсегда с этой черточкой, с этим грузом — старший.

Он только что закончил снимать фильм о молодых годах Чингисхана — “Монгол”, теперь сидит днями и ночами над монтажом в Лос-Анджелесе со специалистом, который монтировал “Матрицы”, — Бодров работает только с лучшими. И вот — вырвался на неделю в Москву.

“Я — подсевший на Китай человек”
     — Принесите чайничек с чистой мятой, пожалуйста, — это он официанту в ресторане, где мы встретились. — Здесь нет чая, на который я подсел в Китае, — настоящий, зеленый, Те Гуанинь, поэтому прошу мяту, — поясняет Сергей Владимирович уже мне. — Я тут читал интервью с Пелевиным и узнал, что и он пьет такой чай — тоже подсевший на Китай человек. Когда правильно делаешь, то это медитация: нюхаешь, пробуешь, закрываешь глаза. И вводит в совершенно иное состояние. Медленнее, но больше, чем кофе, тонизирует...
     — У вас было время на чайные церемонии?
     — Раз в неделю мы устраивали выходной. А сейчас я вожу с собой маленький чайничек, чашечку, заварочку...
     — Значит, вы тоже подсевший на Китай человек?
     — Подсевший, подсевший. Китай меня всегда интересовал. Будущее за ними — точно. Детям надо учить китайский язык.
     Я родился рядом — на реке Уссури. И всегда хотел туда поехать. Но туристом я не езжу — у меня на это нет времени. А тут — работа, и было очень интересно.
     — До дома не доехали?
     — Нет. Надо было границу пересекать. Я очень хочу домой съездить. На следующий год — обязательно. Там могилы дедушки, бабушки, которые меня вырастили. Хотя, наверное, все изменилось.
     — Значит, домой — все-таки на реку Уссури? Не Лос-Анджелес, не Москва? А как же дом в Америке — в местах, где указал Кастанеда, — на границе с Мексикой?
     — Лос-Анджелес никогда и не был домом — так, место работы. Сейчас дом — там, в Аризоне, — место удивительное, и становится все лучше и лучше, как и предсказывал Кастанеда. Но я там бываю все реже и реже — две-три недели в году, отдохнуть-забыться, больше не получается: работа...
     Река Уссури — это детство, я там жил до 12 лет. Дома нашего уже нет. Но у меня остались замечательные воспоминания, которые мне помогли очень в жизни. Там рай был.
     — А где те четыре ружья, что были у вас в доме? Они вам пригодились?
     — Одно сохранилось. Но я из него не стреляю.

“Я думаю, Чингисхан нас бы не осудил”
     — Как вы решились на фильм о Чингисхане?
     — Сначала мы поехали в Монголию. С двумя близкими людьми — это Даши Намдаков и Гука Омарова. (Школьницей Гульшад Омарова снялась у Сергея Бодрова-старшего в его дебютной картине “Сладкий сок внутри травы” (1984), через год — в его “Непрофессионалах”. Потом они вместе придумали историю “Сестер”, режиссером которых стал Сергей Бодров-младший. А еще через пять лет Гука сняла “Шиzу”, где Бодров был продюсером. — Е.А.) Даши — наш художник. Он — скульптор известный. Он это все знает, все чувствует, потрясающе талантливый человек. Он бурят, но сам себя иногда называет монголом. А с Гукой у нас была такая договоренность: сначала я ей с “Шиzой” помогаю, потом она мне с “Монголом” — занималась поиском актеров.
     Так вот, когда берешься за такое дело, надо вести себя очень прилично и, конечно, идти к главному шаману. Он разрешил: “Многие хотели картину снимать — и американцы, и кто-то еще, ни у кого не вышло, и только вы пришли ко мне — правильно сделали”. Потом обратились к ламе: Монголия же — буддийская страна. И ходили в буддийские места, как положено, с подношениями: барана резали, варили, лама проводил церемонию. Все равно было непросто снимать, но если б не пошли, думаю, было б гораздо хуже.
     И к сценарию мы с Арифом Алиевым очень серьезно отнеслись. Меня лично очень вдохновил Гумилев — его догадки, предположения. А для монголов Чингисхан — бог, отец. Люди верят в его второе пришествие, что придет и всем воздаст по заслугам. Я думаю, ни у одной нации нет такого влияния на нее человека, который умер почти 800 лет назад.
     — И что бы он сказал, если б воскрес и увидел ваш фильм?
     — Чингисхан был очень терпимым человеком. И в религиозном плане, кстати, тоже — никого не заставлял отрекаться или принимать другую веру... А смотреть про себя картину всегда странно. Но я думаю, он бы не осудил. (Улыбается.)
     — Далай-лама говорит про три яда, где первый — страстное желание. Вы считаете, что надо следовать традициям и правилам тех, к кому пришел. Но как снимать кино с холодной головой?
     — Конечно, надо отнестись с уважением к этим людям, к их культуре, к их религии. И своя режиссерская позиция должна быть, как и страсть к делу. Поэтому в деле я был очень жесткий. В самой Монголии, кстати, мы не стали снимать, потому что с монголами не нашли общий язык. Зато после того, как закончили, из Монголии раздался звонок — президент захотел с нами встретиться. Когда мы приехали, я ему показал фотографии, кусочки съемок — а у нас потрясающие монгольские дети снимались, главная героиня — студентка факультета журналистики из Монголии, да и президент Монголии окончил Литературный институт в Москве, у него замечательный русский язык (лучший пушкинист в Монголии. — Е.А.), — и он все понял. В разговоре кто-то из монголов сказал: “Чего-то не хватает — степей, зелени, травы монгольской”. Президент говорит: “Какая трава? У мальчика отец умирает. Конечно, там пыль должна быть, песок — библейское начало”. Меня это очень порадовало. Я уверен, что когда искренне что-то делаешь, всегда все налаживается и находишь общий язык.
     — И все другие картины вы снимали со страстным желанием?
     — Иногда есть страсть, иногда — азарт. А это не одно и то же. На “Кочевнике” был азарт. На каких-то других — мол, я это не делал, я хочу попробовать. Никогда не было расчета.
     — “Давай сделаем это по-быстрому” — тоже азарт?
     — Безусловно. Еще какой. Я получил от этой картины огромное удовольствие — снял ее быстро, в сжатые сроки. Я вообще считаю, что она вышла очень приличная.
     — Вы говорили, в “Давай сделаем это по-быстрому” вас заинтересовала сама тема: что ты будешь делать 24 часа, если знаешь, что они — последние? А на себя вы примеряли эту ситуацию?
     — Когда снимал, не думал про себя — думал, как это снять. Иногда — да, я примеряю на себя истории, которые снимаю. Но в данном случае — нет. Если спросить меня сейчас, то я приблизительно знаю, что я буду делать. Главное, я буду абсолютно спокоен — я не боюсь этого. Раньше — да, боялся. Теперь — нет.
     — А вы узнавали свою судьбу?
     — Когда-то какие-то гадалки предсказывали. Не помню всего, но предсказывали долгую жизнь.

“Мужикам надо объяснять правила игры”
     — Жалко, что почти незаметно тогда, четыре года назад, прошел ваш “Медвежий поцелуй”. Хотя отклики простых зрителей — я тут читала на форумах в Интернете — в основном все замечательные. Вот: “Фильм — прорыв честности, доброты и простоты”.
     — Для меня это была очень важная картина, которую я давно хотел сделать. Она, кстати, очень хорошо прошла в Японии, где для людей сама ситуация понятная. В России был лимитированный показ. И я встречался с тем, что про нее говорили: женская картина. А мужики... Я думаю, что чисто профессионально ошибся: надо было с самого начала объяснить правила игры. То, что для меня совершенно естественно — сама история превращения, — для мужиков было непонятно.
     — Критики любят писать, что ваши фильмы больше принимаются женщинами...
     — Наверное. Женщины — более восприимчивый зритель, они более тонкие, лучше чувствуют. Но “Монгол”, думаю, будет мужское кино. Хотя там есть история любви. Но есть и сильный герой, есть экшн, есть эффектные сцены боев. Мужчины, думаю, тоже останутся довольны. (Смеется.)
     — В релизе написано, что вам было интересно найти уникальную историю любви.
     — Она возникла сама. Я ее не искал. Это произошло в его жизни (Чингисхан всю жизнь любил Борте, с которой его помолвили, когда ей было 10 лет, а ему — 9. Когда они выросли, ее похитили, и он повел за ней войско в 40 тысяч человек. — Е.А.). И мы ее в фильме очень тщательно разработали...
     Да, с девочкой, что Борте уже взрослую играла, была история. У нее случился серьезный приступ аппендицита. А мы черт-те где — шесть часов до ближайшей больницы, плохая дорога. Мы вызываем шамана, девочка звонит своему ламе в Улан-Батор, приходит местный лама, китайский доктор, монгольский доктор. Не знаю, кто больше внес свою лепту, но они сняли приступ.
     — Мистика?
     — Конечно.
     — А то, что вас попросили перед “Монголом” доснять “Кочевник”, когда Пассер не справился, — судьба преподнесла шикарную разминку-репетицию, разве не мистика?
     — Да, случаются странные вещи. Когда “Кочевник” начали снимать, я был в Казахстане. Начал режиссер Иван Пассер — милый человек и очень интересный чешский режиссер, друг Милоша Формана, из чешской новой волны, уехал в Америку, учил, делал телевизионные фильмы. Я его знал, мы встречались, он был членом жюри где-то, где мне дали приз за “Кавказского пленника” — приз очень важный, потому что денежный — 20 тысяч долларов, которые тогда были для меня очень кстати. (Улыбается.) Я приезжал к Ивану на площадку и видел, как ему тяжело снимать эту картину — не его материал, да и возраст сказывался. Он пошутил: “Сережа, давай неделю ты будешь снимать, неделю я”. Так и случилось — когда он уехал, мне пришлось снимать даже больше половины. Вот судьба.
     — Много у вас было мистических историй?
     — Скорее, я верю в судьбу. Все, что в моей жизни происходило, я верю, что это судьба. Не все, конечно, можно объяснить, но какие-то вещи — понятно, что это — судьба. То, что случилось с Серегой, — это же судьба. Это не случайность...

“Любовь — это доверие”
     — Редкий режиссер интересуется кем-то, кроме себя, не говоря уже о внимательном отношении к молодежи. Вы как раз то исключение. На премию “Триумф” вы предложили молодого режиссера Сергея Лобана с его фильмом “Пыль”, не будучи с ним даже знакомым.
     — Я верю в молодежь и всячески стараюсь поддержать вне зависимости от того, знаком я с человеком или нет. Мне это нравится. Я считаю, в кино должно быть как можно больше молодой, свежей крови. Я — большой поклонник Вырыпаева, “Эйфория” его мне очень понравилось. Такими и должны быть дебюты — явными, точными.
     — То есть вы помогаете сбываться желаниям других людей. А ваши все сбываются?
     — Если бы все сбывались, было б очень скучно. Из тех, что я хотел, — фифти-фифти.
     — Для меня “Медвежий поцелуй” — фильм о сбывающихся желаниях: они сбываются, когда они сильные и честные.
     — Мне кажется, это хорошая история. Она встретилась с медведем, который мог превращаться в человека. Они полюбили друг друга, и ему пришлось убить ради любви. Любовь — это доверие. Это сложно, трудно, но это действительно так.
     — Вы говорили, что верите: человек может быть рожден от медведя... Вам не хотелось превратиться в зверя?
     — Но я действительно верю, что мы живем не один раз — может, я в прошлой жизни был зверем и, может, в следующей окажусь зверем. Верю в превращения. Не странный для меня вопрос. Не то чтобы мне хотелось — я думаю, от тебя не зависит, в кого превратишься: ты не выбираешь, это твоя судьба. Просто люди не понимают (смеется), но во что-то они точно превратятся. Наверное, все зависит от того, как ты живешь эту жизнь.

“Нужно делать решительные поступки”
     — Вы верите в судьбу, и при этом вы человек, не плывущий по течению, — вы все время совершаете переломные поступки. Вы объехали всю страну, будучи журналистом в “Крокодиле”, потом — ВГИК, сценарии, затем — режиссура, работа за океаном, фильм в Африке...
     — В жизни нужно делать решительные поступки. Каждый день приходится выбирать — иногда по мелочи, а иногда серьезно, — с кем жить, с кем не жить, остаться с человеком или уйти.
     — И вас не мучает сам момент выбора? Мужчины же особенно тяжело выбирают.
     — Конечно, мучает. Но я не скажу за всех мужчин: я не знаток мужской психологии.
     — Почему? Вы — знаток женской?
     — Думаю, что да. Она меня больше интересует. Мне кажется, с мужчинами все понятнее и проще. Нет?.. Я и дружу-то больше с женщинами. Мне с ними интереснее. Может, потому что мы разные. (Смеется.)
     — Ну хорошо. С женщинами понятно. А когда вы совершали поступок — уезжали из страны?
     — Да это не такой важный поступок. Люди ездят на работу из Раменок в Москву, а тут оказалось, что можно ездить на работу из Москвы в Америку. Когда я жил на Дальнем Востоке и знал, что через океан — Америка, мне и в голову не приходило, что я там никогда не буду. У меня был замечательный товарищ Юра Дверник — мы учились в одном классе и хотели стать моряками, чтобы уплыть. Юра стал моряком, он первым прислал мне открытку из-заграницы, из Сингапура. А когда у меня появилась возможность не переплыть, а перелететь через океан, конечно, я это сделал. (После того как фильм Бодрова “Кавказский пленник” получил номинацию на “Оскар”, ему тут же предложили в Голливуде работу. — Е.А.) Я же не уезжал, как когда-то люди эмигрировали, рвали всё — у них отбирали квартиры и паспорта. Я уезжал всегда с обратным билетом — и мне это очень помогло: знал, что я всегда могу вернуться. (Смеется.) И получилось: я стал работать там. А когда стало менее интересно, вернулся.
     — Сергей Владимирович, а силы вы откуда берете?
     — Это хороший вопрос. Да, я три лета подряд снимал, теперь монтирую. Тяжелые, что там говорить, съемки. Изнуряющая работа, погода — солнце, пыль, ветер, холод, жара — всё вместе. Два последних года помогала китайская медицина. Там есть даосский монастырь “Белое облако”. Врач-монах сначала по пульсу слушает и говорит: “Много огня” или “Мало огня”. Мне он сказал: “Много огня”. И выписал травы. Иголки и массаж еще китайский. Это необходимость. Надо много работать, и это приводит тебя в порядок. Нельзя много огня — надо, чтобы потише было, чтобы баланс был.
     — Я тут подумала: диктофон где-то на столе лежал, никто о нем особо и не думал, а вдруг ничего не записалось?
     — Ну, не записалось и не записалось. (Смеется.)
     
 Беседовала Елена АРДАБАЦКАЯ.

Оригинал материала

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе