Двадцать первого февраля в Большом зале консерватории состоится совместный концерт Государственного Кремлевского оркестра и скрипача Вадима Репина.
Накануне мероприятия «Культура» поговорила с главным дирижером оркестра Константином Чудовским.
— Программа концерта называется «Лучшие страницы европейского музыкального романтизма». Звучит сколь интригующе, столь и довольно расплывчато. О каких произведениях идет речь?
— Прежде всего, мы очень рады, что на предстоящем выступлении прозвучит Первая симфония ми-бемоль мажор Макса Бруха — это сочинение исполняется крайне редко. Но его в определенной степени «уравновешивает» другое произведение этого же автора — Концерт №1 для скрипки с оркестром соль минор. Оно как раз мегаизвестно, и его совместно с выдающимся скрипачом современности Вадимом Репиным, мы тоже представим вниманию публики.
Надеюсь, слушателям будет интересно, поскольку Брух относится к композиторам, чье имя в свое время было незаслуженно отодвинуто на задворки музыкальной летописи, — попытаемся восстановить историческую справедливость.
Помимо этого, мы включили в программу две увертюры Феликса Мендельсона — не самую распространенную «Морская тишь и счастливое плавание» и куда более известную «Гебриды, или Фингалова пещера». Таким образом, в рамках концерта творческое наследие двух маститых композиторов будет сбалансировано исполнением редких и знаменитых сочинений, вышедших из-под их авторского пера...
Цикл, посвященный музыке европейского романтизма, мы надеемся продолжить и развить, но мне кажется, в качестве отправной точки выбор сделан правильный: что может быть более привлекательным для искушенного меломана, чем звучание не самых «ходовых» творений, которые тем не менее относятся к лучшим страницам означенной эпохи в музыкальной истории?
— Насколько я понимаю, это ваше первое совместное выступление с Вадимом Репиным?
— Да, прежде с Вадимом Викторовичем мы не сотрудничали, но очень многого ждем от этого опыта. Ведь наш оркестр еще довольно молодой, и нам очень приятно, что звезда скрипичного искусства столь высокого уровня выступит с нами на одной сцене. Надеемся, концерт в Большом зале консерватории положит начало большому плодотворному сотрудничеству — в том числе в рамках вышеозначенного цикла.
— Возглавляемый вами оркестр действительно юный: в этом году он отмечает первый мини-юбилей — пять лет с момента основания. Однако какие-то выводы о пройденном пути, пусть и не столь солидном, сделать уже можно?
— Если быть до конца честными, то оркестр, пусть номинально и созданный в 2019-м, в этом году открывает только второй свой сезон. До этого был, так сказать, подготовительный период, связанный с организационными моментами и различными техническими деталями. Однако определенными успехами похвастать уже можем: с момента нашего первого официального появления на публике мы стали оркестром, наиболее часто выступающим в Консерватории. Помимо этого, успели сыграть огромное количество концертов на самых разных площадках, записали несколько больших телевизионных программ.
За год мы проделали путь, который иные коллективы преодолевают лет за десять-пятнадцать. Рады и горды тем, что количество маститых музыкантов, желающих выступить с нами, растет. У оркестра много здоровых творческих амбиций. Скажу больше: мы стремится стать лучшим оркестром страны, ее лицом, если хотите. Ведь нашим учредителем является Управление делами президента Российской Федерации — на нас возложена большая ответственность.
Идея оркестра подразумевает наличие четырех коллективов, как бы объединенных под одной «шапкой». Основной состав — это большой симфонический оркестр, который играет все: от шедевров киномузыки до крупномасштабных сочинений Малера, Брукнера и так далее. Внутри симфонического отдельно существует оркестр духовой, на базе которого Кремлевский оркестр, собственно, и возник.
Также у нас есть совершенно блестящий камерный струнный оркестр, в его репертуаре уже более сорока программ. Исполнителей, которые задействованы в этом составе, я называю «музыкальным спецназом», поскольку это профессионалы высочайшего уровня, до конца преданные своему делу. Наконец, четвертый состав, который сейчас находится на стадии формирования, — это эстрадно-джазовый коллектив. Таким образом, подозреваю, общая численность участников Кремлевского оркестра будет совершенно неимоверной.
— Какие планы на предстоящий сезон?
— Колоссальные. От многих предложений даже приходится отказываться — на их реализацию просто не хватает времени. Продолжим выступать с ведущими солистами; будут большие концерты, посвященные Глинке и Римскому-Корсакову: у обоих в этом году круглые даты (220 лет со дня рождения Глинки, и 180 — со дня рождения Римского-Корсакова. — «Культура»); состоится концерт из произведений Рихарда Штрауса...
Планируется и ряд гастрольных поездок, деталей которых я пока раскрывать не стану; ведутся переговоры с именитыми артистами, среди которых Хибла Герзмава и Ильдар Абдразаков; обязательно отметим юбилей Елены Образцовой — в этом году ей бы исполнилось восемьдесят пять... Также — это уже немножко из другой оперы — к нам недавно обратилась семья Шарля Азнавура с предложением отметить столетний юбилей великого французского шансонье. Активно прорабатываем и эту тему, надеемся к лету подготовить программу. Планов, как видите, громадье!
— Давайте от общего перейдем к частному. Расскажите о специфике профессии дирижера, ведь для многих, даже посвященных, сама суть человека во фраке, стоящего спиной к аудитории и на протяжении нескольких часов размахивающего палочкой, несколько ускользает...
— Хороший вопрос и одна из моих любимых тем для обсуждения (улыбается). Профессия фантастическая и действительно немного «не от мира сего», несмотря на то, что в музыкальном мире она считается самой сложной.
Мне очень понравился один эпизод. Недавно после концерта ко мне подошла зрительница и поинтересовалась: «Перед вами какая-то книжечка лежала, у вас там что — движения нарисованы?» Я искренне порадовался, потому что живо представил себе эту картину: человек, следующий некоему списку, в котором объясняется, как именно надо махать руками для того, чтобы оркестр хорошо играл.
На самом деле все, конечно, куда серьезнее. В дирижерской профессии есть три главных аспекта. Первый — технический (кстати, многие дирижеры на нем останавливаются и дальше уже не идут, что, на мой взгляд, ошибочно). Он довольно сложный, ему надо серьезно учиться — просто для того, чтобы оркестр играл так, как ты хочешь. Грубо говоря, твои руки и тело выражают твои намерения.
Этого не так просто добиться, поскольку ты имеешь дело не с инструментами, а с живыми людьми: важно, чтобы с твоей помощью музыканты сами захотели все исполнить так, как ты это видишь — убедительно и интересно. При этом ни давить на людей, ни, напротив, уговаривать их нельзя.
Второй аспект связан с твоим личным прочтением музыкального материала. Поскольку в оркестре кто-то один всегда должен отвечать за то, «о чем мы играем». Любое, не обязательно даже музыкальное произведение можно прочесть миллионами разных способов — в меру образования, дарования или испорченности. И данный аспект — именно об этом: дирижер берет нотную партитуру (ту самую книжечку с непонятными значками) и из нее пытается понять, что именно данный конкретный композитор имел в виду.
Важно разобраться, какие эмоции он стремился донести, какую историю хотел поведать — хотя бы просто потому, что в большинстве случаев мы имеем дело с композиторами, ныне уже не живущими, а значит, спросить нам не у кого. И в этом смысле на дирижере лежит огромная ответственность, дабы как минимум не испортить замысел гениев.
И третий аспект — самый непонятный, работающий на некоем внутреннем, энергетическом уровне. Даже если тебе подвластны все технические тонкости, важно еще уметь зажечь, увлечь, вдохновить. Ты можешь прочесть самую умную лекцию, но оркестр все равно не заиграет. Получится странная ситуация: все вроде бы хорошо, но слушать невозможно. Зритель должен выходить из концертного зала в чем-то поменявшимся. И цель дирижера именно в этом и состоит: сделать так, чтобы мозг не прокисал и чтобы по коже бегали мурашки. Музыка — такой язык, с помощью которого можно донести очень многое. Грамотное соблюдение всех трех аспектов помогает дирижеру с этой задачей справиться.
А по поводу «махания руками» могу сказать следующее. Я, когда только начинал, махал очень сильно. К тому же я по своим габаритам человек не маленький. И, учась у своих преподавателей, которые в росте мне заметно уступали, копировал их движения. Однако если у педагогов это выглядело очень органично, то я правой рукой мог достать контрабас, а левой случайно убить тубиста (смеется). И я не очень понимал, как со всем этим справляться.
Но мне помогло одно интервью Евгения Мравинского, в котором он вспоминал, что, когда ему было тридцать лет, все его партитуры были мокрыми от пота — настолько активно он дирижировал. Но с каждым годом Евгений Александрович все яснее понимал, что чисто физическое движение — не главное. Более того, чрезмерная активность оркестру только мешает. И в результате, сегодня в том, что касается моей профессии, Мравинский является образцом собранности — он дирижировал максимально сдержанно: на всех записях видно, что он практически не двигается.
— Имеет ли для вас большое значение то, каким именно произведением вы в данный момент дирижируете? Или все дело в обыкновенном профессионализме? Каковы ваши личные вкусовые предпочтения?
— Когда ты дирижируешь, то должен в первую очередь думать именно о музыке — о ее воздействии на слушателя, об эмоциях, которые тот или иной композитор стремился вызвать. Поэтому, как бы банально это ни прозвучало, любимый композитор — тот, чье произведение ты в данный конкретный момент исполняешь. По-другому просто нельзя.
Например, перед тобой партитура оперы «Борис Годунов». И ты думаешь: «О, это ведь лучшая опера из всех созданных!» На следующий день предстоит исполнять «Пиковую даму» — та же самая картина. Потом наступает черед произведений Моцарта — понимаешь, что лучше этой музыки в мире просто не существует. И так далее. Получается, что исполняемая музыка захватывает тебя полностью.
Здесь есть еще один важный момент. Поскольку круг главных произведений хоть и велик, но все же ограничен, выходит, что из года в год ты дирижируешь самыми-самыми блистательными шедеврами. Но не бывает такого, чтобы ты продирижировал, забыл и к следующему концерту открыл партитуру и, освежая память, задумался: «Так, что у нас тут было?» Напротив, от репетиции к репетиции и от концерта к концерту ты обогащаешься новым опытом. И получается, что всю жизнь ты дирижируешь вроде бы одной и той же увертюрой-фантазией «Ромео и Джульетта» Чайковского, но с каждым разом погружаешься в нее все глубже. Постоянно открываешь новые краски, оттенки, смыслы. Для дирижера очень важно, чтобы его искусство не превращалось в цирковое.
Интересно бывает проследить, как у одного и того же дирижера, инструменталиста или вокалиста от года к году меняется исполняемое им произведение. Когда видишь, например, Гленна Гульда, исполняющего арию Баха с разницей в двадцать лет, то осознаешь, что перед тобой — два разных произведения.
— Свойственно ли дирижерам ощущение некоего творческого предчувствия? Можете ли вы предугадать реакцию аудитории и в целом успех мероприятия?
— Насчет предчувствия не уверен, но то, что во время самого концерта я, даже стоя спиной к аудитории, хорошо чувствую энергетику и настроение зала, — бесспорно. Приятно, когда, отыграв первое отделение, ты после антракта вновь выходишь перед публикой, и она взрывается пятикратно большими аплодисментами. Это значит, что слушателя по-настоящему зацепило...
Самая пугающая публика — та, что приходит на премьеру. Часто бывает так, что дебютный показ программы посещают не любители музыки, а, скажем так, специальные, необходимые люди, которых просто пригласили на премьеру. Зато на втором концерте присутствуют в основном те, кто без музыки жить не может. И именно по их реакции, как правило, можно делать выводы, удалось представление или нет.
Но, как бы то ни было, успех действа почти целиком зависит от нас. Надо, чтобы, невзирая на плохую погоду, скверное настроение и так далее, каждое выступление проходило на высоком эмоциональном подъеме. И, повторюсь, важно, чтобы концерт хоть немножко изменил тех людей, которые к нам пришли. В противном случае наш труд будет напрасным.