На сцене она может быть эксцентричной и психологически точной, вызывать улыбку, слезы, восхищение...
Ее игра дарит зрителям ощущение полета. В декабре актриса сыграла в премьере «Обыкновенного чуда». Она рассказала «Культуре» о спектакле, о собственных проектах и почему сейчас редко снимается в кино.
— Меня поразил спектакль «Обыкновенное чудо» в Вахтанговском: одноименный фильм Марка Захарова все помнят, он растащен на цитаты. Этот спектакль абсолютно на него не похож, и пьеса Шварца воспринимается иначе. Как он создавался? Как возник образ вашей Эмилии?
— Когда мы стали репетировать «Обыкновенное чудо», единственным спасением было идти не за фильмом Захарова, а за пьесой Шварца. Тем более что в фильме ее играют с сокращениями в гениальной интерпретации Григория Израилевича Горина, а наш спектакль гораздо длиннее. Еще раз посмотрев фильм «Обыкновенное чудо», я поняла, что многие реплики Хозяйки и Хозяина, знакомые по фильму, в пьесе Шварца принадлежат Эмилии, которую я играю. Например, фраза «Стыдно убивать героев», которую произносит Янковский. Но дело не только в этом. Иногда что-то такое происходит в Космосе, и какая-то пьеса начинает ставиться везде. Так было с «Закатом» Бабеля, чеховской «Чайкой», шекспировским «Королем Лиром». Боюсь высокопарничать, но, может быть, сигнал идет с небес. И прекрасными словами великих драматургов и писателей формулируется то, что испытывают в данный момент люди на Земле. История человечества развивается по спирали, периодически на разных ее витках мы возвращаемся к сходным ситуациям. Люди сейчас одеты по-другому, ходят скоростные поезда, летают самолеты, но у человека, созданного по образу и подобию Божию, те же самые проблемы. Когда рассматривала «Обыкновенное чудо», в том числе и то, что говорит моя героиня, помня о времени, в котором писал Шварц, у меня возникло понимание, что зашифровано в пьесе после короткой фразы из второго акта: «Когда уходит один из друзей, остальным какое-то время все прощаешь...» — это о смерти Мандельштама. И когда ты как артист и как человек понимаешь, что говоришь о смерти Мандельштама, ты по-другому произносишь текст. Поэтому пьеса Шварца помимо актерских способностей требует определенного уровня культуры, интеллекта.
Наше «Обыкновенное чудо» — спектакль постановочный, актерскими работами Иван Поповски занимался в меньшей степени, нежели постановочными решениями сцен, поэтому мне важно было найти для роли Эмилии точку опоры. Мы, актеры, часто впечатляемся работами своих кумиров и, отталкиваясь от них, сочиняем что-то свое. Впечатления о работах Фаины Раневской, Екатерины Васильевой и Инны Чуриковой — трех обожаемых мною артисток и были моим строительным материалом, а фундамент роли — пьеса Шварца.
— Вас научила так относиться к работе мастер вашего курса в Щукинском училище Алла Казанская?
— И Алла Александровна Казанская, и Юрий Васильевич Катин-Ярцев, который первые два года был моим основным педагогом, и, если бы не Катин-Ярцев, не было бы актрисы Рутберг. Алла Александровна дала мне жизнь — взяла меня на курс, а он эту жизнь развивал. И конечно, Юрий Михайлович Авшаров, научивший меня разбирать роли, и Гарий Маркович Черняховский, у которого я играла Зойку в «Зойкиной квартире». Он был режиссером-педагогом, а это совершенно другой способ репетиции спектакля. Могу сказать, что Щукинское училище — мой стартовый капитал, который бесценен.
— Почему ученики называли Аллу Александровну «Казанской божией матерью», а себя после ее смерти — казанскими сиротами?
— Мы называли ее так, потому что относились к ней очень высоко. Умение Аллы Александровны защищать своих студентов было сравнимо разве что с силой иконы, чудом явленной в Казани. Алла Александровна была выдающейся личностью, женщиной поразительной красоты, культуры, ума и таланта! Мы пришли к ней юными, и она нас лихо воспитывала. Допускала к себе весьма редко, но после моего выпуска из училища мы с ней становились все ближе и ближе. Две женщины в моей жизни стали для меня абсолютными мамами — Алла Александровна Казанская и Маргарита Александровна Эскина, директор Дома актера. Такие у нас были отношения и поступки и с той и с другой стороны.
Мы стали казанскими сиротами, потому что с уходом Аллы Александровны ушла возможности прийти к мудрому, дорогому и близкому человеку. Ушла защита... Потеря близких людей чем дальше, тем ближе и больнее. Мы сейчас с вами на самом деле продолжаем разговор о Шварце, потому что в «Обыкновенном чуде» есть и его любовь к жене, и ее потеря, и то страшное время. А еще там есть вещи, близкие мне на уровне звучания. Во втором акте трактирщик, обращаясь к волшебнику, называет его «старик». Это слово я слышала с детства — так называли друг друга друзья моих родителей.
— Наверное, вы были закулисным ребенком? Ведь ваш отец Илья Рутберг — один из основателей театра-студии «Наш дом».
— Нет, я была тогда слишком маленькой. Помню только, как в нашей комнате в коммуналке на Пушкинской бесконечно собирались студийцы, которые что-то писали, придумывали... Периодически кто-то из них укладывал меня спать и рассказывал сказки. А еще была аксельродовка, квартира Алика Аксельрода, где тоже случались мозговые штурмы, что-то выдумывалось и писалось. У моих родителей была невероятная жизнь. Я купалась в этой атмосфере с самого детства, еще не понимая, что со мной происходит. Поэтому, когда я попала в Молодежную секцию Дома актера, где мы ночами сочиняли капустники, это было такое счастье... Говорят, что дети — это плоть от плоти. Но я плоть от плоти не только мамы и папы, но и прекрасных людей-шестидесятников, бывавших у нас в доме. Его атмосфера передалась мне с молоком матери и с воздухом, которым я дышала. По жизни эти люди со мной. На праздновании 90-летия со дня рождения Маргариты Александровны Эскиной мы увиделись с великими Юрием Ряшенцевым, Марком Розовским, Михаилом Филипповым. Притом что мы уже коллеги, они для меня остались удивительными волшебниками. Они, как Волшебник из «Обыкновенного чуда», придумывали сказки и хотели сделать человечество счастливым, а мир — цветным.
— Вы играли в спектаклях Владимира Мирзоева, Романа Виктюка, Петра Фоменко. Некоторые актеры до сих пор находятся под влиянием Виктюка или Мирзоева. Вас можно назвать только актрисой Петра Фоменко. Как удалось сохранить внутреннюю свободу?
— Мне помогло Щукинское училище. С Романом Григорьевичем мы работали не только в Вахтанговском театре и на телевидении, но и по жизни были вместе. Он придумывал всякие затеи и звал меня в свой театр. Но я понимала, что я не актриса Виктюка, и он мне нужен дозированно. Профессиональной артисткой, таким Ланселотом театра меня сделал Петр Наумович Фоменко. Я, безусловно, его ученица, но я бы никогда не пошла работать в «Мастерскую Фоменко», хотя он меня звал. И это совершенно осознанно: там свои корифеи, создавшие этот театр, и мне там места нет. Как-то Петру Наумовичу сказала, что я безусловная «фоменка» (актриса Фоменко. — «Культура»), но которая гуляет сама по себе. Мое место в Вахтанговском театре: это была моя мечта — Щукинское училище и Вахтанговский театр. После окончания училища я пошла в Центральный детский театр, отработала там две недели и испытала колоссальное счастье от общения с Алексеем Бородиным — это один из подарков жизни. Я получила там сразу две большие роли, но не успела начать работу над ними, потому что Алла Александровна Казанская сказала мне: «Я рада за тебя, но мне всегда казалось, что ты взрослая актриса». А я в этот момент репетировала спектакли с Черняховским и Фоменко. Я пришла в Вахтанговский театр, и как бы это высокопарно ни звучало, это мой дом, моя земля, мое государство и моя жизнь. Государство, в котором можно было жить при всех режимах. Из 90-х я помню картонные коробки, крыс, бомжей, но все это было вокруг. А я в этот момент репетировала спектакли с Черняховским. Очень тяжело было жить бытово, но быт вообще никогда не определял мое сознание.
— Помню, как вы играли с Казанской в спектакле «Королева красоты».
— Это подарок судьбы — сыграть с ней на сцене. Я говорила про нашу с ней невероятную душевную любовь друг к другу, а у героинь «Королевы красоты» — дикая ненависть. Когда меня спросили, как такое играть, ответила: «Чтобы играть такую ненависть, надо испытывать невероятную любовь!» В 86 лет Алла Александровна играла без всякого суфлера. Это была блестящая работа. Во втором акте, когда она выходила на сцену с косичками, мы называли ее Ольга Корбут... В финале, когда героиня Казанской мертва, я надевала ее пальто, шапку, садилась и начинала есть печенье. Мы с Аллой Александровной совсем непохожи, но зрители говорили, что на их глазах происходило что-то невероятное: я становилась копией Аллы Александровны. Все-таки мы занимаемся волшебной профессией, иногда на сцене происходят чудеса, которые невозможно сотворить в миру.
— В день, когда я смотрела спектакль, случился пожар. Но вы играли, пока было можно.
— Выйдя на сцену, уже знала, что в глубине что-то горит. Но мы с Александром Рыщенковым, тоже учеником Казанской, играли, пока монтировщики не сказали, что мы можем сгореть. Уже приехали пожарные наряды и скорая за Аллой Александровной (ей тогда было 86, боялись, что из-за дыма могут быть проблемы с сердцем. — «Культура»). Когда ей сказали, что нужно ехать в реанимацию, она ответила: «Что? Я ни в какую реанимацию не поеду и вообще не выйду отсюда, пока со сцены не уйдут мои дети».
Помните женщину в зале, которая говорила, что нужно оставаться на местах, что так надо по спектаклю? Это была моя мама, которая накануне видела «Королеву красоты» и знала, что ничего подобного быть не должно. Она сидела на этом спектакле с папой, она и папа тоже могли угореть, как и я. Но мама потом сказала мне: «Я видела, что ты стоишь на сцене. Значит, будет какой-то выход, а если не будет выхода, ты об этом скажешь». Помню, что тогда была в шоке от подлости журналистов, написавших о пожаре (новостники тогда написали, что якобы театр устроил это специально, чтобы привлечь к себе внимание. — «Культура»)! После этого года два вообще не давала интервью. Рецензий и сейчас не читаю: сегодня театральная критика исчезла, как исчезла дипломатия.
— Вы не раз оказывались на сцене в сложных ситуациях. Вот, например, в начале спектакля «Война и мир» Туминаса на пустой сцене только огромная стена, скамейки, ваша Анна Павловна Шерер и гости ее салона. Как удается в таких условиях увлечь зрителей?
— Римас Владимирович сказал: «Я хочу, чтобы вы доказали прежде всего себе, мне и зрителю, что вы артисты». Надо сказать, что этот спектакль научил меня мощному аккумулированию энергии, которую ты посылаешь в зал. Я играю Анну Павловну и выпускала «Войну и мир»: мой персонаж первый говорит с залом, для меня это невероятно ответственно. Оперный режиссер Александр Титель сказал мне: «Юлечка, я вам очень благодарен за этот спектакль. Вы были для меня Туминасом, который задает мне правила игры». Но я не брала на себя такую ношу, а просто абсолютно подчинилась режиссеру, что было тяжело. Тем более в спектакле, где возникает условность, которая должна перейти в безусловность. Поэтому волновалась до умопомрачения и у меня было совершеннейшее потрясение от того, как зазвучал этот спектакль, когда наша жизнь стала меняться.
— Как вы успеваете, несмотря на загруженность в театре, играть моноспектакль, посвященный Зинаиде Гиппиус, и еще один по стихам Гумилева, выступать с оркестром, играть в кабаре «Бродячая собака» и вести разные мероприятия?
— У меня еще «13 вопросов к Ахматовой», кабаре «Вся эта суета», «Ханума» в Театральном доме «Миллениум» плюс «Приношение Рахманинову» с оркестром — мы сыграли уже семнадцать спектаклей. Мне так нравится эта работа! Музыканты — просто божественные партнеры. Во время выступлений мы сплетаем музыку, слово, звук, и это становится единым смыслом. Я безусловная вахтанговка, но мне иногда надо окунаться в другие пространства. И еще мне всегда нужны Шевардинские редуты, которые я сама себе придумываю. Мне очень нравится, что меня бросает в разные темы, в разные способы существования. В прошлом году в зале «Зарядье» показали «Приношение Дягилеву», где я была Идой Рубинштейн. В этом году его покажут еще раз. Мне нравится вести разные интересные мероприятия. После одного из них в Питере ко мне подошел Алексей Герман-старший и спросил: «Юля, скажите, пожалуйста, вы что, весь текст выучили наизусть?» Его ужасно удивило, что я в текст почти не смотрела. Обычно же ведущие читают: «Здравствуйте, дорогие друзья!» — и только потом поднимают голову. Ответила, что мне достаточно посмотреть в текст и сформулировать все своими словами, главное, чтобы была какая-то мысль. А он не поверил и подумал, что я шучу. Потрясло, что Герман-старший задал мне такой вопрос. Умению разговаривать с залом, излагать свою мысль, удерживая смысл того, что говоришь, меня научили мои спектакли-кабаре. Потому что тексты кабаре «Вся эта суета» и «Бродячая собака» не записаны. Конечно, держу в голове какие-то тезисы, но уже много лет разговариваю с залом заново. Мысли, образы и метафоры рождаются здесь и сейчас — так я тренирую свой мозг. Потому что развиваться надо на разных поприщах. Иногда, выпуская какой-то спектакль, ты, к сожалению, просто аккумулируешь все свои прошлые опыты и опоры. А надо постоянно себе что-то придумывать и осложнять жизнь.
— Почему вы так редко снимаетесь в кино?
— Много отказываюсь. Бывает, прочитаю сценарий и понимаю, что никогда не при каких обстоятельствах я этого делать не буду. Сложно говорить о сегодняшнем кино, наверное, надо просто немного подождать. Никогда не поверю, что Россия может оскудеть талантами. Видимо, должны совпасть какие-то лучи, чтобы возникло золотое сечение, когда эти таланты вдруг проявятся, как было когда-то на стыке времен и разломе эпох.
— Вы были художественным руководителем курса «Режиссеры пантомимы и пластического театра» в Высшей школе деятелей сценических искусств имени Дадамяна. Вам хочется дальше заниматься педагогикой?
— Когда папы не стало, мне предложили продолжить его дело и я набрала курс. Там преподавали лучшие педагоги, работавшие с папой, и к ним присоединился Боря Константинов. После выпуска курса занималась с режиссерами-кукольниками на курсе Константинова и получила удовольствие, потому что он фантастически талантливый режиссер — у него дар от Бога. Но после этого сказала — все. Если заниматься педагогикой, то только так, как меня учили в Щукинском училище. Ты набираешь студентов, несешь за них ответственность и не можешь только периодически забегать на занятия. Педагогика требует абсолютного присутствия. Так что пока с этим завязала, хотя меня много раз звали, в том числе и в Щукинское училище. Педагогика — это целый фронт. Нельзя воевать на всех фронтах.
— Вы по-прежнему сочиняете для внуков сказки? Они уже посмотрели «Обыкновенное чудо»?
— Сказки уже не очень, больше читаю вслух, потому что они выросли и сочиняют для меня рукотворные подарки: рисуют, вырезают, лепят. Недавно мы ходили в Пушкинский музей смотреть импрессионистов в постоянной экспозиции. Внучка хорошо рисует, и мы пошли с ее рисунками и начали выбирать, кому из импрессионистов ее работы могут быть созвучны. Пока мы смотрели, рассказывала про Ван Гога, Матисса, Сезанна, Пикассо. Внуки уже многое знают и потрясли меня — когда мы прошли почти всю экспозицию, они как закричат: «Нюня, иди сюда, здесь же Шагал!» Я же играю шагаловскую козу в спектакле «Улыбнись нам, Господи». Внуки приходят ко мне на Рахманинова и на все остальные программы, смотрели «Обыкновенное чудо». Они уже получили прививку и привычку ходить в театры, музеи, слушать музыку, и я этому очень рада. Не хочу, чтобы у них было какое-то другое детство, чем было у меня. Они и в футбол играют, и в шахматы, и рисуют. Несмотря на тот мир, в котором мы живем, справедливо было написано: «Времена не выбирают, в них живут и умирают».
Юлия Ильинична Рутберг родилась 8 июля 1965 года в Москве в потомственной театральной семье. Училась в музыкальной школе при Академии имени Гнесиных. После окончания школы поступила в ГИТИС, где проучилась два года, потом решила поступить в Театральное училище имени Б.В. Щукина (мастерская А.А. Казанской), которое окончила в 1988 году. С января 1988 года начала работать в Театре имени Евг. Вахтангова. Народная артистка РФ. Лауреат российских театральных премий «Чайка» (1997) и «Хрустальная Турандот» (2012).