Хотя, конечно, мало ли кому 60 или там 80 лет – не писать же про всех. Настоящий же повод обращения к теме Иртеньева такой: человек пишет стихи, причем довольно часто – очень приличные и, что еще труднее, смешные.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Игорь Моисеевич Иртеньев (ранее Рабинович) родился 25 мая 1947 года в Москве в семье историков. Окончил заочное отделение Ленинградского института киноинженеров и высшие театральные курсы. Работал на телевидении в отделе хроники механиком по обслуживанию киносъемочной техники. Писать начал в конце 70-х годов. В 1982 году, уйдя с телевидения, перешел в газету «Московский комсомолец». В середине 1980-х группа поэтов – Нина Искренко, Евгений Бунимович, Юрий Арабов, Владимир Друк, Виктор Коркия, Дмитрий Пригов, Андрей Туркин и Игорь Иртеньев – создала известный в перестроечные годы клуб «Поэзия», просуществовавший до начала 90-х годов. Бывший главный редактор журнал «Магазин» М.Жванецкого (закрылся). Появлялся на телеэкране в программе Виктора Шендеровича «Итого». Сейчас активно пишет стихи для gazeta.ru, газеты «Газета» и передачи «Плавленый сырок» того же Шендеровича, но уже на «Эхе Москвы». Член Союза писателей Москвы и Российского ПЕН-центра. Лауреат премий «Золотой Остап» и «Золотое перо».
Женат на известной журналистке и прозаике Алле Боссарт. С предыдущими двумя женами Иртеньев в прекрасных отношениях. Дочь Яна от второго брака закончила школу. Поэт воспитывает приемную дочь Веру.
Игорь Иртеньев
Алла Боссарт
В армии поэту объяснили, что он чмо. Справа: Алла Боссарт (жена поэта) иногда пишет стихи. Иртеньев их печатает, выдавая за свои
ГРОЗА СКИНОВ
Игорь! Расскажи, как в преддверии своего 60-летия ты бил скинхедов. Мне очень нравится этот мужественный сюжет. По мне, так настоящий поэт обязан реагировать на несовершенство этого мира. Что ты и сделал.
– Во-первых, это было пять лет назад. Во-вторых, насчет бил – это ты сильно завернул. Просто мы ехали с моим другом драматургом Вадиком Жуком в электричке. С дачи. И вот на станции Левобережная в вагон зашли четверо тинейджеров. Двое совсем клопов лет по двенадцать, двое постарше, лет семнадцать-восемнадцать на вид. У одного наколки в виде эсэсовских рун. И заорали: «Слава России!» А после накинулись на таджика, который сидел напротив нас, и стали его бить. Самое ужасное, что он даже не пытался защищаться, воспринял это как должное.
Может, он так тихо сидел, потому что наркокурьер?
– Знаешь, если рядом с тобой метелят человека, то всегда можно найти оправдание. Типа – а может, это наркокурьер? Но когда в следующий раз начнут метелить тебя, не удивляйся, что твои соседи могут подумать то же самое. Кстати, не уверен, что будь это в другом конце вагона, я бы так сразу подхватился. А здесь просто на расстоянии вытянутой руки...Короче, мы вступились за таджика, стали махаться, трое убежали, – а одного мы с Жуком скрутили и привели в милицию. Таджик пошел с нами, но по пути, узнав, что он без регистрации, я ему отсоветовал идти в милицию.
Привели мы этого гаденыша. Он стал ныть, что вот он не виноват, что его другие заставили. Мы дали какие-то показания, но выяснилось, что раз нет пострадавшей стороны, то ничего и не будет. А мы-то думали, что менты этого скина просто порвут, ведь это все было на другой день после футбольного матча Россия – Япония, когда случился погром на Манежной...
РАБОТА НАД ИМИДЖЕМ
Ну, твой внутренний мир мы затронули, но кроме содержания важна и форма. Поэту нужна экзотичность: он должен быть арапом, например, или сидеть в тюрьме, или воевать на Кавказе. А у тебя все было как-то ровно. Но наконец ты по крайней мере бриться перестал, ходишь со щетиной, это уже хоть что-то.
– Может, потому – пусть это самонадеянно звучит – что мои стихи интересны сами по себе, и внимание к ним мне ничем не нужно подкреплять.
Ну тут дело такое... Раньше, чтоб человека заметили, он должен был водить муравьеда на поводке. Как, чтоб не соврать, Дали. А сегодня достаточно просто банально мелькать в ящике.
– Я довольно долго был таким ТВ-персонажем. Но моя так называемая слава была не слишком обременительна... Поклонницы не рвали мой клифт на куски. Ну, где-то узнавали, это приятно, конечно, было.
Пускали без очереди.
– Был такой случай. Трагикомический, можно сказать. Пришел я в крематорий, забирать урну с прахом матери. Подхожу к окошку и тут приемщица, широко улыбнувшись, говорит: «Что ж вы сразу не сказали!» Представляешь? А если б сразу сказал, – что, мать бы из праха восстала?
Что же касается этой самой славы, то стоит исчезнуть с экрана, как тебя напрочь забывают уже через неделю. Не могу сказать, что меня это каким-то образом травмировало. Поскольку я знаю цену ТВ-популярности. Объявляй я пять дней в неделю погоду, меня б узнавали в пять раз чаще. Да что сейчас про это говорить.
Игорь Иртеньев
ПОЭТ И НАРОД
Вот ты говоришь: элита херовая. Но это ж лучшая часть народа! А плебеи разве лучше?
– Друг друга стоят. Мое народолюбие, которое обычно свойственно интеллигентам, в последнее время очень сильно поколебалось.
То есть ты был шестидесятник...
– Ну, самым краем, наверно, зацепил. И по формальным признакам тоже. Ведь в конце 60-х я уже как-то функционировал... А потом я вот к какому грустному выводу пришел. Элита наша – плоть от плоти народа. Какой народ, такая и элита.
И когда на тебя нашло просветление?
– Точка расставания с этой иллюзией была такая: прошлый год. Когда с интервалом буквально в несколько месяцев заживо сожгли двух православных священников. Одного, причем, с женой и малолетними детьми. Заметь, не евреи сожгли, не комиссары в пыльных шлемах, не интеллигенты, а простые русские люди. Чуть ли не за бутылку водки. Я считаю, вот такой народ... – Тут он сделал паузу (и это хорошо, когда поэт так тщательно подбирает слова, за это мы и читаем Иртеньева так внимательно), после которой уверенно продолжил: – Будущего не имеет. Цивилизационные нормы тут упорно не приживаются. Почему? Не канает в наших широтах либерализм, товар с таким названием здесь просто не пользуется спросом.
АРМИЯ
Давай лучше ближе к телу. Вот расскажи, как тебе удалось попасть в армию. Все косили, косили, по дуркам скрывались, а ты...
– Потому что учился на заочном. На дневное – в МИИТ – я не прошел. Меня не взяли даже на «мосты и туннели», это была там самая чудовищная специальность.
О, это был знак – ты же после работал на НТВ, принадлежащем группе «Мост».
– Да... Не поступил. Замаячила армия, про которую я еще в 14 лет понял: ловить мне там нечего. Никаких романтических иллюзий не было, особенно после того как я прочитал «Солдата Швейка». На следующий год я поступил в Ленинградский институт киноинженеров. Вуз был заочный, я получил от армии всего лишь отсрочку. Промучился 7 лет, а потом все-таки пошел служить, правда, всего на год. И все мои худшие опасения насчет службы подтвердились благополучно. Я служил в Забайкалье, в Улан-Удэ, в отдельном полку связи. Притом что я ничего не понимал в проводах, в стрелочках, которые там прыгали. Я был чмошник, ходил в наряды...
Однако хотя ты был чмо, твоя служба, насколько я могу судить после беглого поверхностного осмотра тебя, закончилась удачно: тебе вроде ни ноги не отрезали, ни хер, как некоторым.
– Не, не. Это было не страшно, просто – абсолютно пустое, идиотское времяпрепровождение. Но я тогда понял, что если вдруг попаду в тюрьму, то благодаря армейским навыкам общий вектор поведения в этих условиях будет мне понятен.
Папаша твой был куда более доблестным солдатом, чем ты. Он даже на фронте был.
– Что значит, даже? Он туда добровольцем пошел. Воевал на Карельском перешейке, в Крыму, а закончил войну в Венгрии после тяжелого ранения. Десантником был, между прочим.
А на тебе, чмошнике, военная природа отдохнула. Вон, страна то и дело воюет, а ты все в тылу, твоя гражданская позиция только на словах...
Игорь Иртеньев
«РАЗГОВОР ПОЭТА С ФИНИНСПЕКТОРОМ»
Сегодня поэтов очень много. Но очень мало кто востребован, кто на виду, кто зарабатывает на жизнь стихами. Многие сидят, пишут о своих чувствах и не знают, что с этим делать, куда нести.
– Когда-то поэт мог издать стихотворный сборник и потом на этот гонорар два года безбедно существовать... Но эта система приказала долго жить после того как грохнулась советская власть и такая ее институция как Союз писателей. Сейчас это занятие очистилось от корыстных побуждений. Ты за редчайшим – абсолютно редчайшим исключением! – не можешь жить на средства от публикаций в журналах и от книжек. За подборку стихов в толстом литературном журнале могут заплатить ну максимум 200 долларов, журналов таких у нас пять, в год у поэта могут взять одну подборку, максимум две... Издал книжку, раз в год – это тысяча или две долларов... Ты ж понимаешь, на эти деньги жить невозможно.
Ты не попал в тот последний трамвай с Союзом писателей.
– Не попал, хотя и планировал. Но тот трамвай навсегда ушел в депо. Зато я попал в более удачный! Вот смотри. Я получаю какие-то деньги за свои книжки. Правда, небольшие, – книжный гонорар даже в приличном издательстве вдвое меньше моей теперешней месячной зарплаты в одной только газете «Газета». А еще я за зарплату сочиняю стихи для передачи Шендеровича «Плавленый сырок» на «Эхе Москвы» и для gazeta.ru, куда меня Михайлин позвал (об этом у поэта есть строки: «Пока не требует поэта/ К священной жертве Интернет». – Прим. ред.) Езжу в Штаты регулярно, раз в год, выступаю там перед русскими эмигрантами. В итоге получаю вполне приличные деньги, причем отнюдь не кровавым способом, к тому же не курвясь и никому не подмахивая.
По сути ты не что иное как рифмованный журналист.
– По большей части – да, это рифмованная журналистика. Но есть и некий остаток, причем вовсе не сухой, а очень даже плодоносный. За свою последнюю книжку «Избранное» я получил премию года «Московский счет», а ее присуждают сами поэты, путем голосования по опросным листам.
Сколько вас – таких поэтов, которые на плаву, при деньгах?
– Мало. Ну кто еще? Володя Вишневский своими выступлениями зарабатывает, думаю, довольно неплохо. Саша Вулых, который пишет для попсы какие-то тексты. Есть очень модный Орлуша, сетевой такой парень, он сделал себе имя – ну и слава Богу. Он стал по клубам выступать за такие деньги, каких мне не предлагают.
Орлуша – настоящий поэт, по-твоему?
– На мой взгляд, не совсем. Он человек, безусловно, талантливый, но там слишком много эстрады. Это все забавно, но стихи его слишком длинные, и с точки зрения профессии несделанные. Да и мата там, на мой взгляд, перебор, а это субстанция чрезвычайно деликатная.(Как пример деликатного употребления мата мы приводим ниже стихотворение самого Иртеньева. – Прим.ред.)
Над страной нависли тучи хмуро,
Обложили, бл...дь, со всех сторон,
Год от года уровень культуры
Падает как штопаный гондон.
Не затем надул его Саврасов,
Чтоб затем проткнул Тер-Оганьян,
Мало их Никита, пидорасов,
По Манежу, чувствую, гонял.
Эй, земели, вы, в натуре, чё вы,
Так ведь дое...ёмся до мышей!
Вместо Лихачева – Пугачева,
Вместо Рубинштейна – Рубинштейн.
Вы проблему эту породили,
Михаил Ефимович Швыдкой,
Вашей, извините, парадигме
Мы ...уйней обязаны такой.
Не вернуть нам прежнюю готовность
К отраженью пошлости атак.
Над родимым краем пиздуховность
Все висит, не ...бнется никак.
В общем, нас с Орлушей, с Евтушенко и Вознесенским – ну, может, человек 15. Остальные стихами не зарабатывают. Лева Рубинштейн пишет колонки в интернет-издания, Сережа Гандлевский редакторствует в журнале «Иностранная литература», Тимур Кибиров – тоже служивый человек, работает на радио «Культура», он всегда служил. Дмитрий Александрович Пригов – у него какие-то проекты, гранты там всякие, в общем каждый крутится, как может...
ПОЛИТИКА
А вот скажи: может, надо, чтоб государство поддерживало поэтов?
– Чем меньше государство суется в творчество, тем лучше. Вот Путин, когда собирал молодых писателей, правильно сказал: «Мы будем поддерживать те направления, которые нам нужны – патриотическую линию, например». И ты тогда будь добр, отрабатывай, и не тявкай на эту власть.
А тебя к Путину не звали.
– Там были только молодые. Но даже если б пожилых пригласили, вряд ли я бы попал в этот список. У меня есть про это стихи:
Что-то, видно, со мной не в порядке:
не зовут на высокие бл...дки.
Чуют, видимо, суки, нутром
что не кончится это добром.
Не зовут, хотя ты подаешь сигнал власти. Я видел в прессе твои выступления, что, типа, вот Путин навел-таки порядок... Не приняли в Кремле твоего сигнала пока, несмотря на то, что твое восприятие Путина стало более позитивным.
– Это я такое про Путина говорил?
Ну не я же.
– Да? Честно говоря, что-то не помню. Тебе не напекло, часом? Хотя тут не жарко вроде...
Минуточку! Что значит – напекло? Вот цитата из твоего выступления на «Радио Свобода»: «Кончился несусветный бардак, который был при Ельцине, который мы с тобой, Витя, вполне успешно обстёбывали в наших передачах», – говоришь ты Шендеровичу.
– Но хорошо ли, что он кончился, этот бардак?
А, вот даже как.
– Вот в Веймарской республике был бардак, а при Гитлере настал порядок.
Понял тебя.
Игорь Иртеньев
СЛУЖЕНИЕ МУЗЕ
Игорь Моисеич! Вот смотри что получается. Писать ты начал в 30, а до этого твоя жизнь проходила бессмысленно. (Строго говоря, первое стихотворение Иртеньев написал лет в 16, но почти сразу бросил, так что это не считается. – Прим. ред.) И толку от тебя не было.
– Никакого.
Ты вот таскал кинокамеры с аккумуляторами, работая в кинохронике, – так можно было нанять любого дебила и он бы таскал с тем же успехом.
– Абсолютно.
И вдруг в 30, когда ты полжизни прожил зря, свой путь земной пройдя до половины...
– «Увидел впереди все те же спины», – как писал Лева Рубинштейн.
Прожив, значит, полжизни, ты решил сеять разумное-доброе-вечное.
– Не совсем так. Мне мой дружок Мишка Копнев, мы работали вместе, как-то сказал: «Что ж ты ерундой занимаешься, вон писатели, они столько получают, при этом ни хера не делают, так что давай вперед!» Я задумался, хотя вроде и так неплохо жил. Работая на хронике, объехал всю страну (не был только на Камчатке, Чукотке и на Сахалине). Мы снимали и «Сельский час», и «Больше хороших товаров», но были вполне серьезные, содержательные передачи. Катаешься, встречаешься с разными интересными людьми – замечательно было! С командировочными 180 рублей выходило. При этом еще сильно подворовывали в командировках. Давались деньги на рабочих, чтоб те таскали технику – но мы ее, естественно, носили сами, а деньги забирали себе. Короче, это была легкая, интересная, полная приключений жизнь. Приезжаешь, везде стол накрыт...
И с тех пор у тебя такое хобби – выпивать и закусывать.
– Нет, оно у меня раньше появилось. Я класса с 10-го начал регулярно выпивать. Многие из тех, с кем я тогда начинал, уже давно завершили, как говорите вы с Данте, свой земной путь. На ящике квасили по-черному. Бывало, приходит в коллектив человек, буквально со школьной скамьи весь такой свежий, бодрый, для начала пару лет в магазин за водкой побегает, потом заматереет, уже следующего молодого посылает. Через пяток лет, глядишь, морда у него совсем разгладилась, руки ходуном, а еще через годок-другой мы уже не сослуживцы ему, а группа товарищей.
А почему ж ты не спился?
– Не знаю, может, у меня просто другой химический состав крови. Во всяком случае, личной моей заслуги в этом нет.
И вот ты по совету друга Миши приступил к творчеству. Стал писать рассказы на радио, по 20 рублей за страницу, – бешеные деньги.
Как ты писал о себе,
Я, признаться по секрету,
Очень денежки люблю.
Ничего приятней нету,
Чем копить их по рублю.
И шагаю с этой ношей
Я по жизни, весь звеня.
Вот какой я нехороший,
Полюбуйтесь на меня!
– Да-да-да! Радио, – это самое начало 80-х. Примерно тогда же я стал писать и стихи. Они всем нравились, но их долго не печатали: ирония не встраивалась в общий формат, который тогда господствовал, не в почете, скажем так, была, казалась подозрительной: «Что это он фигу в кармане держит?» Но однажды, году в 80-м, в буфете ЦДЛ я сунул Виталию Резникову, был такой легендарный редактор, свой стих про то, как «Атос, Портос и Арамис однажды в баню собрались», – и он буквально с колес напечатал его в «Неделе»...
И это в 33. Про Христа не говорю, но Лермонтова уже кости сгнили в твоем возрасте.
– А Гайдар уже 17 лет как полком перестал командовать... Да... Я очень долго к этому шел, но быстро и успешно стартовал. Юмористические разделы, какие-то сценарии, мультипликация... Стандартный путь, нисколько не уникальный. Для радио приходилось писать, например, про то, как некто пошел в гости и забыл там галоши, или еще что-то столь же острое. В 84-м году, когда мои литературные заработки стали стабильными и сравнялись с телевизионными, я бросил работу – отвалил от железа, которое таскал по стране.
И стал ты, значит, глаголом жечь сердца людей?
– Ну как – глаголом жечь... Просто мой общественный темперамент наконец-то совпал со временем.
Насколько я знаю, он у тебя с детства. Есть же известная история про твою переписку с Маленковым.
– Да, когда мне исполнилось 6 лет и я получил в подарок цветные карандаши, то оранжевым – почему-то – написал: «Дорогой товарищ Маленков! Пишет вам Игорь». Дальше ничего придумать не смог – и переписка заглохла, практически не начавшись. Но, видимо, еще ребенком я понимал, что надо как-то отметиться, доложить о своем существовании на свете.
А ты сам как поэт как себя видишь в рейтинге?
– Есть, есть в стране люди, которые пишут лучше меня. Их, может быть, не так уж много, но все равно существенно больше, чем хотелось бы.
И кто ж это, например?
– Пусть читатель догадывается сам. Хотя на литературную осведомленность читателя «Медведя» я, честно говоря, не сильно рассчитываю.
Вот очень интересно: ты понимаешь механизм сочинения стихов? Как это все происходит?
– Как был впервые запущен механизм, я не понимаю, а как работает – представляю. По крайней мере, когда пишу обязаловку. Я смотрю ТВ, или читаю газету, или слушаю радио, после чего увиденное и услышанное трансформируется в некий текст. Желателен остроумный поворот, неожиданная ассоциация, какой-то трюк словесный, парадокс, ударная, по возможности, концовка, в общем, какая-то сумма приемов. Однако эта технология вовсе не обязательно распространяется на стихи, написанные, так сказать, по воле небес. Там все по-другому, а как именно – объяснить не могу.
А бывает, что нет вдохновения? Если да, то как тогда – вообще не пишешь или пишешь заведомо плохо?
– Такое бывает, что я пишу не очень здорово. Но я не могу написать ниже какого-то определенного уровня. Все-таки есть же техника. А бывает, хотя и очень редко, что за меня просто Алка (Алла Боссарт. – Прим. ред.) пишет.
Как интересно! А что именно она написала?
– Не скажу. Но иногда, если у меня какая-то жуткая запарка, это может сделать она, причем очень ловко. С ее уровнем версификации это несложно...
Так она поэт?
– Она не поэт, а замечательный прозаик, но легкий и очень умелый стихотворец. В ее романах есть стихотворные фрагменты, а однажды она наваяла в стихах для своей «Новой газеты» отчет о кинофестивале. Между прочим, полосный. Скажи, не хило! Кстати, мы вместе с ней, но именно вместе, т.е. с указанием обеих фамилий написали песни для одного музыкального спектакля и сейчас пишем для второго.
Мне пришла в голову смешная мысль. Если у тебя напрочь пропадет вдохновение или ты не дай Бог помрешь раньше нее...
– Да, да! Правильно! Она скроет факт моей смерти, похоронит поэта тайком – и будет сама сочинять и получать гонорары.
А у тебя в паспорте какая записана фамилия?
– Иртеньев.
Жаль. Если б Рабинович, то тебя легче было б похоронить тайком, и схема была б еще более реальной... Вот в обществе идет дискуссия, кто такой Иртеньев – просто поэт, поэт-юморист или иронист там. Я тоже много размышлял над этим и понял, что ты не юморист.
– Это правильно. «Ирония – это мы, конечно, понимаем, а есть у вас настоящая поэзия?» – как правило, такие вопросы задают люди, которые не понимают в стихах и не чувствуют лирики вообще.
Вот я и говорю. Если бы ты был юморист, то уж не стал бы менять фамилию Рабинович на Иртеньев. Объяви «Юморист Рабинович» – уже смешно. Фамилия Рабинович более выигрышна для чтения куплетов.
– Для куплетов – да. А для поэта Рабинович – это тяжело. Потому что сразу ассоциации с героем анекдотов. Хотя – есть известный поэт Вадим Рабинович, и он с такой фамилией мужественно и достойно в русской поэзии существует. Он профессор МГУ, доктор химических наук. Крупнейший специалист в области алхимии. А Иртеньев – моя родовая фамилия и досталась мне от бабки, Веры Константиновны.
Тебя в гроб сходя благословил старик Окуджава. Он тебя серьезно пропиарил.
– Давай только без амикошонства...старик... пропиарил. Не знаю, как тебе, мне он никакой не старик Окуджава, а Булат Шалвович, и не пиарил он меня, а просто однажды позвонил и сказал о моих стихах такие слова, которыми я горжусь до сих пор.
Это и есть – «в гроб сходя, благословил».
– Ну, если ты настаиваешь на этой формулировке...
Настаиваю. А ты, в свою очередь, вслед за Окуджавой, видишь подрастающую молодежь, которой в свое время передашь жезл?
– Жезл – это у регулировщиков. В крайнем случае – у маршалов. У нас это называется лира. Видеть, может, и вижу, но жезл не передам. С собой унесу. Пусть копают потом.
Ну на этой мажорной ноте и закончим нашу беседу...
Фото: Сергей Величкин
автор: Игорь Свинаренко