«С помощью магии можно работать с черепашками-ниндзя». Драматург Константин Стешик — о «плохих» фильмах, вредной регулярности и веселой эзотерике

Казалось бы, ну и что такого? А то, что пишет он там не о «высоком» искусстве, а о треш-хоррорах и корейских боевиках категории «B». Глеб Колондо поговорил с лауреатом «Ремарки», «Любимовки» и других крупных драматургических фестивалей о любви к «плохому» кино, а еще (внезапно) о магии Хаоса, солигорских ниндзя и пугающей театральной «Грязнуле».


— Константин, когда заходишь на страницы театральных деятелей в соцсетях, то в девяти случаях из десяти там обнаруживаются посты о творческих успехах, ссылки на премьеры и тому подобное. А у вас вместо всего этого заметки о «плохих» фильмах. Почему так?

— Просто так вышло, что я в принципе не особенно люблю «обмазываться» собственными успехами и делать из себя некую фигуру, на которую другим стоит молиться. Необходимость участвовать в какой-то общественной жизни вызывает у меня даже некоторое раздражение. Я человек глубоко непубличный, убежденный домосед и книжный червь, для меня выход на публику, в том числе и в письменном виде — большой труд. А «плохое» кино (и не только «плохое», а вообще разное) я люблю с самого детства и любить не перестану. Поэтому решил завести канал о том, что мне интересно по-настоящему.

— Для чего любить «хорошее» кино как будто бы понятно. А зачем, на ваш взгляд, любить «плохое»?

— Так называемое «плохое» кино — это площадка для чистого эксперимента. Условно «хорошее» кино — это скорбная обитель измученных клише, из которых все еще пытаются выжать денежку. Это пространство не творчества, а бизнеса. Ничего не имею против бизнеса, но только если он не торчит из экрана острой палкой, норовя попасть в глаз.

В условно «плохом» кино таких палок практически нет, там больше степеней свободы, больше пространства, больше, прошу меня простить за это слово, творчества.



А еще «плохое» кино — это «детское» кино.

Когда мы были детьми и возились с игрушками, у нас в ход шло все — и солдатики, и машинки, и мягкие игрушки. Все прекрасно сочеталось, все работало, никаких претензий к создаваемым на ходу историям быть не могло, а был только чистый кайф. Так и «плохое» кино частенько совмещает как будто бы несовместимое, но внезапно оказывается, что при желании совмещается все, надо только хотеть это делать.

— Ваше определение «плохого» кино немного напоминает то, что иногда называют «авторским» кино или артхаусом. Получается, это смежные явления?

— Честно говоря, я не большой поклонник так называемого «авторского» кино и тем более артхауса. На мой взгляд, такое кино на данный момент загнало само себя в некий узкий объем сложившегося стереотипа о самом себе. «Плохое» кино предполагает смех, чистый или иронический, но смех. В «авторском» кино для смеха места нет, он там не предусмотрен по умолчанию, а мне неинтересно, когда несмешно. Должно быть — хотя бы! — смешно, тогда фильм для меня уже имеет какую-то ценность.

А если меня заставляют мучиться чужими проблемами… я такое очень сильно не люблю.

Помимо смеха, я также ценю страх. Но страх, скажем так, «карнавальный», невсамделишный. Когда пугают несуществующими в реальности — хотя кто знает? — бабайками, а не бытовыми или семейными проблемами. А если смех и страх сочетаются, то для меня это наилучший вариант.

— Помните свою первую встречу с «плохим» кино?

— Да, это был «Хон Гиль Дон», произведенный в Северной Корее. Мы с братом смотрели его в главном кинотеатре Солигорска [родной город Константина Стешика. — Прим. Г.К.]. К слову, кинотеатров в городе тогда было два, теперь остался только один. После фильма нарвались на каких-то ребят, которые тоже посетили сеанс и решили опробовать на нас полученные при просмотре навыки рукопашного боя. Кончилось все тем, что мой младший брат со всей дури пихнул в спину зачинщика, и мы сбежали.

«Хон Гиль Дон» — эталон «плохого» кино с переигрывающими актерами, чудовищно бутафорским оружием и прыжками с разбегу через деревья. Но в этом фильме были ниндзя, пусть и злые, что автоматически делало его культовым. Ну и музыкальное оформление чудесное — эту тревожную бас-гитару я не забуду никогда.

— С тех пор у вас с корейским кино особые отношения? Заметил, что на канале вы уделяете ему отдельное внимание.

— Я вообще большой поклонник азиатского кино, корейского в частности. Правда, сказать, что я безумный фанат именно северокорейского кино, не могу — не так уж и много фильмов из этой страны мне попадалось. В детстве смотрел несколько раз, например, «Приказ 027», потому что там были крутые — по крайней мере, так казалось на тот момент — драки и нанесение тяжких телесных при помощи обычной столовской вилки. В середине нулевых, отдыхая в Крыму, купил в какой-то странной лавочке кассету с северокорейским мультфильмом, из которого не помню совсем ничего, кроме, разве что, удивительно плохой рисовки — ни до, ни после я такой не встречал. Мультик был о политике, но художникам удалось создать такой ад для глаз, что содержание в голове задержаться просто не смогло. Наверное, это был один из худших фильмов, что я видел за свою жизнь. Кассета с ним, увы, не сохранилась.


— Это был не «Бурундук и ежик» случайно?

— Нет, точно не он. Тот, что я смотрел, был про людей и космос, про победу хороших северокорейцев над плохими американцами. К сожалению, название не могу вспомнить, как ни стараюсь.

— Сейчас на вашем канале вы часто пишете о фильмах ужасов. Стоит ли ждать рассказов о картинах других жанров?

— Конечно! Просто на данный момент у меня такая волна. Хотя фильмы ужасов и являются моим любимым жанром, смотрю я не только их. Однако хочу заметить, на мой взгляд, именно в хоррорах сейчас происходят основные открытия — может быть, как раз поэтому сейчас я смотрю преимущественно хорроры.

— Какие открытия, к примеру?

— Ну вот, например, совсем недавно я посмотрел «Воздушный бой». В этом фильме причудливо, но очень интересно сплетаются в единое целое Вторая мировая война и бабайки (гремлины). Мне трудно представить такое в фильме другого жанра. А в «Воздушном бое» все работает, ничего не торчит нелепым хвостом, как торчало бы, скажем, в той же комедии. Получается, можно и так — авиация плюс пожирающие металл самолета монстры.

— У вас на канале, в основном, современные фильмы. Классика «плохого» кино вас не слишком интересует?

— Интересует, и в дальнейшем о фильмах прошлых лет я буду писать — пусть и коротенечко. У меня уже есть в планах несколько фильмов, снятых в XX веке, которые я пересмотрю или посмотрю впервые, чтобы о них сказать пару ласковых или не очень слов.

— Кстати, по поводу «коротенечко»: почему вы предпочитаете писать именно небольшие отзывы?

— Это, наверное, немного профдеформация — привычка максимально лаконично излагать свои мысли. Я стараюсь писать о том, что зацепило меня, на что я обратил внимание. Плюс, если писать коротко, то это не превращается в работу, на которую нужно ходить каждый день. Работать в традиционном смысле — 5 дней в неделю, с 8 до 5 — я не люблю. Такая работа, на мой взгляд, никак не совмещается с, прости Господи, творчеством, она убивает творчество. Если мне зачем-то понадобится писать длинно и подробно о том, что я люблю, я быстро сдуюсь и заброшу это дело.


— А над пьесами и прозой тоже не удается именно работать?

— Свои творческие тексты я обычно пишу очень быстро, потому что «работая» над ними, я мгновенно теряю к ним интерес. Приходится несколько дней безвылазно торчать за ноутом, с сожалением прерываясь на сон. Вообще, насколько я понял, любая регулярность для меня губительна. Я впадаю в зависимость от нее и потом с большим трудом эту самую зависимость преодолеваю. Все это, так сказать, «подарочки» мне от моего тревожного расстройства и ОКР.

— А что вы еще делаете кроме того, что пишете творческие тексты и смотрите необыкновенные фильмы? Может быть, читаете что-нибудь тоже затейливое?

— С чтением у меня сейчас тяжело. Никак не попадется мне та книга, от которой не хотелось бы отрываться. В детстве и юности я читал очень много всякой фантастики, разнообразные российские трешовые сборники в том числе. Сейчас я читаю, в основном, научпоп и, увы, все чаще бросаю, не дойдя даже до середины.

Либо же условную эзотерику, авторы которой не стремятся все время держать умное лицо.

Как человеку чрезмерно организованному мне крайне интересно все, что связано с так называемой магией Хаоса. Я отношусь к ней очень серьезно — и в то же время с большой иронией. Как оказалось, одно другому не мешает совершенно.


— Никогда не слышал о магии Хаоса. Расскажете, что это такое?

— Это магия, которая работает с кем угодно, вплоть до киношных и мультяшных персонажей. Грубо говоря, можно работать (в магическом смысле слова) с ниндзя-черепашками, например. Можно с самостоятельно вымышленными существами, духами и кем угодно еще. Если говорить в общем, то это довольно веселая дисциплина, которая позволяет серьезно подурачиться в, скажем так, эзотерическом ключе.

— Ну, вот, например, я хочу поработать с черепашкой-ниндзя Рафаэлем. С чего мне начать?

— Тут каждый решает сам. Возможно, придется изобрести некий ритуал для связи с Рафаэлем — использовать, скажем, его фигурку либо же рисунок. Все зависит от того, чего практик желает, на что он настроен.

— А вы как практикуете магию Хаоса? На что вы настроены?

— Я стараюсь вносить в свою жизнь чуточку расфокуса и дисбаланса, чтобы не застыть намертво в какой-то одной позиции и не превратиться в итоге в тыкву. Те же фильмы смотрю с разных точек зрения: одновременно всерьез и иронично. Нельзя сказать, что я молюсь каким-то особенным своим богам, но существование их вполне и с удовольствием допускаю — так веселее.

— Я сейчас пробежал глазами статью о магии Хаоса в википедии. Получается, если у меня есть фигурка Рафаэля и я очень захочу, то смогу выйти через нее на связь с Рафаэлем и с ним пообщаться?

— Да, можно и так сказать.

— Загадочно. Я все равно мало что понял, если честно. Может быть, посоветуете что-нибудь еще, что можно прочесть о магии Хаоса? Что-нибудь толковое.

— Вот. Мне кажется, этот текст самый лучший.

— Спасибо! Давайте вернемся к фильмам. Не проникает ли «плохое» кино в ваши творческие тексты?

— Если и проникает, то лишь намеками. В одной из моих пьес, «Кодекс курильщика», персонаж — убийца, к слову — проверяет всех на знание определенных фильмов. Я думаю, что «плохое» кино так или иначе на меня подействовало как на автора, и я, скорее всего, бессознательно, именно им руководствуюсь, на него опираюсь, когда пишу. Потому что творчество родом из детства, им занимается внутренний ребенок. А мой внутренний ребенок столько в свое время посмотрел плохих фильмов!


Из пьесы К. Стешика «Кодекс курильщика» (2017)


— Сложно удержаться и не попросить вас и вашего внутреннего ребенка составить избранный плейлист — топ-10 (или сколько хотите) лучших «худших» фильмов из тех, что вам знакомы.

— 1. «Хон Гиль Дон». 2. «Жизненная сила». 3. Все альманахи V/H/S. 4. «Прикосновение». 5. «Темный ангел». 6. «Скрытые». 7. «Ночь кошмаров».

Пусть, наверное, будет топ-7. Это, кстати, был самый сложный вопрос.

— «Прикосновение» — это российский ужастик Альберта Мкртчяна 1992 года?

— Да, он самый.

— Встречал на его счет самые разные отзывы. А вас чем он так зацепил?

— Он одновременно совершенно дурацкий и дико страшный. Помню, после самого первого просмотра (случайного, по телевизору) я словно бы впал в некий транс и несколько дней в нем пребывал. Чувствовал себя на границе миров и ни капли не боялся смерти.

— Вам никогда не хотелось написать сценарий к «плохому» фильму ужасов?

— Очень хотелось — и хочется! Вполне возможно, что я это сделаю в скором времени, если все, конечно, не накроется к чертям собачьим. А еще у меня есть прозаическое произведение «Грязнуля», написанное как раз в жанре хоррор, — как ни странно, этот текст неоднократно ставили на театральных площадках.

— Получается, хоррор возможен в театре?

— Возможен, и еще как. Постановок было несколько, не одна и не две, и все работали. Мне кажется, утверждение, что хоррор в театре невозможен, давно устарело.

Поделиться