Грузин московского разлива: Марлену Хуциеву — 90
4 октября 2015 ● Московский комсомолец
4 октября исполняется 90 лет классику отечественного кино, народному артисту СССР, президенту Гильдии кинорежиссеров России Марлену Хуциеву.
Его фильмы «Весна на Заречной улице», «Застава Ильича», «Два Федора», «Июльский дождь» — шедевры мирового кино.
Его фильмы «Весна на Заречной улице», «Застава Ильича», «Два Федора», «Июльский дождь» — шедевры мирового кино.
Марлен Хуциев.
фото: Из личного архива
Праздновать юбилей он отказался наотрез. Вместе с семьей отправился на Северный Кавказ, в Пятигорск, в любимые лермонтовские места, где и отметит дату. А потом на десять дней поедет во Владикавказ на досъемки фильма «Невечерняя».
Работа над «Невечерней» продолжается, хотя 24 декабря прошлого года мы уже поднимали бокалы за окончание последнего съемочного дня, как это принято у кинематографистов. Но Хуциев не был бы Хуциевым, если бы бесконечно не дорабатывал материал.
Накануне отъезда он был неуловим, занимался хозяйственными делами, покупал все необходимое. Бродить с Марленом Хуциевым по улицам и магазинам — увлекательное занятие. Он может купить на базаре кусок шпика и расхваливать его так, что слюнки потекут, тут же рассказать про тифлисское детство и убедить в том, что такого вкуса не знал с тех давних пор. Жизнь он видит не из окна автомобиля. Одно удовольствие — находиться с ним за столом. Он умеет создавать настроение, произносить тосты и бесконечно читает, например, Константина Симонова, его строки «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины»...
— Мы улетаем в Минводы, — рассказывает Марлен Мартынович. — День проведем в Пятигорске, а потом я еду во Владикавказ, надо доснять «Невечернюю». В Ялте и Севастополе мы уже все закончили. Мне важно тему Хаджи-Мурата снять на Северном Кавказе. Потом уже буду монтировать. В следующем году, надеюсь, картина будет готова. Дожить бы!
«Невечерняя». На съемочной площадке. Чехов — Владислав Ветров. Толстой — Михаил Пахоменко.
фото: Из личного архива
«Никогда не считал себя шестидесятником»
— Главное свойство моего характера заключается в том, что я — созерцатель. Никуда не тороплюсь. Мои картины возникали из ощущений, не связанных с профессией. Судьба отдельного человека — это главное, естественно, в контексте времени, в котором мы живем. Я могу снимать только о том, что люблю. Замыслы рождаются во время прогулок. Хожу, общаюсь с друзьями, заранее никаких задач себе не ставлю. Всегда любил придумывать на ходу. Как-то под проливным дождем забежал в телефонную будку. Фантазия разыгралась. Так рождался «Июльский дождь». Однажды шел по улице Кирова в Москве, теперь это Мясницкая, и вдруг дорогу перебежала молодая пара. В этот момент меня кто-то схватил за руку и сказал: «Не оставляйте их!». Я удивился: «Почему вы меня об этом просите?» — и услышал в ответ: «У вас лицо, заслуживающее доверия».
Иногда замыслы возникают из мимолетных состояний. Поэтому понятие «шестидесятники» для меня странное. Это критикам нужна классификация, вот они все это и придумали. Никогда не считал себя шестидесятником. Мы же все разные, не похожие друг на друга. Моими однокурсниками были Владимир Алов и Владимир Наумов — очень хорошие режиссеры, Сергей Параджанов — художник с мировым именем. Разве можно нас всех под одну гребенку стричь? Хочу вспомнить фразу, которую произнес мой учитель, Игорь Савченко, набрав наш курс: «Я из вас не собираюсь делать савченят». И еще он сказал то, что я навсегда запомнил: «Я вас набирал по глазам, когда видел в них мысль, чувства. А те, кто все знает, мне неинтересны».
«По медицинским показаниям меня не взяли в армию»
Когда я начинал, было замечательное время. Появились удивительные поэты, такая уникальная фигура, как Булат Окуджава. Он еще не был широко известен, но я услышал его песню «До свидания, мальчики» — о поколении, ушедшем на войну. И про себя напевал, когда бродил по московским улицам. Комок подкатывал к горлу. Там есть такие строки: «До свидания, мальчики. Постарайтесь вернуться назад». И сейчас, повторяя их, испытываю волнение. Мой двоюродный брат стал танкистом и погиб в начале войны. Именно он повел меня в кино, когда мне было девять лет. Тогда я впервые увидел на экране фильм с Чарли Чаплином.
Дело в том, что по медицинским показаниям меня не взяли в армию. Я должен был туда попасть где-то в последний год войны. У меня была астма, проблемы со зрением и общим физическим развитием. Поэтому навсегда остался в долгу перед теми, кто ушел на войну и не вернулся. Военная тема постоянно возникает в моих картинах. В фильме «Был месяц май» впрямую рассказываю об этих людях. Там снялся замечательной артистичности человек Петр Тодоровский — мой друг, фронтовик, оператор, с которым я начинал. К сожалению, недавно он ушел из жизни. Петя — мой ровесник. Пролог у этого фильма — документальный. Я смонтировал его за одну ночь из 9 коробок хроники. Дело происходит в Германии сразу после войны, где находится маленький отряд наших солдат. Недавно я там побывал с ретроспективой и очень переживал за то, как немцы фильм воспримут. Я ведь ничего не приукрашивал. Думал, что они сами себе не понравятся. Но они все правильно поняли и очень серьезно к нему отнеслись.
«В белых штанах я и пришел на экзамен во ВГИК. Люди думали, что я — раненый из госпиталя»
Я — грузин московского разлива, хотя какой только национальности мне не приписывали, называли турком и осетином. Я — результат революции. Если бы большевики не вступили в Тифлис, мои родители бы не встретились.
С трех до восьми лет длилось мое московское детство. Жил в самом центре — на Никольской, Маросейке, Смоленском бульваре. Отец с матерью были в разводе. И я жил то у одного, то у другого в Москве. Потом уже был Тифлис. Мой дед был там преподавателем кадетского корпуса. И дядя мой его закончил. В Тифлисе я поступал в Академию художеств. Я начинал после школы на киностудии, год там проработал, был учеником макетчика. А в 19 лет поступил во ВГИК. Поехал туда в 1945 году. Добирался долго, потому что отцепили плацкартный вагон в Грозном, доехал до Минвод, где пришлось три дня скитаться. У меня украли штаны, пока я в озере купался. По ордеру мне выдали белые. Так я и ходил — в белых штанах и шинели. Я был очень худым. Хотя и теперь не толстый. И люди думали, что я — раненый из госпиталя. В белых штанах я и пришел на экзамен во ВГИК.
Коллаж студентов ВГИКа. Курс Игоря Савченко. Мастер на первом плане.
фото: Из личного архива
«Двое моих учеников стали священниками»
Своих учеников я не заставлял быть такими-то. Важно угадать их индивидуальность, почувствовать живую душу. Главное — смотреть и помогать. Двое из моих учеников стали священниками. Один живет в Екатеринбурге. Он сказал, что это я его сподвиг к такому выбору, притом что я — атеист. А второй — осетин из Владикавказа. Священники бывают разные. Надеюсь, что эти — хорошие. Еще один мой ученик — мавританец Абдеррахман Сиссако, теперь стал прославленным режиссером. Он был очень талантливым студентом.
Абдеррахман Сиссако, ученик Хуциева, кинорежиссер из Мавритании:
— Я приехал в Москву спустя 20 лет. И мы просидели до пяти утра. Марлен Мартынович не меняется. Я был очень взволнован и испытал чувства сына, вернувшегося к отцу. Я подпитывался от него, слушая его рассказы о людях и кино. Поступая во ВГИК, я написал о своем последнем дне в Мавритании, описал окно в комнате, где мы с матерью жили. В Мавритании окна расположены на уровне земли, и люди ложатся на пол, чтобы было прохладно. Марлену Хуциеву мое описание показалось кинематографичным. Он всегда был нежен ко мне, потому что я немного был похож на Пушкина. А он был увлечен Пушкиным. Жаль, что так и не снял фильм о нем. Но это меня не удивляет: в этом тоже весь Марлен.
«Проснулся утром, а отца нет»
Отца я потерял в 1937 году. Знаменитую сцену разговора героя с мертвым отцом в «Заставе Ильича» я посвятил ему. Это все то, что мог бы сказать мне мой отец. Я учился во втором классе и как-то проснулся утром, а отца нет. Почувствовал что-то недоброе. Мачеха сказала, что он уехал в командировку. Никто мне ничего не рассказывал, но я догадывался о том, что произошло. Теперь я уже значительно старше своего отца. Он умер, когда ему было 36 лет.
Примерно в этом возрасте я снимал «Заставу Ильича». Ее запретили после слов Никиты Хрущева: «И вы хотите, чтобы мы поверили в правдивость эпизода, когда отец не знает, что ответить сыну на вопрос: «Как жить?». Отец спрашивает у сына: «Сколько тебе лет?». Возникает диалог: «Двадцать три» — «А мне 21. Как я могу тебе советовать?». От меня отвернулись все, кроме съемочной группы. Люди, одолжившие денег до зарплаты, требовали их вернуть. Единственный человек, который стойко держался, — это Сергей Герасимов. И еще меня потряс кинорежиссер, создавший фильм «Два бойца», Леонид Луков. После «Весны на Заречной улице» он пожал нам с моим соавтором Феликсом Миронером руки и сказал: «Вы — настоящие мастера». На просмотр «Заставы Ильича» он пришел в орденах, а потом снял их в темноте. Фильм его потряс. Он сказал: «У меня в жизни было три потрясения — «Земля» Довженко, «Броненосец «Потемкин» Эйзенштейна. Это третье».
Олег Видов, актер:
— Марлен Хуциев был чуть ли не первым его режиссером: «В конце «Заставы Ильича» я прикуриваю у Коли Губенко. Марлен Мартынович — хороший, милый человек и потрясающий режиссер. Его фильм и есть оттепель, как и появившиеся в нем Евтушенко, Вознесенский, Окуджава. Как и свободные ребята, которые ходили по улицам, целовались... Москва вдруг превратилась почти в Париж. Марлен пригласил незаурядных актеров и снимал о незаурядных людях. И через это просвечивала Москва того времени. Именно это и была оттепель с надеждами на что-то новое, интересное, на открытие мира. Гениальный фильм. Но холуйствующие чиновники всего боятся. Они фактически положили этот фильм на полку. И его растащили по кускам. Стали появляться сцены из этой картины у других. И когда она вышла к зрителям, все уже было иначе, наступило другое время. Но свет этого фильма остался во мне, как и от великих фильмов, определивших время перехода от насилия к свободе. Он давал надежду, что все будет по-другому.
«Список собственного хамства»
Мне очень нравился фильм «Петр Первый» Владимира Петрова с Николаем Симоновым в главной роли, снятый в 1937 году. Как-то я встретил его режиссера на «Мосфильме». Но почему-то не подошел, не сказал ему о своих впечатлениях. Я это называю списком собственного хамства. В него можно внести и случай с Фаиной Раневской. Как-то она мне позвонила, предложила сделать с ней фильм. Я растерялся. Почему-то сразу начал отказываться, сославшись на то, что никогда ничего подобного не делал, сказал: «Я вам перезвоню, я должен подумать». Очень мне нравился фильм «Чапаев» с Борисом Бабочкиным в главной роли. И однокурсник моей жены Парфенов сказал ему об этом. И выдающийся артист Бабочкин позвонил мне, уважительно называл Марленом Мартыновичем. А кто я был тогда? Мы договорились созвониться после моего возвращения. Я должен был ехать в Тбилиси. Там меня и настигла весть о смерти Бориса Бабочкина. Это тоже из списка собственного хамства. Нельзя откладывать на потом важные вещи.
«Сложно преодолеть чувство своей конечности на земле»
«Бесконечность» тяжела для восприятия, но она — самая моя. Это очень важная для меня картина, и пока последняя. В ней много того, о чем я размышлял. Вдруг почувствовал приближение нового века, и я захотел напомнить об этом людям. Сохранились описания того, как уходили на фронт Первой мировой эшелоны, как русские батюшки отправлялись в пекло войны со свой паствой и сложили там головы. Священники шли в атаку, приподнимая рясы. Не вошел в картину эпизод, где немец не расстрелял русского, потому что рассуждал: «Если я не убью этого русского, может, какой-то другой русский не убьет меня». Материал всегда живет своей жизнью, диктует, куда идти дальше. У меня была пластинка с двумя маршами: «Прощание славянки» и «Тоска по Родине», который теперь мало кто знает. Но именно под него уходили красноармейцы. Когда «Бесконечность» принимали, один из редакторов Госкино предложил сократить этот эпизод. Но я ответил, что ни метра не вырежу, потому что эти люди того заслужили. Когда я писал сценарий, все время слушал эти марши
. Еще Наполеон заметил, какие они удивительные, хотя у французов есть самая великая мелодия — «Марсельеза». По сути, содержание «Бесконечности» укладывается в одну фразу: если бы молодость знала, если бы старость могла. Это и есть бесконечность. Я долго искал героя с молодой агрессией. Потом он стал монахом. Его уже нет на этом свете.
В «Бесконечности» старший герой говорит молодому: «Ты бессмертен, а я уже смертен». Кто из нас не задумывается о финале жизни? И я задумывался. У каждого есть предел. Страшно, что придет последний час. Сложно преодолеть чувство своей конечности на земле. Я этот барьер преодолел и перестал бояться. Просто положился на судьбу. Главное, чтобы все жило и после тебя. Понимание этого изменило меня. Для этого надо осознать, как ты связан со своими современниками, с прошлым. Хотя сейчас накопилось такое количество отрицательной энергии на земном шаре, что страшно становится. Она в любой момент может взорваться.
«Благодаря «МК» мне удалось доснять «Невечернюю»
Я счастливый человек. Меня никогда не заставляли ничего делать. Я делал то, что хотел. Когда была советская власть, которую теперь все ругают, кино финансировалось, а цензура не была такой уж сильной. Сейчас все зависит от цензуры денег. На этом все кончается. Я работаю над очень ответственной картиной о Толстом и Чехове. Моя задача заключалась в том, чтобы зритель поверил в этих персонажей. Добыть финансирование в наши времена — невероятно тяжелый труд. Сегодня все очень жадные, не хотят давать денег. Но я еще буду держаться. Очень обижаюсь, когда про меня говорят, что я медленно работаю. Я работаю не медленно, но иногда получается долго в силу сложившихся обстоятельств. Средства на «Невечернюю» пришлось искать восемь лет. Но вот, прочитав статью в «МК», мне позвонил один достойный человек и дал деньги в дар на завершение проекта. Его имя я не могу назвать без его на то согласия.
фото: Из личного архива
Праздновать юбилей он отказался наотрез. Вместе с семьей отправился на Северный Кавказ, в Пятигорск, в любимые лермонтовские места, где и отметит дату. А потом на десять дней поедет во Владикавказ на досъемки фильма «Невечерняя».
Работа над «Невечерней» продолжается, хотя 24 декабря прошлого года мы уже поднимали бокалы за окончание последнего съемочного дня, как это принято у кинематографистов. Но Хуциев не был бы Хуциевым, если бы бесконечно не дорабатывал материал.
Накануне отъезда он был неуловим, занимался хозяйственными делами, покупал все необходимое. Бродить с Марленом Хуциевым по улицам и магазинам — увлекательное занятие. Он может купить на базаре кусок шпика и расхваливать его так, что слюнки потекут, тут же рассказать про тифлисское детство и убедить в том, что такого вкуса не знал с тех давних пор. Жизнь он видит не из окна автомобиля. Одно удовольствие — находиться с ним за столом. Он умеет создавать настроение, произносить тосты и бесконечно читает, например, Константина Симонова, его строки «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины»...
— Мы улетаем в Минводы, — рассказывает Марлен Мартынович. — День проведем в Пятигорске, а потом я еду во Владикавказ, надо доснять «Невечернюю». В Ялте и Севастополе мы уже все закончили. Мне важно тему Хаджи-Мурата снять на Северном Кавказе. Потом уже буду монтировать. В следующем году, надеюсь, картина будет готова. Дожить бы!
«Невечерняя». На съемочной площадке. Чехов — Владислав Ветров. Толстой — Михаил Пахоменко.
фото: Из личного архива
«Никогда не считал себя шестидесятником»
— Главное свойство моего характера заключается в том, что я — созерцатель. Никуда не тороплюсь. Мои картины возникали из ощущений, не связанных с профессией. Судьба отдельного человека — это главное, естественно, в контексте времени, в котором мы живем. Я могу снимать только о том, что люблю. Замыслы рождаются во время прогулок. Хожу, общаюсь с друзьями, заранее никаких задач себе не ставлю. Всегда любил придумывать на ходу. Как-то под проливным дождем забежал в телефонную будку. Фантазия разыгралась. Так рождался «Июльский дождь». Однажды шел по улице Кирова в Москве, теперь это Мясницкая, и вдруг дорогу перебежала молодая пара. В этот момент меня кто-то схватил за руку и сказал: «Не оставляйте их!». Я удивился: «Почему вы меня об этом просите?» — и услышал в ответ: «У вас лицо, заслуживающее доверия».
Иногда замыслы возникают из мимолетных состояний. Поэтому понятие «шестидесятники» для меня странное. Это критикам нужна классификация, вот они все это и придумали. Никогда не считал себя шестидесятником. Мы же все разные, не похожие друг на друга. Моими однокурсниками были Владимир Алов и Владимир Наумов — очень хорошие режиссеры, Сергей Параджанов — художник с мировым именем. Разве можно нас всех под одну гребенку стричь? Хочу вспомнить фразу, которую произнес мой учитель, Игорь Савченко, набрав наш курс: «Я из вас не собираюсь делать савченят». И еще он сказал то, что я навсегда запомнил: «Я вас набирал по глазам, когда видел в них мысль, чувства. А те, кто все знает, мне неинтересны».
«По медицинским показаниям меня не взяли в армию»
Когда я начинал, было замечательное время. Появились удивительные поэты, такая уникальная фигура, как Булат Окуджава. Он еще не был широко известен, но я услышал его песню «До свидания, мальчики» — о поколении, ушедшем на войну. И про себя напевал, когда бродил по московским улицам. Комок подкатывал к горлу. Там есть такие строки: «До свидания, мальчики. Постарайтесь вернуться назад». И сейчас, повторяя их, испытываю волнение. Мой двоюродный брат стал танкистом и погиб в начале войны. Именно он повел меня в кино, когда мне было девять лет. Тогда я впервые увидел на экране фильм с Чарли Чаплином.
Дело в том, что по медицинским показаниям меня не взяли в армию. Я должен был туда попасть где-то в последний год войны. У меня была астма, проблемы со зрением и общим физическим развитием. Поэтому навсегда остался в долгу перед теми, кто ушел на войну и не вернулся. Военная тема постоянно возникает в моих картинах. В фильме «Был месяц май» впрямую рассказываю об этих людях. Там снялся замечательной артистичности человек Петр Тодоровский — мой друг, фронтовик, оператор, с которым я начинал. К сожалению, недавно он ушел из жизни. Петя — мой ровесник. Пролог у этого фильма — документальный. Я смонтировал его за одну ночь из 9 коробок хроники. Дело происходит в Германии сразу после войны, где находится маленький отряд наших солдат. Недавно я там побывал с ретроспективой и очень переживал за то, как немцы фильм воспримут. Я ведь ничего не приукрашивал. Думал, что они сами себе не понравятся. Но они все правильно поняли и очень серьезно к нему отнеслись.
«В белых штанах я и пришел на экзамен во ВГИК. Люди думали, что я — раненый из госпиталя»
Я — грузин московского разлива, хотя какой только национальности мне не приписывали, называли турком и осетином. Я — результат революции. Если бы большевики не вступили в Тифлис, мои родители бы не встретились.
С трех до восьми лет длилось мое московское детство. Жил в самом центре — на Никольской, Маросейке, Смоленском бульваре. Отец с матерью были в разводе. И я жил то у одного, то у другого в Москве. Потом уже был Тифлис. Мой дед был там преподавателем кадетского корпуса. И дядя мой его закончил. В Тифлисе я поступал в Академию художеств. Я начинал после школы на киностудии, год там проработал, был учеником макетчика. А в 19 лет поступил во ВГИК. Поехал туда в 1945 году. Добирался долго, потому что отцепили плацкартный вагон в Грозном, доехал до Минвод, где пришлось три дня скитаться. У меня украли штаны, пока я в озере купался. По ордеру мне выдали белые. Так я и ходил — в белых штанах и шинели. Я был очень худым. Хотя и теперь не толстый. И люди думали, что я — раненый из госпиталя. В белых штанах я и пришел на экзамен во ВГИК.
Коллаж студентов ВГИКа. Курс Игоря Савченко. Мастер на первом плане.
фото: Из личного архива
«Двое моих учеников стали священниками»
Своих учеников я не заставлял быть такими-то. Важно угадать их индивидуальность, почувствовать живую душу. Главное — смотреть и помогать. Двое из моих учеников стали священниками. Один живет в Екатеринбурге. Он сказал, что это я его сподвиг к такому выбору, притом что я — атеист. А второй — осетин из Владикавказа. Священники бывают разные. Надеюсь, что эти — хорошие. Еще один мой ученик — мавританец Абдеррахман Сиссако, теперь стал прославленным режиссером. Он был очень талантливым студентом.
Абдеррахман Сиссако, ученик Хуциева, кинорежиссер из Мавритании:
— Я приехал в Москву спустя 20 лет. И мы просидели до пяти утра. Марлен Мартынович не меняется. Я был очень взволнован и испытал чувства сына, вернувшегося к отцу. Я подпитывался от него, слушая его рассказы о людях и кино. Поступая во ВГИК, я написал о своем последнем дне в Мавритании, описал окно в комнате, где мы с матерью жили. В Мавритании окна расположены на уровне земли, и люди ложатся на пол, чтобы было прохладно. Марлену Хуциеву мое описание показалось кинематографичным. Он всегда был нежен ко мне, потому что я немного был похож на Пушкина. А он был увлечен Пушкиным. Жаль, что так и не снял фильм о нем. Но это меня не удивляет: в этом тоже весь Марлен.
«Проснулся утром, а отца нет»
Отца я потерял в 1937 году. Знаменитую сцену разговора героя с мертвым отцом в «Заставе Ильича» я посвятил ему. Это все то, что мог бы сказать мне мой отец. Я учился во втором классе и как-то проснулся утром, а отца нет. Почувствовал что-то недоброе. Мачеха сказала, что он уехал в командировку. Никто мне ничего не рассказывал, но я догадывался о том, что произошло. Теперь я уже значительно старше своего отца. Он умер, когда ему было 36 лет.
Примерно в этом возрасте я снимал «Заставу Ильича». Ее запретили после слов Никиты Хрущева: «И вы хотите, чтобы мы поверили в правдивость эпизода, когда отец не знает, что ответить сыну на вопрос: «Как жить?». Отец спрашивает у сына: «Сколько тебе лет?». Возникает диалог: «Двадцать три» — «А мне 21. Как я могу тебе советовать?». От меня отвернулись все, кроме съемочной группы. Люди, одолжившие денег до зарплаты, требовали их вернуть. Единственный человек, который стойко держался, — это Сергей Герасимов. И еще меня потряс кинорежиссер, создавший фильм «Два бойца», Леонид Луков. После «Весны на Заречной улице» он пожал нам с моим соавтором Феликсом Миронером руки и сказал: «Вы — настоящие мастера». На просмотр «Заставы Ильича» он пришел в орденах, а потом снял их в темноте. Фильм его потряс. Он сказал: «У меня в жизни было три потрясения — «Земля» Довженко, «Броненосец «Потемкин» Эйзенштейна. Это третье».
Олег Видов, актер:
— Марлен Хуциев был чуть ли не первым его режиссером: «В конце «Заставы Ильича» я прикуриваю у Коли Губенко. Марлен Мартынович — хороший, милый человек и потрясающий режиссер. Его фильм и есть оттепель, как и появившиеся в нем Евтушенко, Вознесенский, Окуджава. Как и свободные ребята, которые ходили по улицам, целовались... Москва вдруг превратилась почти в Париж. Марлен пригласил незаурядных актеров и снимал о незаурядных людях. И через это просвечивала Москва того времени. Именно это и была оттепель с надеждами на что-то новое, интересное, на открытие мира. Гениальный фильм. Но холуйствующие чиновники всего боятся. Они фактически положили этот фильм на полку. И его растащили по кускам. Стали появляться сцены из этой картины у других. И когда она вышла к зрителям, все уже было иначе, наступило другое время. Но свет этого фильма остался во мне, как и от великих фильмов, определивших время перехода от насилия к свободе. Он давал надежду, что все будет по-другому.
«Список собственного хамства»
Мне очень нравился фильм «Петр Первый» Владимира Петрова с Николаем Симоновым в главной роли, снятый в 1937 году. Как-то я встретил его режиссера на «Мосфильме». Но почему-то не подошел, не сказал ему о своих впечатлениях. Я это называю списком собственного хамства. В него можно внести и случай с Фаиной Раневской. Как-то она мне позвонила, предложила сделать с ней фильм. Я растерялся. Почему-то сразу начал отказываться, сославшись на то, что никогда ничего подобного не делал, сказал: «Я вам перезвоню, я должен подумать». Очень мне нравился фильм «Чапаев» с Борисом Бабочкиным в главной роли. И однокурсник моей жены Парфенов сказал ему об этом. И выдающийся артист Бабочкин позвонил мне, уважительно называл Марленом Мартыновичем. А кто я был тогда? Мы договорились созвониться после моего возвращения. Я должен был ехать в Тбилиси. Там меня и настигла весть о смерти Бориса Бабочкина. Это тоже из списка собственного хамства. Нельзя откладывать на потом важные вещи.
«Сложно преодолеть чувство своей конечности на земле»
«Бесконечность» тяжела для восприятия, но она — самая моя. Это очень важная для меня картина, и пока последняя. В ней много того, о чем я размышлял. Вдруг почувствовал приближение нового века, и я захотел напомнить об этом людям. Сохранились описания того, как уходили на фронт Первой мировой эшелоны, как русские батюшки отправлялись в пекло войны со свой паствой и сложили там головы. Священники шли в атаку, приподнимая рясы. Не вошел в картину эпизод, где немец не расстрелял русского, потому что рассуждал: «Если я не убью этого русского, может, какой-то другой русский не убьет меня». Материал всегда живет своей жизнью, диктует, куда идти дальше. У меня была пластинка с двумя маршами: «Прощание славянки» и «Тоска по Родине», который теперь мало кто знает. Но именно под него уходили красноармейцы. Когда «Бесконечность» принимали, один из редакторов Госкино предложил сократить этот эпизод. Но я ответил, что ни метра не вырежу, потому что эти люди того заслужили. Когда я писал сценарий, все время слушал эти марши
. Еще Наполеон заметил, какие они удивительные, хотя у французов есть самая великая мелодия — «Марсельеза». По сути, содержание «Бесконечности» укладывается в одну фразу: если бы молодость знала, если бы старость могла. Это и есть бесконечность. Я долго искал героя с молодой агрессией. Потом он стал монахом. Его уже нет на этом свете.
В «Бесконечности» старший герой говорит молодому: «Ты бессмертен, а я уже смертен». Кто из нас не задумывается о финале жизни? И я задумывался. У каждого есть предел. Страшно, что придет последний час. Сложно преодолеть чувство своей конечности на земле. Я этот барьер преодолел и перестал бояться. Просто положился на судьбу. Главное, чтобы все жило и после тебя. Понимание этого изменило меня. Для этого надо осознать, как ты связан со своими современниками, с прошлым. Хотя сейчас накопилось такое количество отрицательной энергии на земном шаре, что страшно становится. Она в любой момент может взорваться.
«Благодаря «МК» мне удалось доснять «Невечернюю»
Я счастливый человек. Меня никогда не заставляли ничего делать. Я делал то, что хотел. Когда была советская власть, которую теперь все ругают, кино финансировалось, а цензура не была такой уж сильной. Сейчас все зависит от цензуры денег. На этом все кончается. Я работаю над очень ответственной картиной о Толстом и Чехове. Моя задача заключалась в том, чтобы зритель поверил в этих персонажей. Добыть финансирование в наши времена — невероятно тяжелый труд. Сегодня все очень жадные, не хотят давать денег. Но я еще буду держаться. Очень обижаюсь, когда про меня говорят, что я медленно работаю. Я работаю не медленно, но иногда получается долго в силу сложившихся обстоятельств. Средства на «Невечернюю» пришлось искать восемь лет. Но вот, прочитав статью в «МК», мне позвонил один достойный человек и дал деньги в дар на завершение проекта. Его имя я не могу назвать без его на то согласия.