«На очереди Гоголь»

Руководитель НИИ наследия Арсений Миронов рассказал «Газете.Ru» о границах интерпретаций Пушкина в театральном искусстве.
Фотография: А. Стернин

Руководитель Института культурного и природного наследия им. Лихачева рассказал «Газете.Ru» о том, зачем эксперты его НИИ проводили экспертизу театральных работ Константина Богомолова, Владимира Мирзоева, Дмитрия Чернякова и Римаса Туминаса по произведениям Пушкина.

НИИ культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева обнародовал результаты экспертизы спектаклей и фильмов современных режиссеров по произведениям Пушкина. Проанализировать постановки подведомственный Минкульту РФ НИИ решил в честь Года литературы. Эксперты подвергли критике фильм Владимира Мирзоева «Борис Годунов» (2011), спектакль Константина Богомолова в «Ленкоме» по этому произведению, постановку «Онегин» Тимофея Кулябина в руководимом им театре «Красный факел», а также оперу Дмитрия Чернякова «Руслан и Людмила» в Большом театре. Руководитель Института наследия Арсений Миронов рассказал «Газете.Ru» о том, зачем проводилась эта работа и какие практические последствия будет иметь эта экспертиза.

— Эксперты фактически предлагают перейти к единому варианту сценического толкования любой классики, отступление от которого предполагает, например, лишение постановок государственного финансирования и ссылку в частные театры. Не приведет ли это к тому, что все государственные театры России будут одинаково играть одинаковые спектакли?

— Эксперты, приглашенные на семинар, ни разу не сказали о «едином варианте». Если я вас попрошу назвать мне содержание этого гипотетического и ужасающего «единого варианта», вы вряд ли сможете это сделать, потому как его быть не может по определению. Речь шла о другом: да, природа театра связана с интерпретацией, но в информационном пространстве в качестве «модного» и «передового культурного отряда» выдвигаются исключительно постановки радикального (провокативного, «горизонтального») театра. Эксперты высказывали свои мнения по поводу данного типа театра, полагая, что необходимо информационное внимание и к другим театрам. В том же Новосибирске есть ведь не только «Красный факел» с «золотомасочным» «Евгением Онегиным» режиссера Тимофея Кулябина, который рассчитан на тех, кому — по словам режиссера — «все равно, великое произведение «Евгений Онегин» или нет, можно над ним надругаться или нет». Но почему-то на «Золотую маску» никогда не приглашался другого типа «авторский театр» — Новосибирский драматический под руководством Сергея Афанасьева, умеющий в интерпретации классики не отказываться от психологической нюансировки и серьезных смыслов.

Речь на семинаре шла не о том, что классику «будут играть одинаково». Наоборот: эксперты, по сути, говорили о том, что необходимо разнообразие интерпретаций, так как сегодня довлеет именно внеценностное, пустотное, «экспериментальное» прочтение.

И это последнее неприлично доминирует: стоит только публике или местному гражданскому обществу высказать недоумение по поводу ценностей того или иного спектакля, как эту постановку столичная критика приглашает на «Золотую маску» и дает награду. Эксперты упрекали государство, что оно слишком долго не проявляло никакой культурной воли и допустило непропорциональные, чудовищные перекосы в финансировании — а значит, и пропаганде — таких театральных проектов, которые часто под видом «эксперимента» были художественно несостоятельны. И, по сути, радикализировали общество.

Искусство развивается циклично. Когда-то у Станиславского возникло ощущение кризиса театра, и он начал свой новый театр. Но и его Художественный театр позже не раз переживал кризисы. Мне кажется, что наши эксперты, как люди широко образованные, просто хорошо чувствуют этот явный кризис провокативного искусства и потому говорят о нем так определенно. Находящиеся внутри процесса могут этого и не понимать.

— В чем-то экспертные заключения напоминают разбор школьного сочинения по литературе в советской школе — когда для пятерки следовало вовремя процитировать Герцена и «луч света в темном царстве», а собственные мысли категорически не приветствовались. У вас у самого нет ощущения возвращения к устоям того времени?

— А у вас нет ощущения, что мы вернулись к единообразию советского времени именно в том, что сегодня многие постановки создаются по шаблону — когда для «пятерки» нужно вовремя показать зрителю нужную часть тела и вовремя выругаться? Непременно нужно добавить наркотиков, гомоэротики, немного «майдана»?

Одни и те же школярские ухватки. Едва ли не самая ходовая — когда насыщенный пафосом классический текст накладывается на комический образ или когда персонаж Гоголя или Чехова наделяется портретным сходством с политическим деятелем нашего времени.

Предсказуемость и шаблонность якобы новаторских режиссерских решений объясняется еще и тем, что, к сожалению,

постановщик иногда просто не понимает глубинных смыслов, которыми пронизан классический текст.

Например, постановщик находит у Пушкина фразу юродивого из «Бориса Годунова»: «Нельзя молиться за царя Ирода, Богородица не велит». У постановщика не хватает знаний понять, что царь Ирод — убийца младенцев, и потому юродивый намекает царю Борису на убийство юного царевича Дмитрия.

Единственная активная ассоциация, возникающая у постановщика со словом «Богородица», — это слова из скандального панк-молебна. Поэтому единственно возможным лобовым решением становится натягивание балаклавы на голову несчастного юродивого.

Любая память об убитом маленьком царевиче, любые пушкинские мысли о муках совести и о покаянии царя Бориса при этом — стираются. Просто потому, что у постановщика не хватает творческой мощности понять Пушкина. В итоге режиссерские ходы предсказуемы, как ученические перлы в школьном сочинении.

Театральная критика привыкла заранее, порой не глядя, поддерживать эксперименты, связанные не просто со смелой интерпретацией, но и с перекодированием классических образов.

Поэтому голос эксперта, напоминающего о том, что интерпретация не обязательно означает убийство авторских смыслов, — это скорее свежая и смелая мысль. Она ломает шаблоны современной театральной журналистики, дискурс которой в последние годы нередко похож на шаблонное сочинение троечника.

— А кто вообще должен определять «авторский замысел», может ли у экспертов быть монополия на это? Или, например, в качестве экспертов следует позвать и кого-то из театрального (а не только филологического) сообщества, чтобы выработать некую согласованную позицию.

— Это замечательный манипуляционный миф — о возможности вернуться в застойное советское прошлое. Это невозможно. Проблема в другом: «современное искусство» совершенно не выносит вопросов «О чем спектакль?», «Зачем в спектакле о Борисе Годунове царевича играет девушка-модель?», «Зачем Борис Годунов оскорбляет сестру бранным словом и убивает ее?». Вы полагаете, что это — «собственные мысли»?

Как сказал кто-то из критиков, это не новое прочтение Пушкина, а комментирование его.

По-моему, это как раз безмыслие и провокативные приемы.

Наши эксперты вообще не давали никаких рецептов и не выдвигали никаких иных требований, кроме того, что в любой интерпретации есть границы, выход за которые делает Пушкина не Пушкиным.

Они говорили о необходимости вслушиваться в глубинные смыслы классики, которая вечно актуальна только потому, что решает вопросы бытия, а не быта. Разве это плохо, если мы увидим такого Евгения Онегина, что будет дух захватывать? Но пустотой не удивишь и не захватишь, а вот новым осмысленным образом современного героя — да.

Радикальный театр не просто потеснил, но как-то слишком «забросал камнями» психологический театр, которому вся атмосфера в культуре не давала возможности развиваться, а потому этот театр остался в «меньшинстве», лишен всякого внимания критики.

И очень редкие режиссеры могли жить и работать «против течения», в этом театре часто нечего предъявить «новаторам». К тому же такая установка на западные образчики современного радикального театрального искусства, которые пропагандировало театральное «продвинутое сообщество», приводила к появлению большого количества просто плохих «одноразовых» спектаклей.

Спектаклей не для людей, а для обретения личного статуса «модного режиссера». Как раз об этом и говорили эксперты.

Среди людей неискушенных бытует мнение, что глубинный смысл произведений Пушкина или Гоголя есть какая-то тайна за семью печатями, которая якобы никому не дается в откровении. Это все равно что говорить о непостижимости географической карты Европы. Пушкин глубок, но это не глубина мрака и тумана. Это глубина ясных смыслов. Все великие открытия применительно к «Евгению Онегину» уже сделаны, поверьте. Хрестоматийные произведения школьной программы — такие как «Борис Годунов» — за десятилетия изучены учеными уровня Михаила Львовича Лотмана, переводчиками уровня Владимира Набокова — до запятой. Изучены черновики, дневниковые записи, письма, историческая обстановка, в которой создавалось произведение, и другие тексты, которые выходили из-под пера классика в этот период. Это огромный багаж знаний. После таких великих исследователей Пушкина, как Бонди или Непомнящий, пушкинские смыслы обнажены и ждут честных интерпретаторов.

Но для честной интерпретации нужно работать с текстами. Или хотя бы с консультантом.

Разумеется, мы подключили к работе не только литературоведов и культурологов, но и искусствоведов, в том числе исследователей театра. Ольга Галахова — известный театральный критик.

Она участвовала в дискуссии и очень интересно говорила о театре Римаса Туминаса. И ее мнение не совпало с позицией профессора Есаулова, говорившего о постановке «Евгения Онегина» в Театре Вахтангова.

Другие наши эксперты — например, кандидат искусствоведения Капитолина Кокшенева и кандидат искусствоведения Елена Стрельцова — много и активно пишут о современном театре.

— Какие последствия таких экспертиз вы видели бы в идеале: появление на афишах дисклеймеров «Авторский замысел подвергается существенной переработке»? Возрастной маркировки? Лишения финансирования?

— Если пофантазировать, я выскажу в ответе именно на этот вопрос мое личное мнение. Оно не было озвучено в рамках экспертного семинара и, строго говоря, не имеет научной ценности.

Думаю, что возможна и возрастная маркировка, и стоит указывать, что это «по мотивам», что это «свободная версия», чтобы не обманывать публику и чтобы классиками не завлекать в зрительный зал, а потом ошарашивать бесштанными Онегиными.

Но опять же, если в тюзовской, например, афише из 20 названий 14 идут с маркировкой «16+» и «18+», то можно задать вопрос: выполняет ли ТЮЗ свои задачи?

Мы часто жалуемся, что у нас законы не работают. Вот приняли и обсудили по всей стране основы государственной культурной политики. Там многое сказано ясно: от положения о том, что культура должна работать на развитие личности, до констатации, что у нас есть национальные культурные ценности.

Но если эти самые ценностные смыслы классики тотально обесцениваются, наверное, государство имеет право и отказать в финансировании. Для личного самовыражения лучше поискать средства в других источниках.

Пафос наших экспертов один — призыв к умному театру, к театру смыслов, а не подделок. К подлинному творчеству, а не к суррогату. И нашей культурой накоплен огромный смысловой капитал.

— О вашей экспертизе было объявлено в самый разгар «дела «Тангейзера», которое началось с оскорбления чувств верующих, а закончилось обвинением режиссера в неправильной трактовке оперы Вагнера. У вас не было опасений, что жесткие экспертные оценки по поводу постановок по Пушкину могут привести к новым отставкам?

— Ученые должны решать свои научные задачи, не думая о том, как журналисты оценят результаты их работы.

Свобода научного творчества, поиска истины не менее священна, чем свобода творчества театрального режиссера.

Наша задача — приблизиться к определению границ интерпретации классического текста: насколько осовременивание и новаторство возможно и, может быть, необходимо — до тех пор, пока интерпретация не превращается в «рекодирование». Суды и отставки не представляют для нас научного интереса и не помогают нам разобраться в сути вопроса.

— Что вообще должно стать итогом работы экспертов вашего института — какое-то общее заключение, просто сводка мнений без резюмирующей части? Какой план работы вы предполагаете? Кто адресат этой экспертизы?

— Научное знание не нуждается в специфическом адресате, оно самоценно. Повторяю, нас интересует научный ответ. Мы пока не видим, каким именно будет итог. На семинаре по Пушкину мы сделали первый шаг. На очереди — Гоголь.

Игорь Карев
Автор
Игорь Карев
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе