Плач по Бузыкину (из полевого журнала редактора)

Мы все хотели жить общей жизнью со всем миром...
В.Аксенов. Ожог. - М.: ИзографЪ, Эксмо, 2005. С. 30.

Давно замечено, что в переходные периоды истории нарушается привычный уклад жизни и возникают новые явления, а их называние приводит к изменениям в языке. Источником таких перемен для культур цивилизующихся, как правило, становятся культуры цивилизующие, уже умеющие определять разного рода реалии, с которыми лишь знакомятся язык, сознание и общество, их интегрирующие.

Влияний подобного рода любой язык, в том числе и наш, переживает в своей истории немало. Их след сохраняют словари и литературные тексты. Вот, например, так: "...Панталоны, фрак, жилет, // Всех этих слов на русском нет..." (Пушкин А.С. Евгений Онегин). Или так: "Люблю я очень это слово, // Но не могу перевести; // Оно у нас покамест ново // И вряд ли быть ему в чести" (там же). Или уж совсем адресно: "Шишков, прости, не знаю, как перевести..." (там же). Приведенные поэтические реплики связаны с полемикой, развернувшейся в начале XIX века между "шишковистами" (последователями А.С.Шишкова), отстаивающими архаичные нормы, и "карамзинистами" (последователями Н.М.Карамзина), убежденными в необходимости обновления литературного языка и неизбежности введения в него естественно звучащей речи, иноязычных слов и неологизмов. Точки в том остром и драматичном лингвистическом споре расставила история, но мундир и "мокроступы" адмирала Шишкова и поныне многим впору. Сейчас язык наш переживает очередной виток влияния, на этот раз американского. Причины не оригинальны: вместе с новыми технологиями, экономическими и политическими явлениями, социальными проблемами и многими другими аспектами современной жизни, воспринимающимися нашим обществом и нуждающимися в детерминации, в язык входят новые слова, актуализируются забытые значения и оптимизируются периферийные. Эволюция смыслов очень любопытна. Например, глобальный. Слова нет у Даля (1), но Ожегов (2) толкует его как "охватывающий весь земной шар, всеобщий", то есть вполне в духе нашего времени, которое использует этот термин для описания явлений, связанных с процессами глобализации. Нет слова и в "Кратком словаре иностранных слов" (3) 1950 года, но "Современный словарь иностранных слов" (4) 2001 года отмечает дату возникновения слова - середина XIX века - и толкует его как "всесторонний, всеобщий, универсальный; всемирный". Последнее значение дается через точку с запятой, то есть указывая на расхождение значений, словарь в качестве первого фиксирует не прикладное, а, скорее, общефилософское, подтверждая это соответствующими примерами: "Глобальные задачи. Глобальный план. Глобальные проблемы. Глобальный подход". Привыкнув именно к такому использованию слова, мы внутренне противимся актуализации его первородного значения, связанного с латинским globus, и пытаемся заменить интернациональное "глобальный" на более привычное соотечественникам "всемирный".

Аналогичное явление происходит со словосочетанием public company - публичная компания, то есть компания, чьи акции продаются на фондовой бирже (5). Вместе с публичным музеем, садом или библиотекой ушли или сдвинулись на периферию значения, зафиксированные В.И.Далем: "всенародный", "оглашенный", "явный", "известный", "устроенный для публики", "принадлежащий всем обывателям, гражданской общине сообща" (6), словом, общедоступный. Одновременно оптимизировались ироничные или негативные коннотации, заложенные в сочетаниях типа публичная девка или публичный дом и связанные с определенными идеологемами, которые тоже фиксируются словарями: "...В капиталистическом обществе: заведение, где проститутки принимают посетителей" (7). Обратное движение значений от периферийных к основным в этом и подобных случаях началось вместе с возникновением иных экономических отношений и сопровождающих их институтов - акционерных обществ, бирж и прочих реалий, о которых прежде мы читали у Диккенса, Голсуорси и, пожалуй, у драматурга А.Н.Островского (те, кто читал), но не сталкивались с ними в повседневной жизни. Английское словосочетание public company, пришедшее из языка бизнеса и создавшее русскую кальку, вернуло нас к хорошо забытому старому, но прежде чем выплеснуться из языка профессионального в широкое употребление, оно вызвало сопротивление и потребовало разъяснений и описательного перевода.

Упомянутые тенденции являются отражением действия в современном языке той силы, которую Ю.М.Лотман называл "полиглотизмом культуры" (8). Возникает острейший конфликт между "культурным", сакральным пространством языка - его частью является литературный язык - и "некультурным", или разговорным, языком повседневного общения, постигающим и пытающимся назвать новые сущности. Иначе говоря, в языке оживляется взаимодействие двух полей - устоявшегося, включающего привычные смыслы, и динамичного, имеющего дело с новыми, возникающими значениями. Первый язык зафиксирован словарями, литературными и научными текстами, носителями второго оказываются сотрудники корпораций, ведущих международную деятельность, переводчики, компьютерщики, молодежь, а также многие другие люди, имеющие дело с этими новыми смыслами и более восприимчивые к ним. Они занимают нишу, расположенную на переднем крае языковой модернизации, первыми сталкиваясь с нововведениями, требующими вербализации, и поэтому начинают использовать заимствования в узкой профессиональной, корпоративной или социальной среде, затем экстраполируя жаргонизмы на другие сферы жизни.

Одним из воплощений этого конфликта оказывается современная переводная литература, в первую очередь деловая, оперирующая понятиями, содержание которых либо не зафиксировано нашим языком, либо идеологически и технологически разошлось с зафиксированным, а для акцентирования возникающих значений необходима новая кодификация.

 

***

Как известно, перевод - это пересоздание текста на другом языке, "перевыражение" символов одной культуры в словесных знаках другой. Деятельность эта состоит из множества усилий, и немаловажное место среди них занимает своего рода дешифровка, раскодирование тех или иных ситуаций и понятий, укорененных в чужой культуре, и вербализация этой декодировки на родном языке переводчика. Любой перевод условен: точность и правильность передачи текста оригинала зависит от личности переводчика. Если авторский текст колеблется вокруг очевидной для его создателя культурной нормы, то переводчик связан с этой нормой очень опосредованно и для него первична собственная культурная норма (личная и историческая). Переводчик - иностранец, владеющий чужим языком и умеющий точно выбирать средства выражения родного. Хотя истории известны блестящие примеры переводов по подстрочнику. "Вы спросите: как мне пришло в голову приняться за "Одиссею", не зная греческого языка? - спрашивал в 1847 году В.А.Жуковский, считающийся первым профессиональным мастером перевода, министра народного просвещения и в прошлом "коллегу" по "Арзамасу" С.С.Уварова. - ...Это я должен Вам объяснить". А далее Жуковский подробно описывает технологию перевода по подстрочнику и определяет ключевые факторы успеха - "совестливая, трудолюбивая ученость" и поэтическое чутье (9). Речь здесь фактически идет о двух этапах работы над переводом: о постижении грамматического смысла оригинала и о придании вновь созданному тексту стройности и гармонии. На этом тернистом пути переводчика ждет немало неожиданностей. Прежде всего, это отношение автора к используемым им словам и грамматическим конструкциям, условности его социального и профессионального поведения и связанный с этими аспектами текста метафоризм. Трансформация чужой культурной нормы и поведенческих особенностей или их незнание ведут к различного рода курьезам, ошибкам, буквализму - словом, к искажению реконструируемой реальности. Вместе с тем переводчик - посредник между двумя культурами, такова суть его миссии в долгосрочной перспективе. Усилия переводчика (разумеется, не только его, но и его тоже) меняют языковую действительность, влияют на культурную норму. И начинается это напряжение сил на лексическом уровне.

Совсем недавно такие слова, как "пиар", "бренд", "аутсорсинг", "провайдер", "креативный", "гламурный" и им подобные звучали как абракадабра, их либо не воспринимали всерьез, либо ломали из-за них копья - переводчики, научные и издательские редакторы не знали ни как правильно эти слова писать, ни можно ли их вообще употреблять. Ныне они зафиксированы не только специальными, но и общими словарями.

Пожалуй, все приведенные примеры нетрудно заменить более привычными уху и глазу единицами языка, однако новые слова упрямо внедряются в речь.

Одна из причин настоятельного использования заимствований в корпоративной, а затем и деловой лексике - это изменение идеологического наполнения тех форм деятельности и явлений, которые, как на первый взгляд кажется, существовали и прежде и имели для своего называния вполне привычные способы и формы. Например, слово "кадры". Тоже заимствованное, французское, но ставшее привычным для обозначения состава работников какого-нибудь предприятия, учреждения, организации. Как известно, "кадры решают все", и кадровая работа превратилась в важный род деятельности со своими отраслевыми изданиями. Разница в позиционировании (а ведь совсем недавно и этого слова не было в словарях) старых и новых изданий отражает изменение отношения к этой деятельности. Журнал "Кадровое дело" считает себя "практическим журналом по кадровой работе". Совсем недавно народилось новое издание со значимым названием - журнал "HR Менеджмент - Human Resources", представляющий себя как "...оружие в войне за таланты". Налицо тенденция к расхождению значений: слово "кадры" несет на себе печать времени и отношения к людям, поэтому и возникло словосочетание человеческие ресурсы (от англ. human resources), но сейчас уже многие компании относятся к своим сотрудникам как к капиталу и говорят человеческий капитал (от англ. human capital).

И уж совсем простой пример идеологического "перевертыша" - слово супервизор (от англ. supervisor - надсмотрщик), используемое не в информационно-технологических контекстах в значении "управляющая программа", но для определения руководителя, или менеджера, по сути - диспетчера (без вызываемых последним ассоциаций со службами ЖКХ). Русский перевод слова в этом значении не закрепился в языке по вполне понятным причинам: он будит в отечественном сознании детские впечатления от "Хижины дяди Тома". Однако лаконичность, емкость и универсальность английского протографа оказались весьма соблазнительными, и слово слукавило: чтобы уйти от коннотаций, связанных с его русским переводом, вошло в язык как транслитерация.

Американизированный "новояз" не успевает естественным образом интегрироваться в грамматическую и коннотационную системы языка, пройти историко-культурный отбор, ведет себя агрессивно по отношению к языку традиционному. Подобная активность далеко не всегда мотивирована законами языка, а порой и чаще, чем хотелось, бывает вызвана банальным невежеством тех, кто оказывается носителем "новояза". Вместе с тем полное неприятие транслитераций, "борьба за чистоту русского языка" и иные способы примерки мундира адмирала Шишкова явно противоречат универсальным законам языка, в том числе его экономичности.

Разумеется, в издательской практике, где широко представлены обе противоборствующие тенденции, на пути их столкновения выставляются барьеры, дабы процесс не потерял управляемость. Главная роль здесь, разумеется, принадлежит редактору, адаптирующему и организующему хаотичный с историко-культурной и лингвистической точек зрения текст. Редактору приходится разбираться не только в выборе переводчиком тех или иных терминов, значений и обрабатывать грамматические конструкции, но анализировать, выявлять и находить способы выражения культурных контекстов, использованных автором оригинального текста. Иначе говоря, в настоящее время двойная ответственность - переводчика и редактора - возложена на последнего, и помимо грамматического и стилистического упорядочения текста редактор вынужден заниматься еще его дешифровкой и "перевыражением", которые чаще называют литературной обработкой.

В связи с этим еще одной важнейшей проблемой современного перевода оказывается работа с источниками. Увы, в наше культурное пространство попадает немало изданий, качество текста которых не прошло и никогда не пройдет проверки ни временем, ни рецензированием, а ссылки на них не вызывают доверия. Однако экстраполяция нигилизма, вызванного подобной издательской практикой, на саму необходимость проверки текста ведет к абсурду. Известно, что нынешнего среднестатистического переводчика (а таких большинство), как правило, не смущает соперничество с предшественниками, поэтому он не дает себе труда проверить по каноническому переводу цитату ни Шекспира, ни Маркса, не понимая, что от выбора ключевых слов зависит корректность всего перевода. Подобное небрежение чревато конфузом. В одной из американских книг в качестве эпиграфа к главе была использована цитата из А.П.Чехова без подробной ссылки на источник: "One must be a God to be able to tell successes from failures without making mistake. Anton Chekhov". Переводчик пошел по простейшему пути и ничтоже сумняшеся предложил собственную версию чеховского текста, просто сделав обратный перевод: "Нужно быть Богом, чтобы суметь безошибочно отличить успех от провала". Нельзя сказать, что перевод неверен. Вот только у Чехова иначе: "Надо быть Богом, чтобы уметь отличать удачников от неудачников и не ошибаться". Это строки из письма А.П.Чехова к А.С.Суворину от 3 ноября 1888 года. Найти их оказалось непросто, и Чеховская группа ИМЛИ, азартно защищая честь мундира, потратила на это немало усилий.

Аналогично отношение большинства переводчиков к проверке фактов и культурных реалий. А ведь вместе с современной переводной литературой в нашу жизнь входят немало новых сведений, имен, фактов и другой информации, имеющей как прикладное, так и цивилизующее значение. Еще один ошеломляющий пример непонимания простейшей с лингвистической точки зрения конструкции: "One famous campaign which did this was David Ogilvy?s Hathaway shirts, in which the model always wore a black eye-patch" (10), что означает: "В знаменитой рекламной кампании, проведенной Дэвидом Огилви для фирмы "Hathaway", модель неизменно появлялась с черной повязкой на глазу". В первоначальном варианте перевода "черная повязка на глазу" преобразовалась в рисунок ткани, а весь смысл пассажа свелся к тому, что модель появлялась в рубашке фирмы "Hathaway", сшитой из ткани в этот специфический рисунок - черные глаза. Ну чем не платье просто приятной дамы из "веселенького ситца... Все глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки... Словом, бесподобно!" (11). Однако речь шла о знаменитой рекламной кампании для фирмы мужских сорочек "Hathaway", существу­ющей с 1837 года, то есть А.И.Герцен, к примеру, уже вполне мог носить эти рубашки. В то время (дело происходило в 1951 году) Дэвид Огилви, определивший магистральные направления развития рекламы ХХ века, ориентируясь на результаты проведенного им исследования, полагал, что, во?первых, фотография привлекает внимание публики гораздо больше, чем рисованное изображение (реклама тогда была еще в основном рисованной), а во?вторых, ничто так не интригует людей, как необычная деталь. Такую деталь для будущей рекламы он обнаружил в аптечной витрине - это была черная повязка на глаз стоимостью 1,5 доллара. Надев ее на модель (первым в этом качестве выступил барон Г.Врангель), Огилви сделал рекламную серию фотографий, на которых "человек в рубашке "Hathaway" занимался самыми разными вещами - водил трактор, например, или покупал картину Ренуара. Заказчики поначалу пришли в ужас и потребовали повязку убрать, но Огилви убедил их, что именно в ней и заключается изюминка. Огилви оказался, разумеется, прав, кампания имела оглушительный успех, вызвав массу подражаний. Редко какой?либо символ так прочно срастался с рекламируемым товаром. Переводчик же не сумел или не дал себе труда "раскодировать" знаменитый, едва ли не культовый для профессионала-рекламщика символ, предложил нейтральную с его точки зрения подмену и чуть было не лишил смысла весь авторский пассаж.

Подмена в тексте как прием достаточно распространен в переводческой деятельности. Нередко на полях перевода можно встретить примерно такую пометку: "Не знаю, что это такое. Лучше снять или заменить". Чаще всего это касается называния каких-то конкретных явлений, ставших символами в культуре, к которой принадлежит автор текста, вызывающих определенный ассоциативный ряд у его соотечественников, а порой относится и к знакам общемировой культуры. Например, приходилось сталкиваться с недоумением переводчика или научного редактора перед упоминанием Святого Грааля или фильма "Бен Гур" - лауреата одиннадцати "Оскаров", показанного и на нашем телевидении. Так обстоит дело с уже вошедшими в культуру и зафиксированными явлениями, что же говорить о скрытых цитатах или аллюзиях? В подобных случаях налицо беспомощность, невладение общекультурной информацией и неумение ее комментировать.

Чем бы ни объяснялся эффект "глазок и лапок", подмена помимо всего прочего таит в себе юридическую опасность. Лицензионный перевод предполагает добросовестность. Литературные агентства, представляющие интересы автора и отслеживающие качество перевода, просто внесут издателя, пропускающего подобные ошибки, в "черный список".

Однако "дешифровка" трудоемка и не всем по плечу. Свойства личностей тех, кто работает с текстами, их подготовка, эрудиция, интуиция, опыт, чувство языка, трудолюбие и многое другое играют колоссальную роль, но не гарантируют от ошибок и курьезов. Взаимопроникновение культур - дело тонкое. В 1970 году Лоренс Оливье снял фильм по пьесе А.П.Чехова "Три сестры", где сам великий актер играл Чебутыкина. При всех достоинствах картины в ней неприятно поражали три вещи: во-первых, великолепная, но абсолютно чуждая образу опустившегося Чебутыкина пластика сэра Лоренса Оливье; во-вторых, несказанное и прямолинейное сходство Соленого с М.Ю.Лермонтовым, каким его изобразил художник Заболоцкий; наконец, финальная сцена, где под рассуждения Маши, Ирины и Ольги о светлом и счастливом будущем, связанным в переездом в Москву, камера переезжала из парка дома Прозоровых на Красную площадь... с мавзолеем В.И.Ленина. Да еще в конце сеанса что-то случилось с кинопроектором, пленка стала "пробуксовывать", и этот самый дом "наплывом" совместился с мавзолеем и преобразился в него. Трудно представить, чтобы подобная символика входила в режиссерский замысел, курьезность случившегося, замешенная на хронологической ошибке (мавзолей сооружен в 1924 году, а пьеса "Три сестры" датируется 1901 годом), не вызывала сомнений, но, увы, лишь усиливала общее впечатление о непреодолимости разрыва между разными культурами.

Впрочем, бывает и наоборот: перевод делает оригинальный текст глубже, умнее и тоньше. Хотя такое встречается редко.

Не хотелось бы всуе затрагивать тему девальвации профессии переводчика и принадлежности к научному, гуманитарному сообществу, однако очевидно, что если прежде переводческий цех чтили, на переводе оттачивали перья первоклассные литераторы, то теперь за перевод, особенно с английского, да еще не художественный, а прикладной и отраслевой, не берется только ленивый. Минимальное знание любого иностранного языка считается достаточным поводом, чтобы взяться за текст любой сложности и любой тематики. Для одних это способ выживания и возможность оставаться в основной профессии, которая по тем или иным причинам "не кормит", других подталкивает необходимость работать дома и т.д. Словом, нынешний перевод - это по большей части решение собственных бытовых проблем, а не формирование смыслов. Происходит изгнание культуры. Тем не менее не подготовленные к этой работе люди оказываются востребованными из-за высокого спроса на переводы, переводную литературу в том числе, - спроса, опережающего предложение и характерного для эпох недогматичных, восприимчивых и охочих до приобщения к другим цивилизациям. Еще один парадокс нашего времени.

...Вот и ноет душа, вспоминая главного героя фильма "Осенний марафон", который по доброте сердечной помогает бездарной и ленивой приятельнице. Бузыкин, где ты? Не пора ли скинуться на памятник этому персонажу или основать фонд его имени, чтобы он анализировал и отмечал качество переводов, а заодно озаботился бы реставрацией гуманитарного образования и языковой культуры? Тем более что с введением ЕГЭ и уходом сочинения из школьной программы такая "обыкновенная история", как умение "порядочно писать по-русски" (12), то есть правильно и гладко выражать мысли, станет совершенно невероятной.

 

Примечания:

1. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х т. Совмещенная редакция изданий В.И.Даля и И.А. Бодуэна де Куртенэ в современном написании. - М.: Олма-пресс, 2002.

2. Ожегов С.И. Словарь русского языка. Изд. 9-е, исправленное и дополненное. - М.: "Советская энциклопедия", 1972. С.123.

3. Под ред. И.В.Лехина и проф. Ф.Н.Петрова. Изд. 5-е, переработанное и дополненное. - М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1950.

4. Баш Л.М., Боброва А.В., Вечеслова Г.Л. и др. Современный словарь иностранных слов. Толкование. Словоупотребление. Словообразование. Этимология. Изд. 2-е, стереотипное. - М.: "Цитадель", 2001. С.157-158.

5. Бизнес. Оксфордский толковый словарь: англо-русский. - М.: Издательство "Прогресс-Академия"; Издательство РГГУ, 1995. С.526.

6. Даль В.И. Указанное издание. Т. 3. С.434.

7. Ожегов С.И. Указанное издание. С.581.

8. Лотман Ю.М. Текст и полиглотизм культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи в 3-х т. Т.I. Статьи по семиотике и типологии культуры. - Таллин: "Александра", 1992. С.142-147.

9. Письмо С.С.Уварову от 12 (24) сентября 1847 г. // Жуковский В.А. Сочинения в 3-х т. Т.3. - М.: "Художетсвенная литература", 1980. С.534-535.

10. Bird Drayton. Commonsense Direct Marketing. Fourth edition. - Kogan Page, 2000. P.272

11. Гоголь Н.В. Мертвые души // Гоголь Н.В. Собр. соч. в 6 т. Т.5. - М.: ГИХЛ, 1953. С.187.

12. Гончаров И.А. Обыкновенная история // Гончаров И.А. Собр. соч. в 6 т. Т. 1. - М.: ГИХЛ, 1959. С.46.



 

www.russ.ru
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе