Музыкальный театр имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко завершил сезон премьерой вечера современной хореографии, представив три одноактных балета: «Ворга» Ксении Тернавской, «Последний сеанс» Павла Глухова и «Класс-концерт» Максима Севагина.
Горе от ума
Открывает вечер спектакль «Ворга» хореографа Ксении Тернавской. Известно, что Ксения проходила кратковременные стажировки в разных европейских компаниях, в России специализируется на пластических перфомансах, открывающих церемонии и конференции, ставит танцы для различных шоу. О ней мы узнали благодаря истовому желанию молодого худрука балетной труппы Музтеатра Максима Севагина внедрить в репертуар лабораторные эксперименты отечественных сочинителей. В прошлом году «Программа №1» включала ее миниатюру Red deers. Перед началом диктор зачитывал поучительный и поучающий текст о происходящем на сцене: оказывается, во время гона миролюбивые олени превращаются в драчливых захватчиков. Потом артисты передавали буйные схватки маралов — мы запомнили имя хореографа.
Комментарий на сей раз не звучит, он напечатан в программке. В аннотации спектакля «Ворга» — ни слова в простоте: тут и «путь высшей самореализации», и «постмодернистская реальность», и «архетипические образы русских сказок», а любовь, смерть, дружба, etc… названы «вечными константами».
Само слово «ворга» извлечено «из священного словаря волхвов» и объяснено со всеми смысловыми нюансами: от «дороги святоносца к Деве» до «пути высшей самореализации» персонажа, бредущего «по череде оживающих теней предков к Прапредку». Эти кучерявые умствования — «горе от ума» — вызывают скорее сочувствие, чем раздражение. Идея подключить динамику сегодняшней жизни к сказочным архетипам не лишена оригинальности. Как и желание показать относительность добра и зла, когда в Красной девице сверкнет коварство Бабы-Яги, а в одной из голов Змея Горыныча промелькнет искорка если не сочувствия, то понимания.
Познания хореографа нельзя не уважать, но они не добавляют зрительской радости. На сцене — непроглядная мгла и уныние: клубится дым, на экране вспыхивают алые тревожные зарницы и сполохи, вибрирует то ли НЛО в ночном небе, а может, сердце нерожденного малыша на картинке ультразвукового исследования. Полотнища с дивными древнеславянскими орнаментами (художница Мария Утробина) появились всего на несколько минут и кромешную тьму не заслонили. Музыку Константина Чистякова никак не назвать небрежной поделкой, скорее, это эксперимент с новыми технологиями, попытка передачи вселенской катастрофы, отрешенный взгляд на внутреннюю боль, лишенное кислорода виртуальное пространство. Воспринимать дерзкие звуки и трескучие шумы без малого час слишком дискомфортно.
Конечно, авторы создавали ритуальную притчу, отправляя главного героя Ивана-дурака на поиски смысла жизни. В путешествии он сталкивается со сказочными героями, эти встречи формируют его взгляды и личность. Многокрасочный, сочный, разнообразный мир персонажей русских сказок заменен действующими лицами в черном. Красная Девица (Анастасия Лименько) мало чем отличается от Бабы-Яги (Наталья Сазанова), а Змей Горыныч (в роли трехголового чудища Георги Смилевски-мл., Иван Матвеев, Евгений Поклитарь) — от богатырей. На их плечах сидят девицы, чьи руки и плечи передают движения волн, и нестройный богатырский хоровод отсылает к пластическим находкам давнего прошлого. Самый живой персонаж — Иван-дурак в исполнении Евгения Жукова. Его гибкие руки вращаются как мельничные колеса, рискуя выпасть из суставов, актерские реакции заразительны, в танце — лихая удаль.
Идея «чистых» архетипов, лишенных конкретного времени и определенного места обитания, так захватила хореографа, что она принесла в жертву и придуманную пластику — во мраке все-таки удалось рассмотреть интересные танцевальные комбинации. Они, увы, не развиваются и упрямо не складываются в единую драматургию с внятными хореографическими темами. «Ворга» вновь убедила, что балет нуждается в чувственной и внятной истории, а конкретные философские построения ему не подходят. Впрочем, способная Ксения Тернавская — представитель new generation сочинителей — со мной явно не согласится.
Триллер с элементами саспенса
«Последний сеанс» — балет Павла Глухова, хореографа, умеющего выстраивать разнообразные по содержанию и форме сценические произведения и передавать темы трогательные и щемящие. В памяти остались обаятельные мальчишки военного лихолетья вокруг старенькой повозки на фоне пламенеющей зари — из ранней зарисовки Глухова по «Севастопольским рассказам» Толстого.
В начале спектакля на сцене по одному появляются красивые дамы — солисты оркестра — и дирижер Федор Безносиков. Они берут инструменты, располагаются на авансцене, и невольно возникает вопрос: где же будут танцевать артисты? Но планшет опускается в оркестровую яму, открывая странную декорацию: выстроившаяся в ряд дюжина дверей с облупившейся краской и мутными стеклами (сценограф Анастасия Рязанова). Двери будут складываться то в таинственный лабиринт, то в душную каморку, то, подсвеченные волшебным светом, превращаться в террасу старой дворянской усадьбы (художник по свету Татьяна Мишина).
Вдоль дверей нервно ходит женщина на высоченных шпильках, заглядывая то в одну, то в другую, за каждой — фрагмент ее жизни, ее воспоминание понятные и тревожащие. Она двигается долго, быть может, излишне долго — потом наплывают наваждения, ее преследующие. У безымянной нервной дамы в выразительном исполнении Эрики Микиртичевой есть двойник — это она сама в своем ушедшем прошлом, элегантный образ юной героини создает нежная и старательная Полина Заярная. Мужчин тоже двое — Денис Дмитриев, чей герой занят поиском своего места в мире, и Джона Кук, великолепный и естественный в современной пластике. В воспаленном сознании героини Микиртичевой, объявившей борьбу с самой собой, все они связаны общей судьбой.
Мы застаем ее в момент кризиса, глубочайшего стресса, когда в сознании смешались образы прошлого и настоящего. Двери хлопают, за ними скрываются герои и вновь появляются — поодиночке, парами, а то и квартетом. Хореограф «обнажает» глубины беспокойного подсознания героини, выпускает ее страхи и ее демонов. Павел Глухов поставил стильные выразительные неоклассические дуэты и поразил своим органичным владением лексикой женского танца на пуантах, ранее он предпочитал босоногие эксперименты. Танцы не повторяют друг друга и передают различные настроения: от отчаянного исступления до болезненного смирения, от маниакальной страсти до безумных страхов.
В помощь сценическим рефлексиям и атмосфере действия — музыка композитора Настасьи Хрущевой с яркими эмоциональными темами и нервными пульсирующими мелодиями, передающими разнообразные душевные состояния: от буйных кошмаров до тихих видений. Финал открыт для разных трактовок: в руках полубезумной героини блеснет лезвие ножа, а по двери поползет кровавая струйка. Женская исповедь завершается согласно жанру психологического триллера неизбежным саспенсом. С чем она так безжалостно расправилась — с воспоминаниями, не отпускающими ни на минуту, со своим прошлым или с жестокосердным обидчиком, не сумевшим подарить счастье?
Парад балетных па
Завершал вечер «Класс-концерт» Максима Севагина — бодрая зарисовка о тайнах закулисья, что так притягивают своей загадочностью. Ежедневный экзерсис в балетном зале со станком, а попросту палкой вдоль стен, становился содержанием не одного спектакля. Урок мифологизировали Бурнонвиль и Ландер, Лопухов и Якобсон, Ноймайер и Мессерер, а в балете «Искусство быть дедушкой» Бежара Учитель загонял учеников в класс со словами: «Работать, работать и еще раз работать!».
Новый «Класс-концерт» поставлен на музыку Даниэля Обера и Жака Оффенбаха. Зажигательные мелодии лихо и жизнеутверждающе исполнил оркестр Музтеатра, ведомый темпераментным маэстро Феликсом Коробовым. Разнообразная и прекрасная сценография задавала образ спектакля, а не выполняла функцию милого фона: система зеркал множила отражения, удваивая, а то и утраивая количество исполнителей, из «окон» балетного зала лился яркий свет, пачки удлиненного кроя, бархотки на гордых шеях, как у танцовщиц на картинах Дега — эту ностальгическую гармонию создал сценограф и художник по костюмам Владимир Арефьев.
Драматургия «Класс-концерта» Максима Севагина построена по лекалам предшественников, как театрализованный парад изысканных балетных упражнений: экзерсисы у станка, на середине, женский тренаж на пальцах, прыжки — малые, средние, большие, кода и апофеоз. От простого — к сложному, от азов — к мастерству, от неспешной разминки — к щегольским трюкам. Лучезарно и аккуратно солировали Наталья Сомова (Прима) и Денис Дмитриев (Премьер) в обрамлении корифеев. Мелькали миражи известных балетных сцен: то нежные зачарованные девушки-лебеди, то мстительные призраки невест, умерших до свадьбы.
У спектакля особое настроение — азарта, ликования, эмоций, бьющих через край. Сложный экзерсис, придуманный хореографом, преподносится не как изматывающий повседневный труд, он — веселый, праздничный, победный. Балет шел под аккомпанемент зрительских аплодисментов. И публика не желала замечать видимых усилий артистов кордебалета, еще не освоивших каверзную вязь причудливых мельчайших па и техническую насыщенность замысловатых комбинаций. Молодой сочинитель словно боится пауз, распределяя немало движения на каждый музыкальный такт и не обозначая четких акцентов, — спектакль все равно летит на всех парах, и волны радости накрывают зал.
Кульминацией становится вставной номер — шутливое па-де-де «Павлова и Чекетти», навеянное знаменитым одноименным дуэтом Джона Ноймайера из балета «Щелкунчик». Его блестяще исполнили Анастасия Лименько и Евгений Жуков. Их герои не имеют никакого отношения к реальным прототипам, как и к хореографии гамбургского гуру. Легендарный педагог, строгий итальянский ворчун Чекетти, воспитавший звезд императорского сцены, и «божественная сильфида» Анна Павлова превратились в персонажей доброго и остроумного балетного анекдота. Суетливый, немного взбалмошный маэстро с накладной лысиной влюблен в свою воспитанницу, а та, своенравная и капризная, затейливо использует его расположение.
Исполнители с наслаждением играют роли, ловко «подхватывая» реплики друг друга, и легко справляются с невероятно сложной хореографией. Вкус и чувство меры удерживают их на острие танцевальной иронии, оберегая от ложного пафоса и шаржированности. Стоит ли удивляться? Жизнелюбивый актерский московский стиль — давняя традиция Музтеатра имени Станиславского и Немировича-Данченко, заложенная еще отцами-основателями.